Близился вечер. Низкое солнце позолотило верхушки сосен. Высоко над головой носились ласточки, обещая на завтра ясный день. Воздух был свежий с запахом хвои и трав. В стороне за лесом разносилось блеяние овец. Видимо, пастух уже гнал стадо. Зина хотела пройти еще загон и на этом кончить работу. Когда она развернулась, увидела на пашне человека. В грудь будто кто толкнул. Кашкин! Чего ему здесь надо? Зина заметила, что он стоит на том самом месте, где начинается его участок. «Начинался», — вслух поправилась она.

Чем ближе подходил трактор к Кашкину, тем беспокойнее Зина чувствовала себя. Кашкин стоял насупясь, неуклюже расставив ноги. Обносившийся пиджак висел мешком на его тощей фигуре. Зина махнула рукой, чтобы он отошел в сторону. Кашкин стоял как вкопанный.

— С дороги, говорю, уйди! — рассерженно закричала она. Но голос потонул в реве мотора. Тогда она приподнялась на сидении и опять замахала рукой. С каждой секундой расстояние уменьшалось, а Кашкин словно ничего не видел и не слышал. Но когда трактор был шагах в двадцати, будто страшная боль перекосила его лицо, сгорбленная до этого спина распрямилась. Кащкнн нелепо взмахнул руками, шагнул вперед и визгливо, со стоном закричал:

— Не пущу!.. Убью!..

Что-то жалкое, гадливое схватило за душу после этого крика. Но это было всего долю секунды, доля секунды слабости и сразу холодное спокойствие. «Вот что! Свое вспомнил, — прошептала Зина. — С болью рвешь… Нет, не твое. Наше! Наше! — колотилось в мозгу. — Врешь, дашь дорогу…»

Она решительно вела машину прямо на него. Черные от масла пальцы до боли сжали руль. «Уйдешь!» — прошептала она, не сводя глаз с Кашкина, сжавшегося как для прыжка. Лицо его было мертвенно-бледно, взгляд бессмысленный. Казалось, он не сознавал, что делает. А расстояние сокращается. Двенадцать метров, десять… «Уйди же, задавлю!» — хотелось крикнуть Зине. Она не выдержала его взгляда, на миг зажмурила глаза, точно хотела хоть на немного отдохнуть от мертво-леденящей фигуры Кашкина.

— И-и-и… — захрипел он в бешенстве и сделал еще шаг навстречу, упал, захватывая скрюченными пальцами комки земли.

Зина как могла вывернула руль, и трактор, выгибая кривую, прогрохотал мимо распластанного Кашкина, не задев его плугом. Зина облегченно вздохнула. Еще раз оглянуться она боялась. В ушах все еще стоял крик, вырвавшийся из глотки Кашкина.

Зазеленели буйно луга, запестрели ромашкой и клевером обочины у дорог. В тиши июньского дня надоедливо стрекотали кузнечики. Ласково тянулись к солнцу зеленые хлеба.

Председатель сельсовета Павел Батурин и Зина обходят поля. Батурин изнывает от жары, белая рубашка на спине повлажнела от пота. Но идет бодро, играя сорванной травинкой.

— Красота-то какая! — не выдерживает он при виде ровной зелени поля. — Общее поле!.. Помнишь, тут были участки богатеев.

Шли тем самым плодородным массивом.

— Постой! Что такое?

Голая полоска земли, безобразно поросшая сорняками.

— Как же это ты?

— Огрех! — глубоко вздохнула Зина.

Здесь сошлись два человека. Проверяли стойкость друг друга. И тот победил. Огрех!

Так уж получилось…

Вечером около мастерской остановилась грузовая машина. Подходили пассажиры, просили подвезти. Дыша водочным перегаром, хозяева грузовика отрывисто отвечали: «Никуда не едем!»

Ждали.

Из мастерской вышли трактористки: Зина с подругой.

— Садитесь, девчата. Подбросим с ветерком.

— Нам недалеко. Дойдем.

— Садитесь…

Едва девушки встали на подножки, грузовик помчался с бешеной скоростью. Почувствовав неладное, подруга прыгнула на дорогу, тяжело ударившись всем телом. Зина хотела сделать то же самое, но ее держали за руку. В темноте она старалась рассмотреть того, кто держал ее. Что-то было знакомое в плохо видимой фигуре.

— Давно добирались, голубушка…

— Проничев? Ты?!

Она не ошиблась. Рядом с шофером сидел Андрей Проничев.

— Отпусти руку сейчас же! Слышишь?

— Как бы не так. Лоб перекрести перед смертью.

— Вот что ты задумал! — ожесточенно прошептала она, задыхаясь от винного перегара, которым дышал ей в лицо Проничев. — Мразь…

В это время в кузове зашевелилась куча наваленных в беспорядке мешков и из-под нее вылез еще один. Нетвердо стоя на ногах в прыгающем кузове, он схватился одной рукой за борт, вторую с длинным гаечным ключом занес над головой девушки. «А ведь это Кашкнн!» — почему-то с удивлением подумала Зина. Во рту она ощутила солоноватый вкус крови, в глазах вспыхнули радужные огни. «Отпустил руку Проничев», — с удовлетворением отметила она и уже не чувствовала удара о землю.

Машина все с той же скоростью мчалась по лесной дороге. С обеих сторон разлапистые ели. Глухомань…

1957 год.

Малахов и Алька

Малахов заглушил мотор, сказал Альке:

— Обедать я. Ты смотри тут…

Привычно окинул взглядом тяжело груженную картофелем трехтонку, сплюнул с досадой и пошагал к дому.

Нынче воскресенье. Отдыхать бы. Но предстоит трястись по грязной ухабистой дороге до станции Бурмакино. И путь не длинный — двенадцать километров, а попробуй сунься в такую кашу, неровен час, заночуешь в кабине. Подрадел председатель работу на выходной день. Будто что изменится, сегодня Малахов отвезет картофель на станцию или завтра…

Алька смотрит вслед Малахову. Тот идет к дому недовольный, злой. Едва Малахов скрылся в крыльце, Алька вылез из кабины, критически оглядел старую трехтонку и тоже сплюнул, копируя Малахова. И он бы не прочь пообедать, дом близко, да матери нет, на партактиве в районе. А кто без нее сварит обед? Второй день Алька с младшим братишкой на сухомятке.

У Малахова что! Жена ждет дома. «Странное дело — жена», — размышляет Алька. Вчера колхозные шоферы собрались выпить после работы, Малахов отказался: жена! Сказал одно слово, и всем было понятно, отпустили — иди, чего там. Жена у Малахова молодая, они еще в клуб под ручку ходят, не как председатель Егор Павлович. Тот всегда впереди своей жены на два шага идет.

Лизу Малахову Алька хорошо знает: своя деревенская. Раньше она умела хорошо песни петь и не хуже работать. Сам секретарь райкома комсомола вручал ей на вечере в клубе Почетную грамоту.

«А ведь она сегодня выходная», — думает Алька. И ему представляется, как пойдет после обеда Малахов, а она будет обиженно говорить: «Каторжане вы, нет отдыха ни днем, ни ночью». Она часто говорит это, особенно, когда Малахов с Алькой собираются в дальнюю поездку. Сколько они дорог исколесили за это лето! Алька и раньше ездил, когда еще в школе учился. А теперь он грузчик, ни одной поездки без него не обходится.

Жалко, не доверяет ему Малахов вести машину. Иногда только даст на минуту-две, но это не в счет. Даже не распробуешь. А Алька всем нутром чувствует, что может быть шофером. Неужели бы он не съездил сейчас на станцию? Съездил бы. Если разобраться, с тех пор, как он себя помнит, — все время с шоферами или трактористами. Те сначала не обращали на него внимания, мало ли пацанья липнет к технике, походят в свое удовольствие и отстанут. Но Алька оказался терпеливее своих сверстников…

Председатель Егор Павлович метил его в учетчики, но Алька ездит грузчиком. Когда он просился на эту работу, Егор Павлович покачал головой и не разрешил: «Не настолько богаты, чтобы ученые кадры как попало разбрасывать». Ростом Алька мал, на подбородке даже пушок не проглянул. Лет пятнадцать ему на вид, а то и меньше. «В грузчиках от тебя проку не будет, Альберт Михайлович», — сказал председатель, и все, кто был в это время в конторе, рассмеялись. Наверно, потому, что Егор Павлович назвал Альку по имени-отчеству.

А потом Малахов уезжал в Ярославль за стульями для клуба и взял с собой Альку. С тех пор и работают вместе.

Низкое небо в тяжелой серой пелене. Иногда появится светлое окно, проглянет голубой кусок неба, но тут же на него наползают дымные волнующиеся облака. И опять все серо. Прислонившись к кабине, Алька разглядывает небо, ждет Малахова, а тот долго. Наверно, объясняется с Лизой. Алька старается угадать, о чем они сейчас говорят.