Мастера точно сговорились: ни один не пришел на песок. Подвозить его перестали.

Отказ мастеров от унизительной черной работы не смутил Георгия Алексеевича Корнилова. Он словно ожидал этого и приказал работавших в составной и гончарне рассчитать, а завод остановить, не дожидаясь половодья.

Хозяин предложил Картузову, пока завод будет стоять, безотлагательно заняться заводскими Выселками. Управляющий, выслушав приказ, со вздохом промолвил:

— Трудное дело даете, Георгий Алексеич.

Домой он вернулся раньше обычного, мрачный и подавленный. Варвара, взглянув на него, всплеснула руками:

— Что с тобой, Максимушка? Здоров ли? Лица на тебе нет.

Максим Михайлович, не раздеваясь, опустился на скамейку и минуты три сидел молча, перебирая пальцами бороду.

— Поганое дело, — хрипловатым, чужим голосом заметил управляющий и добавил, обращаясь к сестре: — Подожди-ка с обедом. Сходи к Прокопию Макарову. Пусть зайдет.

— Опять ты с ним вяжешься, Максимушка, — с укоризною сказала Варвара. — Дались тебе эти калилы... Прокопа, заводилу ихнего, видеть не могу. Глазами так и шныряет, разбойник.

— Не твоего ума дело, — раздраженно оборвал брат. — Зову — значит, нужно. Может быть, ты ему еще больше не по нраву пришлась, да ведь молчит. И ты помолчи. Ступай!

Варвара не решилась, как обычно, спорить с братом, который сидел на лавке подавленный и угрюмый.

Коренастый, с заметно округленным брюшком, стриженный под горшок, Прокопий, войдя в дом, долго крестился на образа и в то же время украдкой поглядывал зеленоватыми навыкате глазами на хозяина.

— Хватит! Ты не в церкви и не на промысле, Прокоп, — сказал Максим Михайлович. — Завтра грехи отмаливать будешь, а сейчас о грехах потолкуем. Пойдем-ка в горницу.

Прокопий поклонился и угодливо отозвался:

— Помолиться никогда не мешает, Максим Михалыч. С молитвой и к беседе, и к делу легче приступить.

— Это верно, — невесело усмехнулся Картузов, — с молитвой и разбойнику легче. Обет дает: пудовую свечку поставит, коли удачно ограбит. И мы поставим с тобой пудовую свечку, поставим, потому что разбойниками делаемся. Идем, расскажу, что завтра предстоит.

Прокопий просидел у Картузова дотемна. Проводив его, Максим Михайлович долго еще бродил по комнате и, словно отвечая на свои мысли, беспрестанно повторял:

— Что и говорить, поганое дело. За него и красного петуха подпустить могут.

С тревогой смотрели обитатели землянок на большущий обоз, подъехавший поутру к Райкам. С обозом приехали калилы и заводские сторожа с ружьями. Для задуманного хозяином плана Картузов подрядил много народа.

Калилы съехались словно на пожар — с топорами, лопатами, баграми; прошлись вдоль рядов землянок, поговорили о чем-то между собой, посоветовались с Прокопием, стоявшим в сторонке, и повернули к крайней землянке.

Не обращая внимания на толпившихся жителей, калилы вынесли из нее убогий скарб, сложили у дороги и, дружно навалившись, стали рушить землянку. Глухо застучали топоры, посыпалась желтая пыль с истлевшего потолка. Потемневшие от сырости бревенца и доски калилы тоже поволокли к дороге.

— Батюшки-светы! — крикнула какая-то женщина, словно опамятовавшись. — Господи, что они творят, окаянные?

Недоумение сменилось громкими криками и плачем. Многие кинулись в землянки за топорами и кольями, но сторожа, державшие ружья наизготовку, закричали в один голос:

— Назад, сарынь! Стрелять будем!

— Ах, душегубы! Что делаете! — заревел высокий мордвин с глубоким шрамом на щеке и вырвал топор из рук калилы, оказавшегося рядом.

— Делаем, что положено. Управитель велел убрать всё... Отдай топор! — зашумели на мордвина. — Пока худа не случилось, добром отдай!

— Не горячись, парень, — миролюбиво сказал подошедший сторож. — Нам ведь приказано. Вы на чужой земле хибары поставили, а здесь Максим Михалыч казармы должен строить.

— Хозяину жаловаться пойдем! — закричали несколько человек.

— Ну что же, сходите, — согласился сторож. — Только не поможет. Хозяин тоже знает. Вы лучше миром да честью разойдитесь. Не мешайте. Выстроят тут казармы — в тепле да в свету жить будете. Для вас же лучше, а то еще кого-нибудь задавит в землянке. Долго ли до греха.

— Нам зубы не заговаривай! — загудели в ответ жители Райков. — Казармы когда еще построят... А теперь куда деваться?

— Нас это не касается, — отозвался Прокопий. — Про то управляющий знает.

— С ним чего говорить...

Крики и шум усиливались. Чувствовалось, что дело кончится побоищем.

— Пойдем отсюда, — сказал Тимоша перепуганной Кате. — Я добегу к Федору Лександрычу. Он обещал. Может, пособит.

— Иди. Я здесь подожду.

— Подерутся еще, зашибут.

— Драться будут — убегу. Иди.

Кириллин, выслушав сбивчивый рассказ перепуганного ученика, нахмурился и сказал:

— Скверные дела. Большую подлость придумал хозяин. На Максима зря сваливают; он что кобылка в хомуте: везет по могуте. Без хозяйского приказа на такое не пустился бы. Схожу сейчас к нему. Как-нибудь определим тебя, Тимофей.

— Нас, — потупившись, поправил Тимоша.

— Забыл. Ты все о своей мордовочке беспокоишься? Ну ладно.

Федор Александрович ушел к Картузову, оставив Тимошу на крыльце дома. Мастер не возвращался долго, и ученик совсем упал духом, решив, что с хлопотами дяде Федору не повезло.

— Уходить, видно, придется с завода, — решил вслух Тимофей.

— Зачем? — послышался голос подошедшего Федора Александровича. — Устроилось твое дело. У старухи Марковой вас поселим. Анисья к сыновьям в Сибирь ехать собирается, а избу кому ей ни оставлять — все едино.

— Неужто правда? — не веря еще самому себе, дрогнувшим голосом спросил Тимоша.

— Веди свою мордовочку к Анисье, она уже знает. Перебирайтесь с вещами сегодня же.

— Вещей у нас нет, только стол, да ноги у него подгнили, тащить не стоит... Побегу скорей!

— Беги, беги, — глядя вслед помчавшемуся Тимоше, сказал мастер.

От радости не чувствовавший под собой земли, Тимоша издали закричал Кате, ждавшей его около лечебницы:

— Избу дали!

Подбежав ближе, ликующий Тимофей заметил, что ожидавшая его подруга плачет.

— Ты что? — тревожно спросил он.

— Страшно, Тимушка. Мужики кричат, дерутся. Кольями хлещутся. Семушку Тельнова ударили, он уж и не встал. Сторожа из ружьев палили, а потом ружья-то у них отняли... Убежала я от страха.

На пасхальной неделе, под праздничный перезвон колоколов, умер Алексей Степанович.

За время болезни лицо его осунулось, и теперь на белом атласе изголовья гроба оно напоминало восковую маску.

Тяжелый дубовый гроб с золочеными кистями стоял на высоком помосте, устланном ковром. Многие рабочие приходили в церковь посмотреть на старого хозяина, на приехавшего из губернского города соборного протоиерея, послушать заупокойную службу и пение хора.

В церкви было жарко и тесно. Распоряжавшийся похоронами Максим Михайлович дал стражникам наказ незаметно попридерживать рабочих у дверей, чтобы не было неудобства господам: все соседи помещики вместе с семьями съехались в Знаменское. Прошел слух, что на похоронах собирается быть губернатор.

Тимоша и Катя долго простояли на паперти. Поднимаясь на цыпочки, поддерживая друг друга за локти, они старались разглядеть, что происходило внутри, в полумраке церкви.

— Ничего не видать, — сокрушаясь, бормотал Тимоша. — Придется уходить.

— А может, еще сдвинется народ, — не очень уверенно отозвалась Катя. — Мне хотелось на барина поглядеть.

— Ванька и дядя Василий видели его. Говорят, добрый был, только больно чудной. Пока больницу строили, к мужикам все ходил разговаривать. Дядя Федор вон идет. Может, с ним проберемся.

— Ну что, не пройдешь? — спросил подошедший Кириллин. — Народу-то тьма. Давай-ка попытаем... Это твоя любезная?..