Волосы были зачесаны наверх, но лишь отдаленно напоминали гладкую темную башню, и Друз был немного разочарован — в свое время ему так нравилось по завитку распутывать это высотное сооружение; он никогда не мог понять, как Туллиоле удается носить такую прическу.

Едва он вошел в комнату, Туллиола бросилась к нему с криком:

— Друз… ты пришел помочь мне. Ты поможешь мне…

Оба бросились друг к другу со слезами на глазах.

— Они услышат, — сказала Туллиола, но он ответил:

— Не важно, не важно, — в отчаянии целуя ее, когда они упали на ковер. Они беспорядочно покусывали и слегка царапали друг друга, тяжело дыша и всхлипывая, впиваясь в голое тело сквозь торопливо сброшенные одежды: они никогда не занимались этим нагишом. Движения их были быстрыми, отчаянными; Друз не заметил, как наслаждение родилось из скопившегося в каждой мышце тоскливого желания, только понимал: что бы это в конце концов ни было, оно закончится, и наступит умиротворенная пустота. И только перед самым этим мигом он подумал о смертельно раненном, бьющемся в судорогах животном, рыбе, прыгающей по палубе.

А потом они, дрожа, сидели рядышком на полу, как в развороченной бомбой воронке.

— Ты ничего не сказала? — спросил Друз.

— Нет, конечно нет, — прошептала Туллиола, схватив его руки. — Ты вытащишь меня, Друз.

Друз стал поправлять свою одежду, а чуть погодя — ее.

— И что же, ты думаешь, я могу сделать? — спокойно спросил он, разглаживая глубокий вырез ее платья. Брошь, скреплявшая его на плече, немного зацепила белую ткань, но Друз застегнул ее, и порванного места стало не видно.

— Скажи Титу…

Друзу никогда не нравилось, что Туллиола упоминает его дядю. Его губы сжались.

— Что? Чтобы он про все забыл? Конечно, я хотел бы, но что я могу?

— Убеди его, ты должен. Я не могу… я не пойду на суд. Я не хочу, чтобы меня казнили. Друз.

Туллиола снова расплакалась.

— Тсс-с, — прошептал Друз, поглаживая ее, прижимая к себе, утешая просто теплом своего тела, пока слезы снова не высохли у нее на глазах.

— Я слышала про Габиния, — шепнула она.

— Дурак, надо было ему сдаться.

— Зачем? — спросила Туллиола. — Результат был бы тот же. Возможно, он решил, что так лучше.

— Возможно, ты права, — согласился Друз.

— А может, это твоих рук дело? — нерешительно выдохнула Туллиола, уткнувшись ему в грудь.

Друз ничего не ответил и продолжал поглаживать ее волосы.

— Ты тоже впутался, так что кое-кто из охранников должен быть твоим человеком, — так же мягко произнесла она.

— Можешь считать, что меня здесь не было, — прочувствованно сказал Друз.

— Хорошо, но сделай так, чтобы я могла выбраться из этого дома, неужели это невозможно? Куда-нибудь уехать — единственное, что мне нужно. А потом я могу исчезнуть. — Она снова нерешительно помолчала. — Нам вовсе не надо расставаться. Ты можешь поехать вместе со мной.

— Прости, Туллиола… это невозможно, слишком опасно.

Туллиола не шевельнулась, но ее рука, лежавшая у него на груди, напряглась, и Друз снова почувствовал ее коготки.

— Тогда что же ты собираешься делать? Ты не можешь допустить, чтобы это случилось со мной, ты у меня в долгу…

Друз немного отодвинулся.

— Что я тебе должен? — невозмутимо спросил он. — Что я от всего этого выиграл? У меня меньше шансов стать императором, чем когда-либо.

Туллиола выпрямилась и пристально поглядела на него.

— Но рисковала я, и я все сделала своими руками. Для тебя. Почему теперь я должна одна за все расплачиваться, за все, что я сделала для тебя?

— Все пошло прахом, — прошептал Друз, — и теперь не имеет никакого смысла. Мне сказали…

— Я знаю, — простонала Туллиола.

— Она выразилась так ясно. Я все думал, что это фокус, но она сказала… когда-не-останется-больше-никого…

Друз вспомнил свое прежнее состояние и почувствовал, что оно возвращается: он уже бредил Туллиолой, это началось на ее свадьбе и продолжалось каждый день, и чем сильнее становилось это наваждение, тем более губительным казался ему нелепый секрет отца, приводивший его в бешенство. Потому что это всегда будет мне в минус, твердил он себе, я никогда и ничего не могу с этим поделать. И все же он не мог собраться с духом и подвести Луция, — даже если я сделаю это, думал он, уже слишком поздно, он никогда не станет таким, как Лео. Популярность Лео казалась ему излишне кичливой и бесстыдной. Что ты все хочешь всех ублажить, думал он с горечью всякий раз, когда Клодия добивалась для Лео новой аудиенции. Ты уже получил все, что хотел.

Друз не всегда думал об этом и не знал, почему изо дня в день пребывает в такой панике, почему его не оставляет ужасное, удушливое чувство, что он — малодушный трус, позорно бегущий с поля боя. Иногда ему казалось, что это — первые признаки безумия. Он не знал, верит ли Пифии, но ему хотелось, чтобы кто-нибудь взглянул на него и установил, в чем его беда, чтобы кто-нибудь что-нибудь ему сказал, иначе он умрет.

Сивиллы всегда представлялись ему маниакальными оборванками. Эта же, взгромоздившись в темноте на высокий веретенообразный треножник, выглядела величественной и дородной и все же неотразимой, со своими волчьими изжелта-зелеными глазами на бледном, одутловатом лице.

Какое же облегчение он почувствовал с самого начала, узнав, что отец в конце концов испортил ему не все! И как потом испугался, потому что сивилла словно ответила на невозможную мысль, уже крутившуюся у него на уме: что он все еще может что-то сделать, его положение может измениться. Он узнал, что есть люди, которые хотят ему помочь. Не всем нравился Лео. И это должно было означать, что то, о чем он мечтал, сбудется, хотя Друз до сих пор считал, что этому сбыться не суждено.

Даже еще не взглянув на его лицо сквозь клубы дыма и не узнав его, сивилла сказала низким, протяжным, монотонным голосом, так что трудно было сразу определить смысл произнесенных ею слов:

И почти сразу же пророчество стало сбываться. Ему было обещано то, чего он хочет. Всего через несколько недель после возвращения из Дельф он сидел наедине с Туллиолой возле фонтана в дворцовом саду.

— Как Греция, Друз? Видел Макарию? — спросила она, безмятежно улыбаясь. И он почти тут же стал выкладывать ей все, что сказала ему сивилла, закончив несколько нервно, поскольку Туллиола так недавно напугала его, теперь же бремя величия давалось ей без видимых усилий, и к тому же она была на несколько лет старше.

— Конечно… я пошел к ней просто из любопытства… чтобы набраться опыта. Тогда это поразило меня, вот и все, уверен, что это ничего не значит.

И они молча посмотрели друг на друга, после чего Туллиола сказала:

— А я уверена, что значит. — И все страхи Друза как рукой сняло, он понял, что может поцеловать ее. Туллиола прохладно ответила на его поцелуй и, ни слова не говоря, грациозным движением выскользнула из его объятий, но он знал, что может пойти за ней, и последовал за Туллиолой в гостевую спальню, где она приникла к нему с тщетным возбуждением — таким же яростным, как и его собственное.

— Ты сказала кому-нибудь? — снова спросил он.

— Нет! — крикнула она, но голос ее звучал прерывисто и неровно, чего он и ожидал, и это было ему понятно. Если бы он не смог помочь ей, она сказала бы, даже если бы это не принесло ей никакой пользы.

— Хорошо. — Он снова привлек ее к себе. Он приглаживал ее волосы, пытаясь собрать их кверху, но ничего не мог поделать с тонкими шнурками и булавками, он и косу-то не знал, как заплести, хотя ему частенько приходилось играть густыми прядями.

Ее золотая заколка лежала у него на коленях. Это был семидюймовый острый и тонкий шип, увенчанный грушей из синего турмалина, сжатой мелкими золотыми зубчиками над рядом крохотных жемчужин и бусинок лазурита.