А вообще Егорка если рассказывает про какого-то нового человека, он рассказывает про него примерно таким образом: «Я приехал, мы пошли и два дня чего-то там делали». Нет таких моментов, что раз встретились, два, три, четыре… если уже прет с этим человеком, то все. И, как я понимаю, они в самом деле старались собирать своих единомышленников в разных местах России, Союза. То есть аккумулировали каких-то людей, приезжали в город, находили единомышленников — и все, им, в принципе, от этого города ничего больше не надо было. Может быть, в этом городе существует много других людей, с которыми сами они могли познакомиться, но они знакомились с каким-то набором людей… и им… было хорошо!

Знаешь, я уже не помню, откуда я это узнал. Мы с Борщовым туда даже съездить хотели, но, во-первых, далеко, Сибирь все-таки… Я не помню, кто чего сказал. Ну, там, знаешь, много народу было, кто-то где-то чего-то сказал… Я даже не знаю, отчего она умерла. Когда она умерла, я спросил у Егорки… он говорит: «Да… потом как-нибудь расскажу». Так чего-то и… Черт знает! Знаешь, сколько там людей умерло? Я вот как-то посчитал, там много народа померло! И, понимаешь, на самом деле, отчего кто умер — непонятно. Есть люди — вроде как понятно, отчего умерли, надоело то-то и то-то, здесь и здесь не получается… А выясняется, что просто таблетку не ту съел… от головной боли. Но всегда, когда люди умирают, они обрастают легендами. И это хорошо, я считаю, с мифотворческой точки зрения — а с человеческой все равно никто никогда ничего не поймет. Потому что, как я это понимаю, человек не может долго сознательно умирать. Если он сознательно что-то делает, он может за день, за два это придумать, за час, за минуту. А если у него что-то в жизни не складывается, и если прошел месяц-другой… Не знаю. Ощущение, на самом деле, всегда какое-то остается. Я знал человека с одной стороны, я пытаюсь как-то объяснить — а те, кто знал с другой стороны, пытаются объяснить по-своему. А потом из нашего общего словесного выхода рождается какая-то такая легенда, которая как бы устраивает и тебя, и меня.

А что касается мнения, будто Егор как-то повлиял на Янку в этом плане — я думаю, там такого не было. Егор, естественно, может загасить кого угодно, но Егор — он такой человек, который не может долго находиться в одном состоянии. Если он живет, в каком-то смысле, с каким-то человеком, делает с ним какое-то дело, естественно, через некоторое время Егорка может задавить кого угодно, но, насколько я знаю, Егор и Янка очень долго общались, то сходились, то расходились. И я думаю, что если б Янке от этого было очень тяжело, она, наверное, могла бы отойти в сторону. Да и Егору это не надо — все-таки нормальный человек, как-никак…

ОЛЬГА МАРТИСОВА (НЕМЦОВА)

В отличие от всех остальных, я знаю Янку с «той» стороны, то есть из Владивостока: у нас была легенда сначала, что есть такая девочка в Новосибирске — Янка, так примерно и говорили. Потом пытались пригласить на концерт — я помню, была очень смешная история: ей выслали 50 рублей на дорогу, а она их вернула обратно, сказав, что без музыкантов, без коллектива она ехать не хочет. И деньги так вот съездили туда-сюда, концерт так и не состоялся, Янка так и не приехала. Это было где-то весной 1988 года, примерно тогда, когда погиб СашБаш, и как-то это было все связано, потому что это были два персонажа, которых хотелось увидеть лично, причем Башлачеву кто-то звонил, но об этих переговорах я не знаю. Но вот такая история с присланными из Владивостока деньгами была, и постоянно были какие-то гонцы — мы-то к Новосибирску поближе — которые ездили туда, тусовались, того-сего…

А познакомилась я с Янкой в 1989-м, на «Рок-Периферии», она там была, но не играла. История была тоже довольно смешная: меня с ней познакомила девочка одна, Римма Башкатова, это новосибирская скрипачка, которая доучивалась тогда во Владивостокском Институте Культуры. А мы все примерно ровесницы, и возникли такие довольно хорошие отношения; мы с Римкой летели в большом, просто безумном составе музыкантов из Владивостока, там был полный набор, со спаиванием стюардесс, с танцами, плясками — тогда Дёма[15] летел, еще кто-то, я не помню сейчас… МУМИЙ ТРОЛЛЬ, по-моему, тогда честно служил в армии, ТУМАННЫЙ СТОН тоже не летел — но была какая-то большая шатия-братия, весело было. И дело было в столовой гостиницы, куда Женька Голубев всех селил, все были счастливы совершенно… Влетела в столовую Римка, схватила Янку, которая держала такой столовский поднос с едой какой-то и закричала: «Яночка! Яночка — это наша Лёлька! Смотри!», ну, и так далее — нормальные такие бабские прибамбасы. Ну мы как бы поболтали-поболтали — и разошлись.

Потом была «Рок-Акустика» в Череповце — все это недавно пересматривала: ну что, выходит Яночка, такая замечательная, у нее на ладошке всегда песни были записаны, это замечательная картиночка: человек поет-поет, посмотрит на ладошку, какая песня следующая — и дальше поет… В Череповце она была звездой просто, вопросов не было. Отыграла полчаса, причем, скромный человек, выходит — «Здравствуйте», уходит — «До свидания», все, дак положено, как обычно, в джинсиках… Концерт был замечательный — все, что могу сказать. Осталась видеозапись, которую я кому только ни предлагала, говорила: «Ребята! Она единственная, возьмите, издайте, чтоб она не лежала, не сыпалась», — не брал никто. Не брала «Программа А», при всей своей демократичности, не брали никакие московские телевизионщики, не брал никто. Сейчас, слава Богу, тут, в Питере взяли. Но это тоже какой-то счастливый случай.

А в Череповце мы с Янкой практически не виделись — ну, встретились, поболтали, и все. Была еще такая история, очень трогательная: в Череповце был заявлен Ник Рок-н-Ролл, который приехал туда из Хабаровска, со всей своей шатией-братией, срочно набранной в Хабаровске, кто-то был и из владивостокских… Пели «Старуху», и Ник вызвал Янку на сцену, и они пели в три голоса — какой-то еще басист был, ну о-очень пьяный, так что, собственно, вдвоем они пели — Ник и Янка. И это был на моей памяти единственный концерт, единственное шоу Ника, где он действительно что-то себе резал бритвой, то есть кровь была, все нормально… Потом был ресторан, где продолжалось Никово падание на пол и так далее…

А потом мы столкнулись С Янкой третий раз. Собственно, когда делали фирму «Эрио», издавали пластинки — зимой 91-го. Мы хотели издать записи, которые существовали, тогда же затеяли историю с Летовым — издали пять пластинок и думали, в какую сторону двигаться дальше. Но с изданием все развалилось, потому что хозяин «Эрио» захотел много денег, начал торговать конфетами-пакетами, потом недвижимостью и так далее. А мы с Кириллом[16] разошлись в разные стороны, каждый со своим пакетом проектов: Кирилл и еще два человека стали «ТАУ Продуктом», а мы с Танкистом[17] сделали фирму грамзаписи «Фили», и я, соответственно, унесла СашБаша, КОЛИБРИ, НОЛЬ и ЧАЙ-Ф, а Кирилл — Летова и Янку. Есть замечательный человек, с которым, наверное, стоило бы поговорить — дядя Боря Смирнов, московский реставратор звука, он такой серьезный дядечка, реставратор ГДРЗ, реставрировал всех — от Ленина до классики и Летова. Я, правда, не знаю, возили ли к нему Янку, когда реставрировали — наверное, нет, а вот Летова… Это надо было просто видеть ситуацию, когда дядя Боря: «Вот тут, Егор, у тебя вот это, а вот здесь — такой-то звук», — а там маты все эти — и Егор такой построенный. Разговор интеллигентного человека с интеллигентным человеком: маски упали. Вот…

А тогда, в 91-м, они приехали в Москву с музыкантами, проездом к Фирсову — писаться, то есть — казалось бы, все хорошо, протусовались у Кирилла два дня — достаточно тяжелое было впечатление: люди просто сидели на полу молча, потом вдруг неожиданно снялись и уехали. Хотя тусовка, атмосфера — все нормально, замечательно… Причем, насколько я знаю, они не поехали писаться к Фирсову; все этому очень удивлялись, потому что вот оно все — приезжай и пишись, а по тем временам писаться в Питере было хорошо, были какие-то деньги, какие-то условия. А они не поехали.