Изменить стиль страницы
И падает шелковый пояс
На площади — круглой, как рай.

Маринин «круглый рай» оборачивается у Янки «круглым адом» (КРУГИ АДА). Круг как знак, символ смерти возникает с первых строк и дальше присутствует неизменно, то явно, то скрыто:

Второй упал, четвертый сел,
Восьмого ВЫВЕЛИ НА КРУГ.
В тихий омут буйной головой.
Холодный пот, расходятся КРУГИ.
Железный конь, защитный цвет, стальные гусеницы в ряд,
Аттракцион для новичков, ПО КРУГУ лошади летят,
А заводной КАЛЕЙДОСКОП
Звенит кривыми зеркалами
КОЛЕСО
Вращается быстрей.
Под звуки марша
Головы долой.

Танки («железный конь», «защитный цвет»), обступившие площадь, — кошмар первых лет перестройки! Баку, Вильнюс, Тбилиси! — преображаются в зловещую карусель («аттракцион для новичков»). В кровавенький карнавал подавленного бунта. Баррикады, ура, Гаврош, знамя, «один сапог рижского ОМОНовца стоит дороже всех этих…» (не помню, чья фраза, но прозвучала когда-то!) Кто первый начал? Кто виноват? Погибли невинные! Саперные лопатки, истеричные женщины, жуткие публикации журнала «Огонек». Помните?

В страшноватеньком балагане «круглой площади» даже вопроса нет — кровь проливается или клюквенный сок. Все блоковские «арлекины», истекающие клюквенным соком, давно сошли со сцены, устарели, обветшали и осыпались. В янкином балагане на потеху рубят самые настоящие головы. Все без баловства, иначе просто неинтересно. Вернее — иначе просто не бывает.

Карусель набирает разбег, и мир уподобляется калейдоскопу, бешено вращающемуся перед глазами. Калейдоскоп — вещь одновременно и «круглая» (поворачивают) и площадная (покупают на ярмарке). Внешне безобидная, но увеличь его до размеров Вселенной, да залезь между его острых осколков, да пусть чья-то Вселенская Рука его повернет! Хотя бы разок…

И без того искаженный мир искажается еще больше в кривых зеркалах, которые постоянно перемещаются перед глазами…

Следующая строфа вводит персонажей, которым суждено оказаться в водовороте свихнувшегося калейдоскопа, между кривых зеркал и подступающих танков. Это блоковские «арлекины» и цветаевские «кармен», безнадежно устаревшие с их кукольными — ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ — страстями.

Янка — человек конца XX века — принципиально антигуманистична. Человек — ничто. Площадь — все. Человек — пылинка. Угодил на Площадь не вовремя, попал под гусеницы — не повезло, но только ведь не жалеть его за это…

А эти устаревшие персонажи еще подвержены гуманизму, они еще думают, что человеческая жизнь имеет какую-то ценность. Более того, они полны иллюзий насчет того, что ИХ СОБСТВЕННАЯ жизнь имеет какую-то ценность.

Поехали…

Поела моль цветную шаль
На картах тройка и семерка…

«Цветная шаль» — из арсенала цыганки. Той, что простится на мосту. Кармен. (В том числе и цветаевская «площадная» Кармен, и блоковская «петербургская»). Но только эта роковая Кармен в конце двадцатого века оказалась изрядно поеденной молью. И символ рока — «тройка, семерка, дама Пик» — тоже, видимо, здорово обветшал. Во всяком случае, ЭТОТ РОК явно не канает. Супротив кольца танков зловещие тайны Пиковой Дамы выглядят, мягко говоря, несерьезно.

И дальше:

Лбов бильярдные шары
От столкновенья раскатились пополам
Да по углам
Просторов и широт…

Ассоциативный ряд выстраивается безупречно: «она» (женский персонаж) — «цыганка», гадалка, роковая женщина (ха-ха!); «он» — партнер цыганки с непременной игрой на бильярде. И сам неотделим в эстетике строфы от бильярдного шара. Чья-то Вселенская Рука ка-ак бабахнет по шарам! Шары и раскололись.

ОТ СТОЛКНОВЕНИЯ с новым, с железным, со страшным миром — миром конца двадцатого века, миром тоталитаризма, миром толпы — бедный идеалист с его жалкими «роковыми страстями» просто трескается.

И, треснув, раскатывается — ПО УГЛАМ просторов и широт.

Откуда УГЛЫ? Мир-то не квадратный! Мир же круглый! Круглый, как… смерть, как ад!

Да, мир круглый — как ад, как смерть. А бедному устаревшему идеалисту он представляется прямоугольным, как… бильярдный стол. Вот и воздалось по вере его: раскатился по углам Вселенной, так и не осознав ее до конца.

А ярмарка превращается в бунт — новый виток Праздника:

А за осколками витрин
Остатки праздничных нарядов,
Под полозьями саней
Живая плоть чужих раскладов.
А под прилавком попугай
Из шапки достает билеты на трамвай
До ближнего моста,
На вертолет
Без окон и дверей.
В тихий омут
Буйной головой,
Колесо
Вращается быстрей…

Кривые зеркала калейдоскопа оборачиваются битыми витринами. Праздничные наряды — это все рухлядь, это все в прошлом, во времена «цыганки». Они обречены на то, чтобы и их поела моль. Площадь взбунтовалась.

Остается — бежать.

«Сани» — еще один атрибут «былой жизни». Какой анахронизм! И до чего несовременна вся эта «любовь», все это разглядывание мельчайших деталек жизни под лупой, которым славился девятнадцатый век да, и вообще, все искусство эпохи гуманизма.

Ну что, убегут они на санях от танков? Да нет, конечно.

Даже и гнаться за ними смысла нет. Куда они денутся с подводной лодки?

Бежать с площади-ада-балагана-от-судьбы-невозможно. Еще один ярмарочный персонаж — попугай, достающий из шапки билетики со «счастьем».

Существовали, конечно, «счастливые» трамвайные билетики. Но только в данном случае «счастье» (слово-переход, связывающее цепочку «билет со счастьем» — «счастливый трамвайный билет») опущено. Счастья быть не может. Его просто не бывает — теперь.

Трамвай же идет до ближнего моста — о том, что есть МОСТ, я уже говорила. А там уже ждет вертолет без окон и дверей. Еще одно круговое движение — лопастей.

И здесь, на мосту, неожиданно возникает стремительно расходящаяся вертикаль: вертолет — вверх, человек — вниз, с моста. Но и наверху, и внизу — круги:

Холодный пот, расходятся круги…

Избежать невозможно. И, что еще более соответствует логике тоталитаризма, смерть настигает стремительно и неуклонно: «Колесо вращается быстрей».

SUMMA. В песне «На Черный День» смерть представлена как круг и балаган. Персонажи Смерти (персонажи балагана): карусель, калейдоскоп, колесо, плаха, попугай с билетиком. Это персонажи судьбы и они так или иначе «круглые».

Жизнь предстает как прямоугольник и как убогий интерьер провинциальной мелодрамы конца девятнадцатого века: поеденная молью шаль, игральные карты (прямоугольнички), бильярдный стол, сани.

Жизнь НЕЖИЗНЕСПОСОБНА в силу своей прямоугольности — природа стремится к скруглению углов, к шару. Не открытое провозглашение («Друзья, давайте все умрем») неизбежности смерти, а глубинная логика всего мироздания — вот что создает трагичность мира янкиной песни. Жизнь неизбежно умрет, потому что жизнь искусственна. Смерть торжествует, потому что обнаруживает себя во всем.