И он улыбнулся самой любезной улыбкой, на какую только был способен.
Мэйсфелт отвернулся. По-моему, он что-то пробормотал себе под нос.
Паули проводил нас до двери. Пожал нам руку. Затем вышел на лестничную площадку и крикнул вниз:
— Маартен! Как у вас там в кухне? Найдется ли еще кусочек съестного для наших голодных гостей?
Мы уже спустились с лестницы. Я чувствовала, что этим выражением «голодные гости» магистр Паули хотел отомстить нам напоследок. Так выпроваживают из богатого дома бедных родственников. Мы были для него жалкими бедняками, которых собственная организация не в состоянии накормить. Я услышала, как Тинка рядом со мной тихо пробормотала:
— Чтоб ему пусто было!
Когда мы проходили по холлу, Маартен высунул голову из-за кухонной двери:
— Сегодня у нас, дамочки, лущеный горох. Мясом даже не пахнет…
Я сделала вид, будто не слышала. И пошла к выходу. Ан и Тинка последовали моему примеру. Достав из сарая свои велосипеды, мы проехали по тропинке между сосен, свернули на дорогу и, ни слова не говоря, направились домой.
Хаос
Мракобесы, пытавшиеся установить в Европе самый жестокий и бесчеловечный режим, видели, что им грозит полная катастрофа.
В Германии пылали пожары. Американцы и англичане, которые никак не могли схватить за шиворот немцев на земле, с тем большей яростью обстреливали их с воздуха. Тонны и тонны бомб сыпались дождем на немецкие города, на узловые станции, на заводы.
Рабочие, занятые рабским трудом в Германии, — их теперь насчитывалось несколько десятков тысяч — убегали во время пожаров, ночной сумятицы, многие гибли. Убегали и голландцы. Как удавалось им добираться на родину — вдоль проселочных дорог, через болота, сквозь Вестфальские торфяники и по нашим собственным рекам, — не погибнув от холода и голода, было для нас загадкой. Но они добирались. Рулант и Вейнанг встречались с некоторыми из них. Распухшие от голода, завшивевшие, страдающие кожными и желудочными болезнями, они все же были, пожалуй, в лучшем положении, считая, что жизнь сама по себе есть высшее благо. Тысячи их собратьев по несчастью остались в Германии под обломками разрушенных немецких городов.
Хаос охватил всю Германию, но нацисты бросили последние силы на оборону Берлина.
— Они не успокоятся, пока им не удастся увлечь нас за собою в пропасть, — в который уже раз повторял Рулант. — Они хотят погубить и нас.
И в этой обстановке немцы все еще вербовали и силой увозили людей, чтобы заставить их работать на себя. Они пытались практиковать это и в Голландии: предлагали высокое жалованье детям четырнадцати, пятнадцати и шестнадцати лет за работу на германских фабриках, хотя к тому времени фабрики уже были сожжены или разрушены бомбами.
Главарь шайки голландских эсэсовцев Фелдмейер изо всех сил помогал немцам устраивать облавы, которые были в Голландии в порядке дня. Иногда мы видели, как угоняли людей… Застигнутые врасплох, испуганные мальчики и старики в сопровождении бандитов в касках и с карабинами в руках. Кое-кто из завербованных пытался бежать, и тогда конвоиры стреляли в них. С островов провинции Южная Голландия, крайнего форпоста немецкой оккупации, поступали душераздирающие сообщения об обысках в домах, облавах, истязаниях; Фелдмейер летал взад и вперед на своей серой автомашине вермахта среди «героев-эсэсовцев»; то и дело он носился в Гаагу к Раутеру за новыми распоряжениями. Британские истребители, кружившие над дорогами Вестланда, обнаружили серую машину, в которой ехал Фелдмейер. Разумеется, они не знали, кто в ней сидел. Видели только, что то была нацистская автомашина. И расстреляли пулеметным огнем машину вместе с теми, кто в ней находился.
Вейнант сказал мне: — Как-то ты меня спросила, дитя человеческое, почему наш господь бог не хочет ничем помочь англичанам… А он покарал Фелдмейера.
Чуть улыбаясь, я ответила — Не хочу богохульствовать, но один Фелдмейер в счет не идет… Раутер все еще существует… И Лахес, и Аус дер Фюнтек, и палачи Амерсфорта, и фламандские эсэсовцы в Апелдорне, и много других…
Вейнант спокойно покачал головой и заявил:
— Мы не знаем, почему всевышний поступает так, а не иначе… Он показал нам, что окончательная власть принадлежит ему. За всем этим кроется глубокий смысл, Ханна.
Я не возражала. Только самой себе задала вопрос: есть ли здесь действительно какой-то смысл? Скорее это был вопиющий результат ошибок — одичание нравов, постоянные беспричинные убийства. Когда я читала о бомбардировках, я не думала больше о людях, которые от них погибали. Я не была бессердечной. Я просто устала. Мы все устали, смертельно устали, до предела! Так было, вероятно, и в Германии. Сами палачи, видимо, устали. Но, несмотря на усталость, переутомление, они продолжали свое страшное дело. Из Германии возвращалось все больше людей, угнанных для рабского труда. Они говорили, что предпочитают умирать от голода на родине, чем испытывать муки ада, в котором живут сами немцы, ухитряясь еще жестоко эксплуатировать свои жертвы. Советские войска освобождали один концентрационный лагерь за другим. Перед приходом красных полков эсэсовцы устраивали кровавую баню. Они расстреливали заключенных пулеметным огнем или угоняли их по дорогам как можно дальше от наступавших советских войск, разделываясь с теми, кто не мог идти. В эти дни мы услышали сообщение о подвиге тысячи русских военнопленных, которые томились за колючей проволокой возле Дрездена. Узнав, что приближаются их соотечественники, они вырвались из лагеря, захватили оружие и с боем проложили себе путь к ближайшим советским подразделениям.
Я восхищалась этими людьми и завидовала им.
Британские бомбардировщики и истребители продолжали кружить над Голландией, бомбили любой немецкий транспорт, не щадили ни одной проезжавшей повозки. Только когда спускался туман или шел снег — наступил уже март, туманам и снегу конца не было, — оккупантам удавалось кое-что провезти. Случалось англичанам и тяжко ошибаться, как в тот роковой день, когда они начисто разбомбили парк Безюйденхаут в Гааге. Они приняли его за немецкие укрепления… Оккупанты вопили от восторга, жители, разумеется, их не поддержали. Британское правительство через Би-би-си просило у голландского народа извинения за гибельную ошибку. Голландцы приняли его, так же как принимали голод и холод. Глухое, безмолвное терпение сковало всю страну. Однако это глухое безмолвие то и дело нарушалось боевыми операциями борцов Сопротивления.
В начале марта генерал войск СС и верховный комиссар полиции Раутер со своей личной охраной переправился через Велюве в Апелдорн, который был второй резиденцией оккупантов. Возле Вусте Хуве на автомашины нацистского главаря напала группа хорошо вооруженных людей. Они выпустили в пассажиров весь заряд своих автоматических пистолетов и затем скрылись в лесу. Большая часть свиты Раутера была перебита. В нелегальной прессе появились дикие слухи. Сначала сообщалось, что погиб сам Раутер. Позднее оказалось, что он уцелел, но был тяжело ранен. Некоторые высказывали предположение, что покушение осуществили недовольные немцы, служащие вермахта; они, мол, хотели сдаться на милость победителя и в лице главаря эсэсовцев встретили помеху. Сами же нацисты обвиняли в покушении голландское движение Сопротивления. С этого момента во всех тюрьмах, которые еще находились в руках немцев, начались расправы. В Амстердаме отряд эсэсовцев с диким ревом выволок из городской тюрьмы сорок человек, которые не имели никакого отношения к этому налету; эсэсовцы погнали их в парк Ветеринх, оцепили этот район и всех, кто очутился в окружении — взрослых и детей, — заставили смотреть, как под открытым небом они расправлялись со своими заключенными.
В эти дни в освобожденные области Голландии прибыла королева Вильгельмина. Би-би-си рассказало нам, с каким воодушевлением встретило ее население Зеландии, Брабанта и Лимбурга. Когда мы услыхали эти известия и позднее, когда, напечатав их в нашей газете, мы перечитывали их, нам казалось, что это происходило далеко-далеко от нас, а не в какой-нибудь сотне километров. Казалось, это происходило на другой планете, где люди размахивали красно-бело-синими флагами, танцевали, пели и под ликующий звон колоколов теснились вокруг седовласой женщины, которая, пережив тяготы эмиграции, стала как будто мягче, добрее, доступнее.