Пепельницы были полны окурков, как на вечеринке. Повсюду стояли чашки с остатками кофе. Даниэль, одетый в черное, аккуратный, тщательно причесанный, вносил нотку пристойности в эту сцену. Опустив свой безвольный подбородок, дядя, молчаливый и унылый, прихлебывал липовый настой.
Хосе хотел, чтобы его голос прозвучал твердо и резко, но вместо того сорвался на фистулу:
— Дон Хуан, сожалею, что должен помешать вашим развлечениям, но вы нужны Пино.
Дон Хуан заморгал:
— А? Да, да, мой мальчик, сию минуту.
Хосе встретился взглядом с Пабло. Что-то чрезвычайно неприятное было для него в этом человеке. Хосе заметил искорку, заблестевшую в глазах художника при его появлении, и покраснел мучительно, неудержимо, до корней волос. В этот миг он понял, кого напоминает ему Пабло. Он походил на его отца, Луиса Камино. В их внешности, конечно, не было ни капли сходства — волосатый смуглый Пабло был полной противоположностью Луиса, — светловолосого, с правильными чертами лица. Сходство появлялось в манере двигаться, в том, как оба они смотрели на него.
Дон Хуан направился к двери.
— Сюда, — сказал Хосе вполголоса.
Он указал в сторону, противоположную столовой.
Коридор упирался в ванную комнату, неуютную, неприбранную, служившую одновременно чуланом. Из этой комнаты был выход в сад.
— Мне надо поговорить с вами. Только в саду и можно поговорить наедине. Потом, если захотите, подымитесь к Пино.
Ванная была завалена цветами. Днем все бросились срезать цветы на гроб Тересы и остатки сложили сюда. Влажный запах цветов делал комнату свежей и приятной.
В саду, в гнетущем лунном свете, их снова охватила тяжелая духота. Дон Хуан шагал, задумчиво глядя себе под ноги.
— Говори, мой мальчик.
По его голосу Хосе понял, что старый доктор совершенно разбит, и это порадовало его. Неприятно было видеть старика за игрой, как будто ничего не случилось. Надо произвести на него впечатление. Когда доктор выжидающе взглянул на Хосе, он увидел сухое лицо солидного, рассудительного человека.
— Как вы считаете, должен ли я просить о вскрытии тела Тересы?
Дон Хуан мог только вздохнуть.
— Что ты еще придумаешь?.. Сначала ты на потеху посторонним хотел пинками вытолкать Висенту… А теперь собираешься просить о вскрытии…
— Я хочу знать наверняка, как она умерла.
— Я не видел, как она умирала, и никто не видел… Пино нашла ее в кресле. Зачем снова говорить об этом? Бедняжка Пино!
Хосе ходил по саду слишком большими шагами, дон Хуан едва поспевал за ним. Заметив это, Хосе остановился рядом с клумбами герани, откуда начинался виноградник. Он смотрел на лозы, освещенные луной.
— Если тут есть что-нибудь странное, я имею право знать об этом, как бы я ни любил свою жену… Вы сами сказали, что сегодня она не отвечает за свои действия.
Дон Хуан покачал головой. Он вытащил из кармана сигару и зажег ее дрожащими руками.
— Для этого ты привел меня сюда? Говорю тебе, делай, как знаешь… Но я честный человек. Тереса — дочь моего лучшего друга. Я видел, как она родилась, и я подписал свидетельство о ее смерти. Ты любил Тересу не больше, чем я.
Голос дона Хуана звучал растроганно, но для Хосе в тот миг не существовало ничего, кроме мыслей, пробегавших у него в мозгу. Следуя за их течением, он сказал без всякого перехода:
— Надо подумать о другом человеке.
— О ком?
— О моей сестре.
Хосе сорвал лист мальвы. Пока доктор медлил, с ответом, он успел растереть лист на ладони; в нос ударил острый приятный запах.
— А что такое с твоей сестрой? Она сказала тебе что-нибудь? Я поговорю с ней.
— Нет. Я думал о том, что теперь она стала хозяйкой всего.
— Хорошо, так что из этого?
Хосе не мог членораздельно объяснить ход своих мыслей. Он хотел сказать: «Теперь, если Марта слышала слова Висенты, она может решить, будто мы желаем ее смерти, чтобы получить наследство», Но высказать этого вслух он не посмел. Дон Хуан внезапно стал раздражать его. Особенно когда снова заговорил:
— Ты за свою жизнь, Хосе, уже много думал о Тересе и ее дочери. Позволь мне сказать, мой мальчик, что это неестественно. Тебе следует подумать о Пино. Бедняжка столько настрадалась здесь, что совсем пала духом. Ты должен отвезти ее в Лас-Пальмас и попытаться развлечь.
Доктор суется не в свое дело, подумал Хосе. Старик — это как бы продолжение тещи. Он ввел Пино в дом, он был посаженым отцом на их свадьбе. Он полагает, что ему все разрешено. Но Хосе не позволит распоряжаться собой. Хосе хозяин в своем доме, и очень важно, чтобы дон Хуан знал это.
— Я отсюда не уеду. Можете сказать это Пино и ее матери. Я намереваюсь купить эту усадьбу… когда смогу, Пино останется здесь, со мной. Я не собираюсь менять этот дом ни на какой другой. Можете так и передать.
Слова вырвались у него с большей горячностью, чем ему хотелось бы. Всегда у него так получается.
Дон Хуан похлопал его по плечу, как ему показалось, презрительно.
— Ну, вот что, я пойду посмотрю твою жену. Потом поищу уголок, где бы соснуть, — полагаю, что давно уже следовало бы это сделать. Завтра мы с тобой будем спокойнее, мой мальчик.
Хосе с тяжелым, болезненно сжавшимся сердцем смотрел, как старик идет к дому. Его никогда не оставляло ощущение боли, гнездившейся где-то в его узкой груди.
Он вел себя как кретин. Дон Хуан всегда будет считать его мальчишкой, да к тому же еще и придурковатым. Он надоел старику, и тот преспокойно бросил его тут посреди сада.
Как неприкаянный Хосе побрел наугад среди виноградных лоз. Так он нередко бродил по ночам, когда его мучила бессонница. Он машинально отыскивал твердые утоптанные тропинки среди рыхлого колючего шлака, по которому так неудобно ступать. Хосе любил ходить, как и Марта. Когда он бывал чем-нибудь озабочен или расстроен, он испытывал почти безотчетную потребность в ходьбе. Таких вещей Пино никогда не поймет. Но он всегда считал, что это и не нужно. Требовать, чтобы жена понимала своего господина и повелителя, казалось ему так же смешно, как требовать, чтобы нас полностью понимала любимая собака.
«Лорд… Неудавшийся лорд».
Хосе знал, что его отец был прав. С мальчишеских лет он старался справиться со своими нервами. Но его внешняя холодность никого не обманывала. Трудно было добиться, чтобы мужчины считались с ним. Он не знал, почему так получается, но так бывало всегда. Поэтому он не находил себе друзей — у него были одни только деловые знакомства. И ему постоянно казалось, что все ищут возможности посмеяться над ним. Покровительственный тон дона Хуана покоробил его.
Тропинка привела Хосе в тень одинокой смоковницы, стоящей посреди виноградника. Он уселся на выступающий из земли корень. Блеск ночи как будто уже начал тускнеть. Он не представлял себе, какой может быть час. Не знал, когда начнет светать.
Отсюда ему был виден дом. Слабый красноватый свет сочился сквозь деревья: в столовой еще горели свечи. Хосе пожелал, чтобы ночное бдение у гроба Тересы было обставлено как можно пышнее.
Но о самой Тересе он не думал, действительно не думал о ней до той минуты, когда, спускаясь в столовую, где лежала покойная, остановился посмотреть на нее.
Сейчас он чувствовал себя усталым, подавленным, готовым расплакаться, словно ребенок. Совсем как в тот день, когда отец впервые повел его к Тересе. Об этом он вспомнил на лестнице. О дне, когда узнал ее.
Проглотив комок, невольно застрявший в горле при мысли об этом дне, Хосе представил себе, каким он был тогда. Долговязый подросток с желтоватыми коленками, нелепо торчавшими из коротких, не по возрасту штанишек. Настоящее пугало.
Он еще носил траур по матери. Куртка и штаны на нем были старые, перекрашенные, все в пятнах. Жалкая одежда и собственное безобразие делали его неуклюжим и несчастным. Луиса, по-видимому, нисколько не беспокоил костюм сына, и Хосе постоянно должен был проглатывать насмешки товарищей по ученью, терпеливо переносить унижения. Ему казалось, что отец знает об этом и не обращает внимания, что на его жалобы он ответит рассеянно: «Со мной такого бы не случилось», «Ты уже должен уметь постоять за себя».