Больше трехсот стекольных мастерских было на Мурано. Любой ремесленник, кожевник или оружейник, завидовал аристократам — стекольным мастерам. Каждый из них, когда становился мастером, получал звание дворянина, и его имя заносилось в Золотую книгу. Дочери мастеров выходили замуж за родовитых венецианских вельмож. Они не считали такой брак неравным.

За все права, которые предоставляла Венецианская республика художникам-стекольщикам, они должны были расплачиваться своим мастерством. Их творения принадлежали государству. Мастер не имел права открыть чужестранцу своих секретов, не имел права покинуть Мурано. Остров был местом пожизненного почетного заточения, и мастера мирились с этим.

Годами сидели они над своими изделиями, требовавшими терпения, спокойствия и опыта. Работая щипчиками, крючками, тонкими кисточками, муранские художники создавали удивительные вещи. Драконы уносили на спинах вазы, сплетенные из тончайших лепестков стекла, уродливые химеры держали в когтях кубки, похожие на цветок лилии, цветами осыпали мастера и рамы больших венецианских зеркал. Такие вещи ценились дороже золота, и если среди художников стекла мы не знаем имени, равного Бенвенуто Челлини, причиной тому — глубокая тайна, которая окружала художников Мурано.

Много замечательных мастеров жило в голубой лагуне Адриатики, и каждый из них с уважением относился к старому Анджелло Руджиери. Нелюдимого и замкнутого старика не раз выбирали в Верховный совет острова, но и там он не отличался многословием, и если изредка давал совет, то слушали его беспрекословно.

Но уважение и почет, которыми пользовался он на своем острове, так же как и подарки венецианских вельмож, не радовали Руджиери. Он, казалось, жил, не замечая ничего, кроме своего искусства. Но если кто-нибудь внимательно пригляделся бы к мастеру, то, наверное, заметил бы, с каким настороженным ожиданием следил Анджелло за своим приемным сыном.

Когда мальчику минуло десять лет, Руджиери молча взял его за руку и повел в свою мастерскую. Николо, немного побаивавшийся сурового и молчаливого приемного отца, дорогой украдкой посматривал на него и вздыхал про себя. Мальчик собрался поехать с рыбаками в Венецию. Там рыбаки продавали свой улов, а Николо в это время смотрел из лодки на лениво скользящие по зеленоватой воде каналов гондолы.

В мастерской, усадив Николо на высокий табурет, обитый золоченой кордовской кожей, мастер поставил на стол высокий бокал из янтарно-желтого стекла, похожий на соты, полные золотистого меда. Сверкая прозрачными крылышками, из ячеек выползали пчелы. Мальчику захотелось посмотреть, как они полетят. Николо взмахнул над бокалом ладонью, но пчелы почему-то не испугались взмаха руки.

Анджелло засмеялся и крепко прижал к себе приемного сына.

«Ты должен, Николо, полюбить наше искусство, — сказал мастер. — Оно помогает людям понять красоту. Пока я жив, ты будешь работать со мною, а потом станешь сам мастером. Искусство сделает тебя равным любому вельможе. Ты сможешь жениться на дочери сенатора — члена Совета десяти, а гордые венецианские патриции станут оспаривать друг у друга право купить вазу, сделанную тобой, герцоги и короли будут добиваться, чтобы в их сокровищнице были произведения, созданные твоим мастерством. Все принесет тебе искусство: славу, почести, богатство, — сумей только полюбить его, мальчик».

Ребенок с любопытством и удивлением смотрел на приемного отца, которого он еще никогда не видел таким. Седые кудри мастера, выбившиеся из-под бархатной шапочки, рассыпались по воротнику, глаза блестели, руки любовно ласкали пчел, скользивших под пальцами по теплому золоту стекла.

В тот день Николо понял, как любил его старый Анджелло. Всю нежность, скрытую под внешней суровостью, мастер отдал ему, и мальчик искренне привязался к приемному отцу.

Учился мальчик легко. Он полюбил старинное мастерство, и через несколько лет имя стеклодела Николо Руджиери уже было записано в Золотую книгу острова Мурано. Бедный найденыш стал признанным мастером, дворянином. Девушки часто засматривались на приемного сына старого Анджелло. Он носил тонкое сукно и бархат, черную шляпу с золотой пряжкой, высокие сапоги из цветной кожи. Его костюм не походил на скромную одежду цехового мастера, да и сам Николо не напоминал простого ремесленника.

Жизнь щедро осыпала благами молодого Руджиери. Его уважали старые мастера; самые красивые девушки Мурано и Венеции не раздумывая бросили бы отчий дом и пошли, куда позвал бы их Николо; с молодым художником-стеклоделом дружили юноши из знатных семей. Казалось, больше нечего было и желать мастеру для того, чтобы считать себя счастливым. Но он не был счастлив.

Еще в те дни, когда Николо любил лежать на берегу и слушать шум прибоя, в душе мальчика зарождалось смутное, неясное томление, которое стало причиной его горестной жизни.

Подросток завидовал своим друзьям-рыбакам, имена которых не были записаны в Золотую книгу Мурано, потому что это были простые бедные люди. Их обветренные, разъеденные сыростью и солью грубые руки никогда не держали красивых вещей, сделанных соседями стекольщиками. Уходя в море, рыбаки не знали, вернутся ли они живыми и добудут ли себе скудное пропитание. Когда рыбаки поднимали косые паруса и лодки уходили вдаль, мальчик завидовал не только людям, но и птицам, проносившимся над морем. Рыбачьи лодки могли плыть, птицы лететь в Африку, в загадочные страны, лежащие у самого края земли, которых Николо никогда не увидит.

Вот он вырос, стал мастером. Имя его записано в Золотую книгу. Золоченой цепью его еще крепче навеки приковали к жалкому клочку земли.

Эта мысль приводила молодого мастера в ярость.

Жизнь, словно насмехаясь, показала мальчику частицу прекрасного мира. Теперь ему хотелось видеть больше, но преградой этому стали суровые законы Венецианской республики. Мир художника был ограничен. Он назывался — Мурано.

Анджелло не раз замечал, как с жалобным звоном разлеталась готовая ваза, и злая усмешка кривила губы Николо в такую минуту. Старик не мог понять, была ли это неосторожность или раздражение художника, не удовлетворенного работой.

Однажды в солнечный весенний день впервые после долгой болезни старик Руджиери встал на ноги и увидел у изголовья своей постели кувшин, наполненный фалернским вином. В первую минуту Анджелло показалось, что он еще не совсем выздоровел и видит сон. Этого, казалось, не могло быть наяву. Трясущимися от волнения руками старик взял кувшин и стал с жадностью рассматривать. Кувшин в самом деле был похож на изумительное сновидение. Сквозь голубоватую поверхность стекла просвечивала золотыми нитями тонкая сеть, а в ней бился пойманный тритон. Было непонятно, как очутилась внутри кувшина сеть и запутавшийся в ней зверь: стенки сосуда были гладки снаружи и внутри.

«Хитрец Николо, — подумал Анджелло. — Заделал в стекло золотую кованую сетку, чтобы удивить меня. Но как ему удалось спрятать в стекло тритона? Из чего он сделан?»

Старик ломал голову, но ответа не находил. Если сеть сплетена из золотой проволоки, то тритон никак не объясним. Анджелло нетерпеливо выплеснул вино, поднял кувшин к свету и продолжал пристально рассматривать его. Зеленые выпуклые глаза тритона насмешливо поблескивали сквозь голубую стенку кувшина.

«Понравился мой подарок?» — весело спросил вошедший Николо.

«Ничего не понимаю, — признался старик. — Это какое-то волшебство. Что здесь внутри?»

«Такое же стекло, — с улыбкой ответил сын. — Когда я сделал первый кубок, никто не поверил, что можно сплести сеть из стекла. А сейчас, батюшка, я научил многих мастеров делать нить Руджиери, как назвали они мой узор».

«Зачем ты это сделал? — недовольно спросил Анджелло. — Можно ли раскрывать свой секрет? Если бы его знал только ты, какую славу, какие богатства он принес бы тебе...»

«Почему же я должен прятать то, что принадлежит всем? — возразил Николо. — Пусть каждый стремится сделать кубок лучше меня. Я не боюсь: мою работу знают не только в Венеции. Вазу с кентаврами недавно купил герцог Бургундский, галеру из двухцветного стекла увезли послы императора, а турецкому султану дож Венецианской республики подарил мой кувшин с переплетающимися молочными и зелеными нитями. Я слышал, что этими вещами многие восхищались. Мне хочется, чтобы там, в дальних странах, люди увидели, как рвется сквозь холодный отблеск стекла зарево того пламени, которое обжигает душу».