— Верно, — сказал он. — Об этом нередко слышишь. Инфекции они боятся, как огня… Да, вполне возможно, что теперь они здесь не скоро покажутся.
И все же мы сразу заметили, что Хюго стал вести себя гораздо осторожнее, большую часть времени проводил в своем сарае, а если сидел вместе с нами в доме, то никогда не оставлял в сарае револьвера. Я по его примеру также держала оружие при себе, хотя никому не говорила об этом.
Приблизительно в середине апреля Хюго снова упаковал полицейский реестр в рваную коричневую бумагу и, привязав пакет к багажнику, словно пару старых ботинок, отвез его обратно в Эймейден. В этот день я впервые вышла на воздух. Моя работа по переписке завершена! Наконец-то и я увидела, что на улице весна; бурые, лишенные растительности лысины как будто смыло с лица земли, тонкий налет зелени и ее пока еще невидимый глянец готовы были оживить весь ландшафт. Огородные квадраты Яна почернели; когда солнце стояло высоко и сверкало в стеклах теплиц, мне казалось даже, будто я вижу, как беловатые побеги спаржи, разбухая в кромешной тьме под землею, пускают ростки.
Вечером, перед самым ужином, Хюго вернулся домой, и по его лицу я сразу заметила, что случилась какая-то неприятность. Может быть, снова начала орудовать где-нибудь карательная группа Зильбертанне; в последнее время немцы, горя жаждой мести, изощрялись в жестокости, особенно в нашей местности. Мысли мои неслись дальше… Кто знает, не открыла ли немецкая разведка, что я… А вдруг они сделали что-нибудь с моими родителями, с Юдифью… Неизвестно. Суровый взгляд голубых глаз Хюго разом прервал поток моих мыслей. Он кивком головы предложил мне выйти с ним на тропинку.
— Ради бога, Хюго, что случилось? — спросила я его, когда дом скрылся из виду.
— Они взяли на пароме Тома, Яна и Эдди, — прямо заявил он.
Я была еще очень слаба. И я почувствовала, что ноги больше не держат меня. Зубы у меня застучали; вероятно, я вся побелела, потому что Хюго испугался, быстро протянул руку и крепко подхватил меня. Я устояла на ногах.
— Господи, что же это? — беспомощно воскликнул он, — Тебе дурно, Ханна?
— Слишком неожиданно, — пробормотала я. — Неважно… Пройдет… Расскажи мне все.
Хюго еще раз виновато взглянул на меня и начал — очень осторожно, я это почувствовала — рассказывать. Гарлемская группа Сопротивления, оказывается, снова начала осуществлять акты мщения. В самом деле, глупо, что товарищам так долго пришлось бездействовать, говорил Хюго; все они обрадовались решению инструктора партии. Франс разработал новый план нападения на центральную электростанцию. А тем временем Том, Ян и Эдди похитили из здания муниципалитета в Бентфелде целую кипу продовольственных карточек и бланков для удостоверений и намеревались переправить их группе Сопротивления в Кеннемерланде. Однако на пароме, которым они поехали, оказался немецкий патруль. Эдди хотел бросить чемодан с документами в канал, но какой-то ехавший на пароме молодчик в штатском предупредил немецкую разведку. Не прошло и двух минут, как все трое в наручниках уже сидели в полицейском автомобиле. Эдди пытался выстрелить, но его револьвер дал осечку; Том и Ян растерялись.
— Они все трое упомянуты в полицейском реестре, — заметила я.
Долгое время мы молча бродили между кустами, на которых уже набухли толстые и липкие почки.
— Что же делать?.. — спросила я, справившись наконец со своей слабостью.
Хюго глубоко засунул руки в карманы куртки.
— Они сидят в Ветеринхсхансе, в Амстердаме… Мы должны их вызволить оттуда.
— Налет? — спросила я. — А удастся нам?
Очевидно, он вспомнил в этот момент то же, что и я: как однажды в новогоднее утро группа борцов Сопротивления, надев военную форму немецкой вспомогательной полиции, безуспешно пыталась освободить из Ветеринхсханса нескольких арестованных товарищей… Хюго взглянул на меня, затем устремил взгляд вперед, скулы его резко обозначились, вид у него был решительный.
— На этот раз должно удаться, — сказал он.
Мы услышали свист Яна Ферлиммена: это означало, что Карлин накрыла на стол. Мы медленно побрели назад, к дому. У меня и без того был скверный аппетит. А после разговора с Хюго он совсем пропал. Да и Хюго тоже ел как-то нехотя и больше молчал. Ян и Карлин не уговаривали нас кушать больше — хотя вообще-то они были люди добрые и в особенности после моей болезни проявляли всяческую заботу обо мне; даже Хейс, казалось, почувствовал настроение взрослых и лишь тихо играл вилкой и ложкой. Мысленно я снова вернулась в наш гарлемский штаб. Будто снова сижу я в большой, темной, пропахшей табачным дымом комнате, где стоят потертые диваны и потрескивает радиоприемник. Вон там сидит Том, дальше Ян, а там Эдди… Они смеются, поют и по случаю падения Муссолини пьют пиво… По щекам у меня катились слезы. Больше всего меня огорчало то, что я не смогу и не должна участвовать в налете: я была чересчур еще слаба, не говоря уже о том, что, даже если бы я хорошо себя чувствовала, у меня не хватило бы сил: там требовалось гораздо больше, чем стрелять на ходу с велосипеда.
После ужина мы с Хюго еще раз вышли пройтись. Ему, видимо, хотелось хоть чем-нибудь утешить меня, поэтому он был так откровенен со мной. Совет Сопротивления сообщил, что арестованных борцов решено освободить, и не только их. Уже установлена связь с руководством компартии, рассказывал Хюго, и оно целиком согласилось с нами, что следует организовать совместный удар. И не ради только Тома, Яна и Эдди; если это возможно, нападающие должны освободить из тюрьмы всех заключенных…
Я не прерывала Хюго; я видела, что новая операция уже увлекла его. Сама я никак не могла представить себе, как им удастся открыть двери тюрьмы Ветеринхсханс, хотя я была бы, конечно, рада, если бы товарищи смогли вырвать людей из камер смертников. Я боялась охладить воодушевление Хюго (он и так старался его сдерживать) возражениями, которые, конечно, объяснялись моим болезненным состоянием. Я сама прекрасно знала, что когда мы здоровы, то гораздо больше можем, хотим и смеем совершить, лучше все понимаем, большего добиваемся… В этот момент я завидовала здоровью Хюго, его непреклонной воле, силе его плеч и рук.
Вскоре я совсем поправилась — я очень хотела поправиться. Как я и предвидела, Хюго в эти дни исчезал надолго. Иногда он кое-что рассказывал мне, но чаще возвращался странно молчаливый. Резкие складки вокруг рта выдавали глубоко затаенный гнев. Правда, я все же узнала от него, что в операции должны принять участие от Совета Сопротивления Херрит Ян, Флоор и Тони и еще человек восемь из Заана и Северной Голландии; Гарлем посылал Руланта, Хюго и одного новичка; кроме того, компартия должна была направить десять человек из Амстердама. Они уже позаботились об убежище для тюремного сторожа, который оставит открытыми двери тюрьмы.
Медленно тянулся апрель. Дни стояли долгие, ясные и праздные; вечера казались бесконечными. Днем я помогала Карлин, хотя по-прежнему не могла похвастаться успехами в области хозяйства: картошка, которую я чистила, была скорее похожа на игральные кости, как и в былое время, когда я помогала матушке де Мол. Когда Хюго отсутствовал, дни казались мне еще вдвое длиннее. Мне не удавалось заставить себя читать. Сама того не замечая, я уносилась мыслями в сторону, мне мерещились стены, коридоры, железные двери, бегущие люди. Как будто я вновь переживала все наши операции, но, воспроизведенные моим сознанием, они будили во мне тревожные предчувствия. Карлин посматривала на меня испытующим взглядом и однажды сказала:
— А ты все еще очень плохо выглядишь.
Я что-то уклончиво ответила ей. Вообще-то даже хорошо, что Карлин мне это сказала, она предостерегла меня. Я стала обращать на себя больше внимания, заставляла себя гулять, есть, отдыхать. Мне не хотелось доставлять Хюго лишних забот, к тому же я замечала, как в нем растет нервное напряжение — так напрягается медленно сжимаемый кулак.
К концу апреля настроение Хюго улучшилось, напряжение спало. Он шутил с Яном, играл с маленьким Хейсом. Как раз в это время Би-би-си сообщило, что Англия прекратила перевозку пассажиров за пределы страны и что любой направляемый в Англию дипломатический пакет будет просматриваться цензурой.