Глядя на этих оживленно-сдержанных людей, вслушиваясь в гул их голосов, встречая приветливые и радостные взгляды, не мог Фрунзе не вспомнить другого зала, в котором не так уж много недель назад такие же командиры-чапаевцы встречали его совсем по-другому. Он переглянулся с Сиротинским, тот понимающе улыбнулся ему из угла: «Уральск. Как же можно забыть!» Да, тогда — дерзкий вызов на собрание, оскорбительное поведение, попытка покушения, сейчас — сами, как мотыльки на лампу, слетелись, побросав дела, едва прошел слух, что прибыл командующий. Февраль и июнь… Воистину зима и лето!

Фрунзе встал.

— Василий Иванович и Дмитрий Андреевич! Хочется мне сказать вам, что никогда, наверно, в жизни не чувствовал я себя так хорошо, как сейчас среди вас. — Он твердо и прямо поглядел в глаза Чапаева, сжавшего кулаки так, что они побелели, и с силой подчеркнул: — Я чувствую себя среди своих братьев — братьев по духу, по классу, по революции.

Напряженные, взволнованные лица окружали его. Кутяков, наклонившись вперед, сжал эфес шашки, Бубенец откинулся на спинку стула, широко раскрыв глаза, Фурманов замер, так и не раскурив трубку.

Фрунзе широко улыбнулся:

— Ну, а разве братья при встрече устраивают заседание? Нет, Василий Иванович, хотя мы и сидим здесь в отличном помещении для совещаний, сегодня я у вас все-таки гость. А потому давайте-ка устроимся не по-официальному, а по-домашнему. Почему бы вам не велеть, чтобы принесли сюда скатерти, да самовар-другой, да чашек сколько надо? Посидели бы, почаевали, поговорили бы по душам. Как, товарищи?

Радостный гул, грохот сдвигаемых столов послужили ответом.

— Исаев! Мигом!.. — Чапаев повернулся к Фрунзе. — Это радость для нас, Михаил Васильевич! Это по-нашему. Уважили командиров, спасибо!

— И комиссаров, — лукаво подсказал Фурманов.

Вестовые откуда-то притащили накрахмаленные скатерти с пышными фамильными вензелями, набросили их поверх сдвинутых вместе колченогих канцелярских столов, вскоре появились и два огромных красно-медных самовара. Быстро нарезали тоненькими ломтиками белый хлеб, положили перед каждым по кусочку настоящего рафинада, налили кипяток. Козлов и Белобородов переглянулись, и через минуту откуда-то был доставлен брусок соленого сала: каждому гостю досталось по белому пластику. Началось пиршество, да еще какое!

Налито было всем, но никто не начинал пить. Тогда Фрунзе снова встал:

— Товарищи! Я очень рад в такой дружной боевой семье, где, как часто говорит Василий Иванович, нет отдельных героев, а вся дивизия герои, за чашкой чаю провести этот вечер. Разрешите мне прежде, всего от имени нашей Коммунистической партии и Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета поздравить вас с победой и поблагодарить вас и весь личный состав дивизии за проведенную операцию по освобождению Уфы. Хочу сообщить вам еще о том, что и ваши соседи: тридцать первая, вторая, двадцать четвертая стрелковые дивизии и третья кавалерийская — сломили наконец сопротивление противостоящего противника, повсеместно отбросив армию генерала Ханжина от реки Белой. Эта армия являлась белой гвардией, ударной силой Колчака. Мы сегодня смело можем сказать, что главная сила Колчака разгромлена! А это в ближайшее время вызовет необходимость отступления и северной колчаковской армии. Наша с вами победа, товарищи, открыла дорогу Красной Армии к освобождению всего Урала, за ним Сибири и Туркестана…

Неподвижно сидел Чапаев, выпрямившийся, застывший, лишь ослепительным синим светом разгорелись под бинтами его глаза. Фрунзе мягко положил ему на плечо руку:

— Враг разбит, но еще не добит. А вы знаете, что недобитая змея оживает и может быть очень опасной. Казачьи армии Колчака еще окружают Уральск и блокировали Оренбург. Они перерезали железную дорогу на Саратов, стремясь соединиться с армией генерала Деникина. Разгромить уральское казачество и подавить поднятые у нас в тылу восстания — одна из наших первоочередных задач. За героической, уже пятидесятидневной обороной Уральска следит вся трудовая Русь и сам Владимир Ильич Ленин.

Фрунзе достал из сумки листок бумаги.

— Слушайте! Эту телеграмму прислал нам сегодня Ленин с просьбой передать в осажденный Уральск.

И он громко прочел:

— Товарищи, мои дорогие! Почетную задачу освобождения Уральска от блокады я решил возложить на геройскую двадцать пятую дивизию.

От громового троекратного «ура!» едва не лопнули окна в зале. Лошади перед штабом запрядали ушами, заволновались.

— Как, Василий Иванович, беретесь?

Чапаев с грохотом отодвинул стул.

— Товарищ командующий! — начал он и остановился. Задумчиво расправил усы. — Да вы гляньте вокруг себя, Михаил Васильевич. Уральску надо помочь? Сибирь назад отвоевать? Китай-Индию с-под мирового империализма вызволить? Сообщайте Владимиру Ильичу: готовы! Правильно я говорю?

— Пррравильна-а! — грянуло в ответ, и снова забеспокоились на улице кони.

— Вот наше слово, товарищ командующий. — Чапаев сел.

— Уверен, что задачу вы решите успешно. А я вас усилю, подчинив Василию Ивановичу еще четвертую особую бригаду, которой командует всем вам хорошо известный товарищ Плясунков. Всего под командой Чапаева будет таким образом одиннадцать стрелковых полков и два кавалерийских. А это, по сути дела, не дивизия, а целый корпус. Огромная сила!..

И снова задребезжали стекла, и снова начали вздымать головы боевые кони, услыхав неистовое «ура!», при звуках которого не раз приходилось им нести своих хозяев в безумные атаки.

А Фрунзе задумчиво глядел на радостные лица боевых соратников: если бы люди всегда могли быть такими же яркими, самоотверженными, одухотворенными, какими оказываются они в часы и дни своего взлета! Кончится война, предстоит испытание буднями, а как велики, как огромны задачи мирной жизни, ради которых ведь и совершалась революция… Он, все так же стоя, отхлебнул глоток чаю и негромко произнес:

— Вместе с вами я форсировал реку Белую у Красного Яра, вместе с вами был в боях. Я наблюдал и вас и ваших бойцов и в сражении, и на отдыхе. И у меня возникла такая мысль: неужели только в дни великих испытаний будете вы жить такой сплоченной, дружной семьей, отряхнув и забыв все мелкое? Сохранится ли ваша дружба после победоносного окончания войны, когда мы начнем строить социализм? Будет ли каждый из нас всегда чувствовать, что его, как раненого в бою солдата, не бросят в беде ближайшие товарищи и окружающие на работе или соседи по селу, по дому или по улице? Подумайте над этим. Сохраните свою сплоченность и дружбу не только в ближайших боях, но и тогда, когда не будет войны. Оставайтесь навсегда революционерами, братьями всех трудящихся! Помните, ради чего мы проливали свою кровь, теряли лучших из лучших, отважных наших товарищей! Так не давайте же своей душе покрыться тиной равнодушия, высокомерия, зазнайства! Будьте готовы в любую минуту идти в бой за наши идеи, за равенство всех людей, за то, чтоб не было угнетателей и угнетенных, но и в мирные дни сохраните навсегда свою дружбу, простоту в обращении и откровенность с товарищами.

Вот и давайте сейчас по-дружески, за чашкой чаю поговорим, кто о чем хочет, послушаем, кого что волнует, и по-братски все обсудим…

Далеко за полночь расходились и разъезжались участники этого «чаепития». Цокот копыт по мостовой, ржание, людской говор, красный огонь цигарок во тьме — не скоро наступила тишина и безлюдие у штаба. Но вот опустела коновязь, смолкло все вокруг, лишь мерные шаги часовых да хрупанье дежурных коней тревожили ночную тишину. Да еще долго, очень долго ярко светились в ночном мраке окна второго этажа: Фрунзе, Чапаев и Фурманов впервые за последние месяцы смогли спокойно, не торопясь обсудить все накопившиеся многосложные вопросы, и о чем только им не пришлось говорить!.. Лишь в три часа ночи Сиротинский и Исаев, объединив усилия, сумели увести на покой недавно контуженного командующего и раненного в голову Чапаева. Зачадив в ночи, потухли лампы, и здание штаба растворилось в темноте летней ночи…