— Что правда? Кто-то сказал мне, что это правда! — настойчиво спрашивал кто-то. Ему вторил детский голос:

— Ладно, ладно, она права, разве нет? Для начала надо было сказать нам, по крайней мере у нас был бы выбор. Зачем врал?

— Ты знал? Кто еще знал?

Несмотря на шум, Уна первым делом заметила Марка, возможно потому, что на него глядело сейчас такое множество народа. Он стоял на мосту, окруженный небольшой, но постоянно растущей плотной кучкой людей, и все же пока они не трогали его, оставив ему по меньшей мере полметра свободного пространства, отпихивая друг друга от него, как будто он был болен заразной болезнью.

Марк выглядел потрепанным, бледным и напряженным и все же показался Уне каким-то другим. Ей снова вспомнилось лицо на экране лондонского дальновизора, но уже без патрицианского высокомерия, проявившегося в Волчьем Шаге; казалось, что теперь, когда так много людей знает, кто он, ореол имперского величия становился зримым и рос соответственно росту обращенного на него внимания, как шелковая оболочка воздушного шара над горелкой, как марево, в жару неизбежно встающее над землей, хотел того Марк или нет. Он и держался по-иному, воспринимая пространство вокруг себя как данное свыше. И выглядел старше.

Сулиен, однако, тоже был там — единственный человек в охраняемой суеверием пустоте вокруг Марка. Он пытался подбодрить всех и каждого, но при этом он бросал беспомощные взгляды на Лал, в ужасе смотревшую вниз со следующего уровня. Они не могли прервать этот обмен взглядами, означавший прежде всего бессилие что-либо изменить. Лал расплакалась, но затем справилась с собой и поэтому выглядела как-то не к месту здесь, где каждый, начавший лить слезы, уже не мог остановиться.

— Это было единственное место, куда он мог пойти, — говорил Сулиен кому-то, кажется, Тиро.

— «Спиральки» так и не вернулись, — уже спокойнее произнес Марк.

И он посмотрел на Уну почти в то же самое мгновение, когда она впервые посмотрела на него и тут же остро почувствовала себя на виду, словно все взгляды были прикованы не к нему, а к ней, такой видимой, что, казалось, сейчас исчезнет, как человек, стоящий на слишком ярком свету, против солнца. Пульс виновато стучал у нее в висках, словно ее поймали благополучно пытавшейся стянуть какую-то пустячную вещицу, с которой, она уже не сомневалась, ей удастся улизнуть.

Пожалуйста, не надо, снова подумала она. Это чересчур, я не могу.

— Ты в порядке? — обратился он к ней над головами Тиро, Кальвия и Товия, уверенный, что она услышит его, несмотря на разделявшую их стену шума и криков.

Тиро инстинктивно посмотрел, к кому обращается Марк, а затем настойчиво продолжал:

— …раньше на нас вообще не обращали внимания. Дела никому не было. А теперь! Теперь это только вопрос времени!

Посреди всеобщего переполоха Делир старался успокоить Пирру, стоя рядом с ней очень спокойно и что-то говоря, но так тихо, что на расстоянии они не могли услышать, что именно. Однако дергающееся, искаженное лицо Пирры, казалось, обратилось в ртуть, в нерешительном исступлении она металась взад-вперед, размахивая кулаками в воздухе перед самым носом Делира, словно ей когда-нибудь хватило бы смелости в самом деле ударить его, тянула за собой смиренную Айрис, одновременно пытаясь собрать выпавший у нее из рук и рассыпавшийся узелок с беспорядочно собранной одеждой. Пена пузырилась у нее на губах, она, задыхаясь, скороговоркой выпаливала слова, которые можно было бы разобрать, только если бы они не произносились с такой скоростью:

— Что мы будем делать… здесь оставаться нельзя… зачем я пришла?.. зачем я только сюда пришла? Почему вы ничего не делаете?

Уна поняла, что вообще впервые слышит, как Пирра говорит.

Одно из платьиц Айрис упало вниз, на самый берег быстрой реки, и быстро вымокло на мокром обомшелом камне. Единственный ребенок, который не плакал, Айрис, с отрешенно жалобным выражением не сводившая глаз с вопящей матери, осторожно потянулась, чтобы достать его.

— Не подходи к воде! — визгливо крикнула Пирра и, когда Айрис из последних сил все же, вопреки матери, попыталась дотянуться до платья, так резко дернула дочь за руку, что Айрис не устояла на ногах. Пирра стала наотмашь бить ее свободной рукой, разрывая последнюю одежду. — Нет, ты будешь меня слушать! Будешь меня слушать, я твоя мать!..

Уна вздрогнула, вновь вспомнив о своей матери, которая не хотела их видеть, даже находиться там же, где они.

Одновременно Сулиен, заметив царапины Уны, побитый вид ее и Дамы, подошел и спросил:

— Что случилось?

— Я… — начала и запнулась Уна, понимая, что желательно было иметь наготове какой-нибудь выдуманный ответ, но вдруг почувствовав себя страшно усталой; она не была готова к такому, и ей казалось, будто всю ее сообразительность вытряхнули из нее.

Тиро, дергавшийся в приступе вновь пробудившейся паранойи, воинственно обернулся к ним:

— Привели кого-то?

— Никого не было, — ответила Уна.

Тиро засомневался.

— Тогда почему так долго? — сам же заражаясь подозрительностью своего вопроса, спросил он. — Дама, что происходит?

Дама, все еще белый как полотно, бережно прижавший искалеченные руки к телу, пробормотал:

— Это был не раб, а соглядатай. Но ты не волнуйся, мы от него отделались.

— Так они были в деревне?

Несмотря на все недоверие, перепуганный голос Тиро прозвучал слишком громко.

Сулиен с Марком тут же озабоченно подошли к ней и почувствовали, как тревога почти осязаемо распространяется от Тиро во все стороны, как лава из трещины в земле. Пирра, вся дрожа, осела на землю и вцепилась в Айрис, которая одеревенело стояла в ее костлявых объятьях. Пирра прижалась головой к Айрис, словно ища у нее укрытия и одновременно чтобы защитить и успокоить дочь, стеная:

— Надо было оставаться там, где мы были… я бы вытерпела… а вот уж когда нас найдут, будет совсем плохо.

Товий, не желая поддаваться общей панике, спокойно, рассудительно произнес, обращаясь скорее к себе, чем к Марку или Делиру:

— Не понимаю. Почему нельзя было распутать все это в Риме?

Оставив Пирру, Делир оглянулся и решительно произнес:

— Кто следил за мониторами?

— Я, — ответил Марк.

— Вот и возвращайся к ним, — сказал Делир. — Пожалуйста, возвращайся, Марк, — категоричным тоном добавил он, вызвав новый, но уже не такой сильный шок среди присутствующих и снова заставив Пирру взвыть, но почти сразу вслед за его словами на всех остальных словно нашло какое-то оцепенение.

Марк в нерешительности стоял на месте, чувствуя, что хочет остаться, если разговор пойдет о нем, желая объясниться.

— Еще никогда мониторы не оставались без присмотра, — твердо заявил Делир.

— Потом расскажешь, что случилось, — сказал Марк Уне и неохотно повернулся, чтобы идти к домику, где стояли мониторы. Стоявшие на его пути Кальвий и Хелена инстинктивно расступились, освобождая ему дорогу.

— Хорошо, — сказал Делир. — А теперь никому не покидать лагеря, предварительно не сообщив. За мной.

Домик, где помещалась столовая, был самым большим в колонии. Делир, казавшийся в толпе почти карликом, подпрыгнул на цыпочках, бросив взгляд на длинный стол. Нет, слишком высокий. Сознательно и неловко подражая воробью, он вспрыгнул на стул, наполовину намеренно покачнулся, дабы удостовериться, что привлекает всеобщее внимание, затем повернулся и начал говорить, моментально утратив всякую комичность.

— Да, это Марк Новий Фаустус. Он пришел сюда, потому что его вынудили. Я всегда готов бескорыстно прийти на помощь всякому, особенно молодому человеку, который боится, что его убьют.

И все же в данном случае я был не до конца бескорыстен. Если кто-нибудь еще не знает, зачем и почему сын Лео оказался здесь, то я скажу: потому что он собирался покончить с рабством, когда станет императором. И тогда колонии вроде нашей будут уже не нужны. — Он произнес это с пафосом, хотя голос его звучал по-прежнему ровно, и только Уна, Зи-е и Лал понимали, какой заряд мечтательной тоски вложен в эти слова, разве что Лал, уныло прислонившись к самой дальней стене, в данный момент не испытывала к отцу особой симпатии.