Сборы на будущую зимовку четко разделялись на две независимые половины. Первая — не столько научная, сколько образовательная, которую мы прошли на различных курсах и практиках, а также в библиотеке института, постигая премудрости науки, которую нам предстояло создать. Иные корифеи готовы превратить ее в систему дифференциальных уравнений, за недостающими членами которых нам и предстояло отправиться на арктические архипелаги.
Вторая — сплошной бесконечный аврал, репетиция того, который ожидает нас в Арктике накануне зимовки. Сначала в разных организациях ищем все необходимое для работы и жизни на зимовке, а затем пакуем все это добро в тюки и ящики, груды которых грозили серьезно потеснить народонаселение нашего института. Когда размеры этой горы начинали напоминать то ли Эверест, то ли Казбек, грузовики вывозили ее на склады таинственной организации под названием Арктикснаб, располагавшейся тогда за городом на станции Перово. Так мы существенно расширили свой кругозор в качестве грузчиков, что было составной частью подготовки будущих полярных исследователей. Если мы рассчитывали на некий героический ореол в глазах знакомых девушек, то они все чаще смотрели на нас с сожалением, ибо уж они–то знали, что зимовочная полярная экспедиция настоящее кладбище несостоявшихся надежд и обещаний. Само собой — еще тревог для родителей, в основном матерей, поскольку мы представляем поколение без отцов, оставшихся на полях сражений 1941–1945 годов или сгинувших в ГУЛАГе.
В основе нашей научной программы лежит вещественный баланс ледника Шокальского по наблюдениям за снегонакоплением (приход) и таянием (расход), с учетом айсбергообразования. На основе послойного описания в шурфе предстоит восстановить прошлую историю ледника по соотношению количества льда (для теплых лет) и фирна (для холодных). Еще — метеорологические наблюдения, которые для ледника практически отсутствуют. Мне вместе с начальником предстоит изучение движения ледника. Главная проблема моей работы — отсутствие сведений о каменном ложе, по которому движется ледник, только самые общие соображения. В целом моя тема — не самая перспективная для младшего научного сотрудника.
Такая у нас наука — взаимодействие трех сред на планете: твердой (земной коры), жидкой (Мировой океан) и газообразной (атмосфера). Умные физики от взаимосвязей нескольких сред бегут как черт от ладана, свалив эту проблему на географов, при этом понося нашу науку за отсталость и ретроградство, одновременно оттопырив от презрения нижнюю губу. Мол, какая может быть к черту география в наше время!
Работать нам предстоит практически с чистого листа, поскольку материалы Михаила Михайловича Ермолаева, замечательного и перспективного ученого, начальника экспедиции по программе 2–го Международного Полярного года, базировавшейся на Русскую Гавань, были уничтожены при его аресте в 1937 году. Известно, что он не обнаружил фирна, то есть питания, на ледниковом покрове Новой Земли. Позднее фирн там появился. Распутывать эту чертовщину предстоит нам, но и этого еще мало.
В Москве информация неизвестной бабки со двора с поленницами на берегах Северной Двины полностью подтвердилась. Нам это, естественно, ничего хорошего не сулит, но заведомо отразится на нашей деятельности самым отрицательным образом. Похоже, даже будущий академик Авсюк не знал многого. Однажды мы обратились к нему с предложением: в том же составе и с той же программой перебросить нас на Северную Землю. Григорий Александрович ответил вполне определенно:
— Станция в Русской Гавани уже внесена во все перечни по программе Международного Геофизического года, причем согласованные. Изменить мы их не вправе даже на самом высоком уровне. Разумеется, в Москве мы будем отслеживать обстановку, и вас не бросим. Если кто–то опасается риска, то он свободен в своем выборе.
Желающих воспользоваться такой свободой не оказалось. Неожиданно Яблонский, определенно отличавшийся радикализмом в своих суждениях, так объяснил позицию шефа:
— Нам отведена роль прикрытия в планах ВПК, причем на самом высшем уровне.
В разведке бы служить такому парню аналитиком высшею уровня, хотя представителем компетентных инстанций среди нас оказался совсем другой, похоже, не отличавшийся склонностью к анализу.
В июне в Архангельске северные белые ночи. В городе областной молодежный фестиваль, местная репетиция того, что спустя полтора месяца разразится в столице на уровне всемирного. Прямо на широкой набережной имени Ленина (всего год назад — Сталина) оркестры наяривают «Мамбо итальяно», «Бесаме мучо» и «Домино». Звуки музыки доносятся через Двину к причалам Бакарицы, где мы вкалываем в качестве грузчиков на сухогрузе «Мета», который доставит нас в Русскую Гавань. Там нам предстоит оставаться неизвестно сколько, поскольку программа Международного Геофизического года действует с 1 июля 1957 по 31 декабря 1958 года. Разумеется, в разгар полярной ночи нас никто снимать не будет — это ясно и белому медведю. Как и у наших предшественников, уходивших за моря в былые времена, у нас все впереди, и все мы молоды, ибо средний возраст участников экспедиции — всего четверть века! Вот опыта бы нам побольше, особенно полярного…
На погрузочном аврале работаем вместе с моряками и докерами, чтобы знать, в каких трюмах и в какой последовательности окажется наш груз, чтобы без паники разбираться с ним уже при выгрузке в Русской Гавани. Люди заново присматриваются друг к другу, мысленно прикидывая, с кем легче сойтись, на кого можно положиться. Для меня главное — причастность к Арктике, поэтому мне интересней общаться с Евгением Зингером (который в 1944–1945 годах зимовал в Амбарчике в устье Колымы, а позже плавал радистом на ледоколах «Северный ветер» и «Микоян») или с Зиновием Каневским, в 1955–1956 годах отзимовавшим на полярной станции в Русской Гавани. Отменным качеством обоих является бьющий через край оптимизм в сочетании с юмором, в меру соленым у Зингера и более тонким, но приправленным солидной дозой перца у Каневского: обоих наши зубоскалы побаиваются. Женя даже внешне и всем поведением напоминает незабвенного Джона Фальстафа, который, по определению своего создателя Шекспира, «молодец мужчина и, вообще, клянусь небом, боевой малый», в чем читателю предстоит убедиться неоднократно. Зиновий Каневский ближе к героям Бабеля, но с отчетливыми чертами московского интеллигента. С обоими нескучно, для зимовочной экспедиции что надо.
Начальник нашей экспедиции тоже с полярным опытом, хотя и небольшим — неполный полевой сезон в дельте Лены и месяц на острове Врангеля. Самый опытный из нас — пятидесятилетний плотник (и одновременно промысловик) Романов, которого обычно называют дядя Саша. У Наташи Давидович, супруги Каневского, есть также свой зимовочный опыт, но на полярной станции, причем непонятно, в какой степени он применим для нашей экспедиции. Опыт остальных — чисто книжный, и ему еще предстоит пройти проверку, как и у меня.
Забывается, уходит в прошлое расставание с родными там, в Москве. Все заслонил аврал, не оставляя времени для сомнений, интересы экспедиции все больше определяют наши дела и поступки, когда индивидуальность каждого все отчетливей проявляется в готовности подчинить личное общему делу. Судьба каждого все чаще воспринимается как часть успеха (или неудачи) экспедиции. Вживаясь в новые условия, постепенно постигаем суть предстоящего бытия.
Постепенно в каждом возникает уверенность — да, мы сможем, это нам по плечу. Наконец погрузка закончена, судовые документы оформлены, и 6 июля наша «Мета» отдает швартовы. Жены и знакомые моряков бодро машут вслед своим милым с причалов Бакарицы, нас провожать некому. Не спеша низкие берега Северной Двины уходят куда–то за корму, а навстречу нам плывут один за другим лесовозы под флагами разных стран. Прощание с Большой землей для меня и моих товарищей прошло без эмоций, нашим главным желанием тогда было просто выспаться.
До Русской Гавани мы добирались десять суток, продолжив свою деятельность в качестве грузчиков при заходе на полярные станции в Малых Кармакулах и на мысе Столбовой. Немного генерального груза (мука и цемент) и до черта угля, который к берегу доставляется на плашкоутах. Затем его затариваем в мешки, и на собственном горбу вброд доставляем по назначению. Во время перекуса на берегу приобщились к местным экзотическим яствам, которых не подают в «Метрополе» или «Национале»: малосольному гольцу и громадным пятнистым яйцам кайры. Их вареный белок настолько жирный, что, оставаясь прозрачным, напоминает странное желе, что поначалу озадачивает. К завершению рейса мы стали квалифицированными грузчиками и точно знали, в каких трюмах и в каком порядке находятся наши грузы.