— Ясно.

— Да, конечно. Но знаешь, среди многих звеньев, которое помогли сложиться решению, — от фельдмаршала Ласси до пастуха Ткаченко — есть и такое, которое держат на себе всю цепь.

— Михаил Васильевич, объясни. Всегда я понимал тебя, а тут…

— Ты помнишь, что нам писал Ленин шестнадцатого октября?

— Сердитое было послание! — усмехнулся Гусев.

— Может быть. Но меня как током ударило, когда прочел: «Готовьтесь обстоятельнее, проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма». Ведь я тогда как раз об этом же начал думать, еще ни с кем этой мыслью не делился, еще очень сомневался — и вдруг: Ленин думает о том же! Для меня это значило очень многое…

— Понимаю.

— Товарищ командующий Южным фронтом! Вас просит к прямому проводу начдив товарищ Блюхер! — Запыхавшийся молоденький связной стоял навытяжку, рука у козырька.

— Иду. — Фрунзе повернулся и на мгновение глянул туда, где в густом сумраке, за снежным ветром, прятался Крым.

Наглядно до иллюзии он увидал колонны красноармейцев, вступающие в море, чтобы подобно призракам появиться из ночи на Крымском берегу. Появиться и свершить суд! Командарм зашагал, упрямо наклонив лицо против ветра — тоскливо завывающего ледяного ветра, который он заставил служить победе.

26 апреля 1919 года

Уфа

Не в меру тучный, далеко не молодой, генерал-квартирмейстер Нарышкин, приехавший к Ханжину от Колчака для уточнения обстановки, заканчивал свой конфиденциальный доклад. Ханжин сидел, развалясь в кресле у настольной лампы, кое-что записывал в блокнот. Настроение у него было отличное, он что-то потихоньку мурлыкал под нос, со значением приподымая реденькие брови в особо важных местах сообщения. В темном углу, почти утонув в глубоком кожаном кресле, едва заметный в уютном полумраке, сидел начальник контрразведки Безбородько. Нарышкин нет-нет да посматривал недовольно на этого безмолвного брюнета-полковника, неизвестно зачем приглашенного Ханжиным на их совершенно доверительную беседу.

— И последний, весьма любопытный вопрос: Верховный получил из Парижа обзор общей обстановки на всех фронтах к весне сего года. Этот документ составлен генералами Головиным и Щербачевым.

— Щербачевым, Щербачевым, — задумался Ханжин. — Уж не командующий ли румынским фронтом в германскую?

— Не могу знать. Сейчас он главный представитель всех наших армий перед союзниками.

— Так точно, командующий румынским фронтом в прошлом, — подал голос Безбородько.

Нарышкин неприязненно глянул в его сторону.

— Ну, интересно, что они там накропали в парижских салонах?

— По мнению Верховного, — строго ответил Нарышкин, — обзор составлен с большим пониманием. Вот его резолюция: «Сов. секретно. Направить для ознакомления генералам Гайде и Ханжину».

— Гайда на первом месте у Верховного, значит? — иронически прокомментировал резолюцию Ханжин. — Ничего, пускай хоть на бумаге будет первым, хе-хе-хе!

— Разрешите зачитать основные положения?

— Да уж читайте, коли привезли.

Нарышкин откашлялся, поискал глазами строку: «Окончательно установлено, что мы предоставлены своим силам, союзники помогут только снабжением. Здесь должны быть приняты все меры, чтобы облегчить выполнение задачи Сибирской армией по освобождению Поволжья и дальнейшему продвижению на город Москву. Генерал Деникин сейчас потерял значение силы, способной перейти в наступление на город Москву, он борется с обнаженными флангами на юге Донецкой области. Одесса и Крым потеряны. Юг и середина Дона продолжают оставаться надежными, но силы и средства заметно истощаются, численно едва ли превосходя 60 000 человек. Поэтому максимальная его ближайшая активность — восстановить разрушенный казачий фронт и связаться в Поволжье с левым флангом Сибирской армии».

— А я думал, у Деникина дела лучше, — злорадно прервал его Ханжин. — Шестьдесят тысяч для Южного фронта — это слишком мало, это пшик, когда у большевиков там чуть ли не двести тысяч!

Генералы с понимающей улыбкой переглянулись: колчаковцы весьма не любили своих южных соперников в борьбе за власть.

— Так. Дальше. «На Белом море группа генерала Миллера имеет всего 10 000 человек, он рассчитывает к первому июля 1919 года еще на 15 000 человек. Не хватает офицеров и нужна поддержка в виде свежих союзнических войск, ибо нынешние устали и постепенно разлагаются. Группа генерала Миллера также может сыграть лишь вспомогательную роль, связываясь с северным крылом Сибирской армии при наступлении его вдоль северной железной дороги, подготавливая выход к Северному морю». Смею заметить, что Верховный главнокомандующий собственноручно подчеркнул в документе фразы о разложении союзнических войск и о том, что группа Миллера может играть лишь подсобную роль, быть на подхвате, как бы сказать.

— Ага! Собственноручно? Чудненько! А ведь Гревс и Нокс уши ему прожужжали небось, что именно в Северной группе — вся сила? Смотри-ка, и в Париже, значит, видно правду-матушку!

— «Принимая во внимание, что таким образом вся тяжесть военной работы ляжет на Сибирскую армию, что временная пассивность Южной и Северной групп позволит большевикам обратить большинство своих сил против Сибирской армии, настоятельно необходимо образовать новый фронт, который в лучшем случае своим ударом оказал бы существенную помощь, а в худшем — оттянул бы силы от Сибирской армии. Таким фронтом должен стать финляндско-эстляндский фронт с задачей овладения Петроградом. На этом фронте у генерала Юденича пока своих 5000 человек и в Эстляндии 2000 офицеров, а в Финляндии формирование тормозится затруднениями политического и материального порядка».

— А скажите-ка, полковник, почему в документе не упоминается десятитысячная армия барона Штейнингера в тылу — в желудке, в печени, в костях у большевиков? Может быть, эта опухоль рассосалась? А может быть, ее, батенька, и не было? — Ханжин уставился на Безбородько, который был обласкан Верховным, как он помнил, в том числе и за сообщение об активной организации барона Штейнингера.

Безбородько встал («Ах ты, старый боров! Чего надумал!») и почтительно доложил:

— Я полагаю, ваше превосходительство, что об этой боевой организации здесь не говорится ни слова прежде всего, чтобы, упаси боже, это не стало достоянием красных — каналов утечки много. Но кроме того, чтобы не стало известно и союзникам, а через них вновь созданным правительствам: Финляндии, Эстонии и Латвии. Эти карликовые государства требуют очень дорогую плату за оказание помощи генералу Юденичу и вообще держат себя надменно: они потребовали от нашего Верховного гарантий их полной политической независимости и территориального отделения от России. — Безбородько спокойно сел.

— Значит, не рассосалась организация… Ну что ж, добро, добро. Да, господа, интересный документик, справедливый, а? — Ханжин встал, зашагал. — Любопытный документик, очень любопытный. Что я мог бы сказать?

Первое: главное место в нем отводится нашим, Сибирским армиям. Молодцы, парижские кавалеры, далеко видят!

Второе: точно, канальи, видят! Так и пишут, что наша армия пойдет на Москву через Поволжье, а не через Север. Через Поволжье! Правильно!

Третье: хвастовство прет из документика, хвастовство, — мы-де объединяем вас всех. А кой черт объединяют, если не могут активизировать Миллера и Деникина, а делают ставку на Юденича? А? А так ничего, приятный документик. Что скажете, генерал?

Нарышкин поморгал свиными глазками, такого вопроса он не ждал. Хотел поразить Ханжина парижским обзором, но анализировать стратегическое положение? Он длинно закашлялся и солидно сообщил:

— Полностью присоединяюсь к замечаниям вашего превосходительства.

— А вы, полковник? — Была у генерала Ханжина милая привычка — вести бои и стычки везде и всюду, хотя бы и психологические, чтобы совать при любом случае ближних своих мордой в грязь, чтобы чувствовали они свою перед ним слабость.