— Покажи мне.

— Сейчас, — коротко отвечала Уна.

Она садилась за стол и показывала Сулиену, как смывает имя или дату, оставляя бумагу нетронутой для внесения новых данных, а также вырезанные ею печати. Она испытывала болезненный страх опрокинуть пузырек с растворителем, развести грязь и уничтожить плоды своего труда. Поэтому работала медленнее и кропотливее, чем обычно, без тени улыбки на лице, ни разу не взглянув на брата за время всего процесса. Эффект был, мягко говоря, неблагоприятный. Ей хотелось как-то загладить сказанное о цветах, и, глядя на себя как бы извне, она со смущением думала о том, что ее-то саму насквозь видно.

Бывали моменты, когда Сулиен с удовольствием начинал откровенничать насчет Лал, прежде всего когда ее не было или в начале разговоров. Но не всегда. Испытывая смешанное чувство стыда и собственной правоты, он как-то спросил Уну, нравится ли он Лал.

— Уверена, что ты сам узнаешь, — ответила взбешенная Уна.

— Ну а все-таки, нравлюсь или нет?

— Ты что, слепой? — спросила Уна, одновременно забавляясь и досадуя на то, что ей приходится либо оставлять молодых людей наедине всякий раз, когда Сулиен приходил к ним в домик, либо оставаться сидеть подле них невольной дуэньей. Она подумала, неразумно, как показалось Сулиену, что будет нечестно открывать ему всю правду. И все же он приободрился. Но в такие моменты ему казалось, что Лал, должно быть, изменила свое отношение к нему. Он не понимал, почему она такая нервная — из-за чего нервничать?

— Блестяще, — сказал он, когда Лал протянула ему синий документ, законченный едва наполовину, но в деталях почти неотличимый от настоящего. — А деньги ты тоже можешь так делать? Это было бы даже лучше.

Лал усмехнулась, довольная, позабыв про пузырьки с растворителями и красками.

— Неблагодарное это дело, учитывая, сколько времени на него уходит. И потом с такими бумагами далеко не уедешь. Когда-то отец много путешествовал, иногда и я с ним ездила. Но теперь, когда я действительно смогла бы оценить увиденное, мне не позволяют ходить даже в городок. А мне бы хотелось побывать в театре, походить по магазинам, посмотреть вещи. Это плохо, как тебе кажется?

— Что же тут плохого?

— Дама считает, что это плохо. А хуже всего — Рим. Мне кажется, он думает, что нельзя поехать туда, даже думать о нем нельзя, иначе… — она нахмурилась, подбирая правильные слова, — иначе он сотрет тебя в порошок. Иначе ты рано или поздно станешь оправдывать все, что он творит. Может, Дама и прав. Но ты-то там бывал? А мне бы хотелось, хоть на недельку, хоть на день, просто взглянуть. Там должно быть столько всего…

Сулиен поднял наполовину законченное удостоверение:

— Можешь сделать себе такое и поехать.

— Сама по себе?

Сулиен мог бы ответить: «Со мной», но это было бы уже слишком. Он мог бы рассказать ей и о Лондоне тоже, возможно, она с удовольствием послушала бы про парки и бега. Но еще не время, снова подумал он. И ему стало легче, что Лал ничего не спросила.

— Нет, я не могу. Но посмотри, я приготовила бумаги, — сказала Лал, вынимая их из ящика. Сулиен придвинулся, встав на колени рядом с ее стулом. Фотография принадлежала Лал, только имя было другое. — Они лишили отца гражданства, когда все это началось, когда узнали, что он спас Даму, а потом оба исчезли. Теперь нас как бы не существует.

Сулиен перебрал и отбросил все варианты ответа: Ты в хорошей компании, Теперь нас двое или Не важно. Не только в знак согласия он положил руку ей на колено, впрочем лишь слегка коснувшись его, так, чтобы при необходимости это можно было истолковать как жест утешения.

По своей несчастной неспособности оставаться в тишине Лал, видя, что они смотрят друг на друга и молчат, сказала:

— И никто не остается здесь… конечно, есть Зи-е и Товий и… но нет никого, с кем я могла бы…

Ей стало стыдно, что она так разнылась. Прежде чем закончить какой-нибудь глупостью, она увидела, что лицо Сулиена тянется к ней снизу. Сама не понимая зачем, она положила руки ему на плечи. И ей пришлось наклониться, чтобы губы их встретились.

В тот день, когда Уна с Дамой отправились встречать нового раба, Сулиен решил, что, может быть, и не станет намеренно рассказывать Лал о Танкорикс и кресте, но избегать поводов сделать это тоже не будет.

Марк знает это, Уна знает. Они могут никому и не сказать, но не станут прилагать особых усилий, чтобы держать это в тайне. Они просто пошли за домики, вверх по холму, направляясь к месту, которое было вне поля слежения камер. Но вдруг на них обрушился такой яростный ливень, что они повернули обратно и Лал сказала: «Еще одна особенность этого места». Деревья скрипели, еле заметная тропинка превратилась в настоящий водопад. Оба промерзли и серьезно рисковали упасть, и, преувеличив опасность того и другого, вцепились друг в дружку, пошатываясь бредя по бурой воде.

Для начала они заговорили о Марке; Лал неопределенно спросила, все ли у него в порядке.

— Не знаю. Похоже, не очень. Он волнуется за своего друга Вария.

— Ну, положим, не только из-за своего друга, из-за твоей сестры тоже, — заметила Лал.

— Что? — сказал Сулиен.

— Ничего! — крикнула Лал. Только потом она виновато поняла, что проговорилась, пусть ненароком, пусть потому, что не могла сдержаться, но в ее словах не было и безнравственного любопытства — убедиться, не знает ли Сулиен.

— А все-таки?..

— Просто глупость, теперь я сама вижу, что ошибалась! Не важно! Поговорим о другом… да, расскажи по порядку, как ты добрался сюда, ты никогда об этом не говорил.

И это сбило Сулиена с толку куда сильнее, чем он ожидал.

— Ну, мы и вправду встретились с Марком в Толосе… — нерешительно начал он.

— Знаю. Уна говорила. А до этого? Какой он, Лондон?

— Грязный… и красивый.

— Вернешься?

Сулиену представлялось нечто вроде непринужденной пешей экскурсии по приятным лондонским местечкам, экскурсии, которая с ужасающей постепенной неотвратимостью вела бы к дому Катавиния, катеру на Темзе.

— Не знаю, — резко ответил он, чувствуя, как у него перехватило дыхание, — меня должны были… распять.

— Ох, — сказала насмерть перепуганная Лал. Какое-то мгновение она пристально вглядывалась в Сулиена, потом, словно защищая, схватила его запястье, как он сам делал когда-то, быстро поднесла к губам и поцеловала с внутренней стороны в переплетение вен. Непонятно почему это обожгло Сулиена острее, чем все их поцелуи в губы до сих пор. Он прижался к ней, их ноги одновременно заскользили, они пошатнулись, теряя равновесие, но не замечая этого. Лал снова поцеловала его, так же горячо, как и в первый раз, и не отрывалась от его губ, но он почувствовал, что положение ее тела изменилось, руки, обвивавшие его шею, механически повисли, а все тело не то чтобы напряглось или, наоборот, расслабилось, но почуяло недоброе. Они отодвинулись друг от друга.

— За что? — осторожно спросила Лал.

— Ладно, — произнес Сулиен, набравшись мужества. Он не готовился к этому специально, однако решил, что если дело дойдет до признания, то выложит все напрямик, быстро и решительно. — Ладно. У человека, которому я служил, была дочь. Летом она закончила школу и вернулась домой. И мы с ней стали спать. — Это был один из сложных переходов в его истории. Сулиен не сомневался, что не сделал ничего плохого; возможно, сглупил, но весь тот отрезок времени теперь настолько вопиял смятением и ужасом, что провести разделительную черту было трудно. Сулиен вспыхнул, но благополучно миновал этот момент. Он не мог позволить Лал представить себе надвигающиеся огни и вопли. — Ее родители узнали. Кто-то из них, девушка или ее мать, кто-то из них сказал… — Это была вторая, еще более трудная часть. Сулиен прервался и, не глядя на Лал, скороговоркой пробормотал: — Кто-то из них сказал, что я ее изнасиловал. Вот за что.

— Ох, — повторила Лал. Она почувствовала себя молодой и дурашливой. — Это ужасно, — добавила она.