- Анфиса. И мне приятно...

  Ночью кипятила воду, - помыть под утро голову. Утром как следует поела, - аппетитик, казалось, очнулся вместе с ней, - и отобрала у матери платок, чтоб был, хотя бы, более-менее, взамен своему старушечьему. Следом в небытие канула черно-серая юбка до полу: мол-де неудобно по дому хлопотать. На его место надела еще девчачий сарафан, некогда пошитый матерью, который, по нынешней худобе ее, пришелся почти в пору.

  - Фи-ис, - с сомнением глянув, с сомнением проговорила мать, - а не коротко?

  Действительно... Чуть того. Ну, значит, так тому и быть. Может, оно и к лучшему.

  - Сойдет. В городе сейчас еще короче носят. Чуть ниже колена.

  Она окрутила бывшего эвакуированного сироту, бывшего детдомовца, бывшего беспризорника, фронтовика (они не бывают бывшими), de facto разведчика и штурмовика и вообще бывалого, неглупого человека в считанные дни. Для этого не потребовалось предпринимать усилия до конца скоротечного отпуска. Как получается у женщин в несколько суток перейти от состояния "почти чахотки" к буйному цветению, - одна из самых непостижимых тайн бытия. И пропал казак. У Мамы Даши прямо-таки язык чесался раскрыть Кольше, - можно сказать, - родному! - глаза на истинную суть непутевой дочери, остеречь его, не дать испортить себе жизнь, но помешало то, что это была ее дочь. Такой вот когнитивный диссонанс. И, кроме того, Николай Васильевич решительно не походил на человека, которому может испортить жизнь непутевая бабенка. Когда они уже прожили какое-то время, Мама Даша пробовала осторожно расспросить его, и наталкивалась на искреннее недоумение:

  - Что значит, - как живем? - Разводил он руками. - Обыкновенно. Я ее кормлю, по дому, что надо, делаю, сам сыт, одет, обстиран, - чего еще-то?

  - И не ссоритесь?

  - Ма-ам, - он глянул на нее с укоризной, - ну ты только погляди на меня. Я не ссорюсь. Она - да, бывает, назовет "идолом", ну, так от меня не убудет. Вашей сестре, если не поскандалить когда-никогда, все равно чего-то в жизни не хватает... Пока, мам.

  И пошел. И, вроде, бесшумно, а все равно мнилось, что прогибается под ним мать-сыра-земля. Ну не идол ли? Точно Фиска сказала. Идол и есть. И еще одна неуместная мысль пришла в ее голову: и захотела бы погулять, а не выйдет. Мало найдется таких дураков, чтобы решились окучивать жену Николаши. Он, так-то, вроде, добродушный, а... Идол, он и есть идол.

  Так оно было, тогда. А потом пошли дети, а потом и сама она, на старости лет, стала молодой мамашей. А ведь и в голову не приходила этакая оказия.

  - Мам, а мам? Мне тут предложили нянечкой поработать в яслях, так я согласилась. А?

  - А жалование какое?

  - Сорок три.

  - Оно и неплохо.

  - Ну! А, главное, - свои при догляде будут.

  - А еще чего? Ты говори, говори, чего удумала, не мнись...

  - Да, как узнали, что на сестру училась, так и пристали. Доучивайся, мол. Детские позарез нужны.

  - А потянешь? Учебу-то?

  - А куда я денусь, если некуда деваться? Не обратно же мне, за баранку? И мелюзгу эту я люблю, правда.

  Мама с дочкой знать не знали, что являются малыми частицами явления, которое позже назовут Бабьим Бунтом. Анфисе, кроме того, предстояло стать еще и одним из укротителей этой стихии. Потому что в самых первых рядах тех, кто стал на пути Бунта, первым принял на себя его могучий напор, были именно акушеры и детские сестры в роддомах.

  Когда человек, наконец, находит свое место, сомнения его покидают. Если приходится себя уговаривать, то это - не оно. Кольша - нашел. Но бог да судьба любят пошутить над человеком, даже над хорошим. Только и у них припасена толика шуток не злых, а просто занятных.

  Когда работал на заводе, тяготился работой с железяками, тянуло в деревню. Когда наконец, со второй попытки, нашел место по душе, оказалось, что и оно, хоть и на селе, а все равно с железяками. Оказалось, что ничего из заводского своего прошлого Кольша не забыл, все помнит, все умеет, что делал когда-то. Наоборот, знание как-то улеглось в голове, и он соображал там, где не знал точно, выписывал справочники и привычно пользовался ими. Восстановил кстати старые связи со своим заводом: прежде всего, понятно, с Серегой Апрелевым, звезда которого восходила круто и, главное, вполне определенно.

  Поначалу Николай думал, что успехи в мастерских связаны с тем, что остальные еще хуже, а он умеет хоть что-то, а потом задумываться перестал. Получается, - ну и ладно, ну и хорошо. Он вез, - на него и взваливали. Но, с другой стороны, ему же и давали без отказа и в первую очередь. Именно его предприятию первому в области дали первый ЭП, шестиместную "Синицу", вроде как на пробу, в полевые испытания. Освоил, понятно, ничего там особо сложного. И отчет написал, с замечаниями и предложениями. Хотя, откровенно говоря, - какие там замечания? Да только одно: мало. Потому что на самом деле лучше транспорта для степи, для всей Большой Целины придумать было нельзя: эти самые сорок два километра до тещиного дома он преодолел за десять минут, и то только потому что нужно "вставать" на экран, разгоняться а потом, соответственно, тормозить. К примеру, на семьдесят километров у него ушло бы минут двенадцать-тринадцать, не больше. Самое то, что нужно по нашему бездорожью и, кстати, черт тогда с ним, навовсе: делать дороги нужно только там, где без них вовсе никуда, а так, без крайней нужды, - нечего землю портить. Да и дорого очень. Прямо-таки безумно.

  Значительная часть "целинных" немцев, около шестидесяти процентов, вернулась в Германию сразу же, как только появилась такая возможность. Сорок процентов, в разные сроки, от года до пяти, вернулись назад. Некоторые, кстати, успели ожениться на родине и вернулись с немецкими женами. Из Мухина уехало процентов сорок, и вернулось больше половины. Слишком крепко они приросли к этой земле, и слишком сильно изменилась Германия. Она стала буквально новой страной, неузнаваемой для репатриантов. Как пошутил один из вернувшихся: "Общего с прежним - только язык, да и тот стал каким-то странным".

  Мухинские жители всем сердцем приняли план преобразования природы, но в само выполнение внесли толику творчества: лесополосы-лесополосами, но только в наше время "старый" Мухин, превратившийся в Ленинский район, но так и оставшийся районом малоэтажной застройки, прямо-таки утопает в садах. Весной, когда вся эта масса деревьев цветет, район очень сильно напоминает филиал рая. Да и позже, когда созревают плоды*, тоже, в общем-то... В тех редких случаях, когда доходит до продажи какой-нибудь из здешних усадеб, между покупателями начинается форменная война, а из рук в руки переходят фантастические суммы денег. Это место разительно отличается от всех "индий" ранней послевоенной генерации, более всего напоминая тихие "миллионерские" пригороды европейских столиц, с небольшими, хорошими магазинами, пивными, кафе и кинотеатрами, с тремя совсем небольшими парками и двумя лучшими школами города. И, - да, Эшенбах добился своего, хотя и не так, как думал некогда; здесь была средних размеров, очень приличная кирха.

  Те "индии" давным-давно посносили, а старому Мухину ровным счетом ничего не делается. Говорят, что если усталый человек придет сюда отдохнуть, то рискует застрять до вечера, не в силах заставить себя - уйти. А вокруг, в общем, стандартная застройка большого города, в основном занятого глубокой переработкой зерна. Двенадцать процентов макаронных изделий Союза, - уже к этому не нужно ничего добавлять, а добавить можно многое. Ту же сборку ЭПЛ для нужд Степной Зоны.

Курортный роман

Случайно повстречав на полупустынном пляже спецсанатория, Карина сразу же узнала ее, хотя со времен памятного знакомства Стрелецкая изменилась очень сильно. Оно, конечно, не мудрено, восемнадцать и двадцать четыре - большая разница. Тоненькая, как стебелек, девчонка превратилась в статную молодую женщину. Формы обрели определенность, став не столько даже пышнее, сколько... резче, что ли? Более какими-то вызывающими. А вообще она с возрастом вовсе не утратила прежней яркой красоты. Куда там. Это другие начинают увядать, так и не пережив настоящего расцвета, а у таких он еще впереди. И продлится долго. И Карина поневоле почувствовала прежнюю глухую неприязнь, хоть и понимала, что это и несправедливо, и неправильно. Обычные люди, просто так, без самых серьезных оснований, в этот санаторий не попадают. И все-таки присутствие Стрелецкой раздражало ее. Купальник самый обычный, черный, достаточно закрытый. Кажется, - иностранный, но вызывающим или нескромным назвать никак нельзя. И все-таки она умудрялась казаться чуть ли ни голой. Да нет. Хуже, чем голой. Карина не имела собственного опыта, но уж зато девок-то повидала всяких. Мужчина попроще без затей, сугубо функционально определил бы облик старой знакомой, как определенно "блядский", и был бы как-то не вполне прав.