- Гу-гу, - ответил мужик.

   Подошла Анна Ефимовна, тяжело присела на лавку. Герасим снова вскочил.

   - Иди, наколи дров на завтра, - приказала хозяйка, - и можешь идти.

   Герасим ушёл, а Анна Ефимовна сказала:

   - Не балуйте мне мужиков, а то на шею сядут. Вы что-то хотели от него? Так надо было сказать, я бы приказала.

   - Так эта... - промычал Костя.

   - Безлошадный он. Весной лошадь околела, так я свою даю. Батюшка ругается, конечно. А у него трое детей, и все девки. Так отрабатывает, чем может. А не дать лошадь - совсем в разор войдёт. У меня и так... - она махнула рукой и тяжело вздохнула, - даст бог, может к весне купит себе.

   Она ещё раз вздохнула и продолжила, видимо, всё-таки у неё в душе наболело, а поделиться, чиста по-бабьи, было не с кем.

   - И так уже, не усадьба, а богадельня. Глашка вон...

   - А с ней-то что? - удивился Саша. - Вроде, не криворука и не горбата?

   - Глафира - разведёнка. Пустая баба, три года прожила со своим мужиком, да так и не затяжелела. К епископу во Владимир ездили, челобитную возили. Но дал всё-таки позволение на развод. Я и забрала её к себе, иначе жизни ей не будет. А так побаиваются трогать.

   Может, она знала больше, чем сказала, но Саша опять подумал, что кое-какие вещи для селян являются очевидными, не нуждающимися в дополнительных пояснениях. И так выплывали какие-то странные, непонятные причины, из которых следовали такие же странные следствия.

   - Ничего, Анна Ефимовна, - сказал Ярослав, - мы тут измышляем, не как время праздно провести, а чем снискать хлеб насущный. Всё будет хорошо.

   - Ваши бы слова, да богу в уши. А вы? Что людям-то говорить из каких краёв прибыли? А то я всё про себя, да про себя.

   - Всем говорить будем, что из Америки. Страна такая есть, за морем-акияном.

   - И там православные живут? - удивилась Анна столь широкому ареалу распространения русских людей.

   - И не только. Много язычников и дикарей. Есть и католики, и лютеране, есть даже индейцы, которые верят в таких богов, что... страсть одна. А земля там плодородная и родит богато, - Слава, видя поощряющую улыбку Анны Ефимовны, заливался соловьём.

   Он так и нагородил бы сорок бочек арестантов, про грозных апачей, коварных навахо, добрых сиу и могикан-охотников, если бы не пришла Глашка и не поставила на стол крынку парного молока и несколько ломтей хлеба. Она тут же развесила уши, ожидая продолжения рассказа про диких аблизьян, разоряющих покосы, но Анна быстро её спровадила прочь.

   - Поди-ка, набей тюфяки свежим сеном, неча тут, - энергично распорядилась она, - Спать сёдни в летней будешь, на сеновале Александр Николаевич ляжет. Константину Иванычу и Ярославу Карловичу в горенке постели.

   - А отчего вы, Анна Ефимовна, решили, что мы из благородных? - Косте не терпелось прояснить кое-какие мутные моменты.

   - А отчего ж? Чело у вас, сударь, ясное и чистое, лицо голое, руки ухоженные, на ногах ботфорты. Речь ваша учтива и ровна, крестьяне и посадские так не говорят. Одежды опять же.

   - Хм. И то верно. Ну ладно. У нас ещё будет время наговориться. Надо старика проведать, таблетку дать. Как, кстати, его по отчеству?

   - Ефим Григорьевич. Я тоже гляну.

   Они поднялись из-за стола. Слава замешкался, а Саша прошептал ему в ухо:

   - Анютка-то на тебя неровно дышит, Слав! Не теряй ориентиры. Смелость, быстрота и натиск! А какая крыша получится!

   Слава чуть ли не оскорбился таким прагматическим подходом к женщине, но и... крыша. И, всё-таки, это было противно. Он, с такой предпосылкой, превращался бы в гнусного альфонса, а розовый куст любви оборачивался зарослями мерзкого меркантильного чертополоха. Стрела Амура, как говорится, не пронзала ещё его сердца. Не сказать, что он женского пола чурался, но всё было как-то так... Не по-настоящему. Поэтому встреча с Анной явилась для него сильнейшим потрясением. Он, в общем-то, и не знал в этот момент, что и делать, он же не Сашка, который играючись, без смущения, завлекал в койку любую мало-мальски смазливую девицу.

   - Дурак ты, Санёк, - грустно ответил он, и пошёл вслед за Костей.

   Санёк тоже догадался, что сморозил глупость. Однако он увидел Герасима, уже выходящего со двора, догнал его. Сунул ему в руки пакетик леденцов:

   - Это дочкам. Пусть побалуются сластями.

   Сунув сонному деду ещё одну капсулу лекарства, Костя пошёл прочь. Прижал в сенцах Глафиру к стене. Та охнула:

   - Ох, барин, охальник!

   Коленки у неё ослабли, чуть не сомлела. Костя погладил её по бедру, но сказал:

   - Не пужайси. Солдат ребёнка не обидит. Дайка-ся мне шапку какую получше, потом верну.

   Бейсболку защитного цвета с длинным козырьком он посчитал для села несколько авангардистской. Напялив на голову какой-то бесформенный колпак, отправился на рекогносцировку. Ещё не стемнело, так что можно ещё проверить пути отхода и тому подобные вещи. Где огороды, где заросли бурьяна, а где канавы. Однако никуда не дошёл. Увидел, как пацаны посреди улицы играют в чижа и засмотрелся. Потом не выдержал и подошёл к ним:

   - Ну-ка, дай-ка мне биту.

   На ту картину стали из-за плетней выглядывать селяне и усмехаться: "Чудит барин". Гогот парней постарше и звонкий смех девушек раздавался от околицы.

   Анна в это время на кухне уговаривала Ванятку идти спать. Ванятка куксился, требовал всякого, то пить, то есть. Ярослав сказал:

   - А иди-ка спать, Иван. Мамку не слушаешься, а тебе сказку не расскажу.

   - Какую? Пло Ивана-дулака?

   - Нет, про царя Салтана.

   - Я про богатыя хочу!

   - Всё равно не расскажу. Ты мамку не слушаешься, - добавил он, и вздохнул: "безотцовщина".

   - Я буду слуфать. Рассказы' пло богатыя.

   - Ты ложись, а я буду рассказывать.

   Малой улёгся на кровать, а Слава речитативом начал:

   - Сказка о славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди. Три девицы под окном пряли поздно вечерком. Кабы я была царица, говорит одна девица, то на весь крещёный мир приготовила б я пир.

   Малец слушал внимательно, глаза его соловели и, наконец, он заснул. Анна переложила его на сундук, поправила подушку и пёстрое одеяло. Обернулась и встретилась глазами с Ярославом.

   Саня же, увидев, что все потихоньку расползлись, широко зевнул, прихватил свой спальник, сунул в карман фонарик и поплёлся на сеновал. Следом за ним потрусила Белка. Глашка гремела посудой в летней кухне. Саша бросил куль на землю, зашёл в клеть. Приобнял Глашку за талию. Та чуть не сомлела и прошептала:

   - Что ж это деется, люди добрыя? Мёдом что ли намазано?

   - Хочешь большой и чистой любви, а, Глафира? - проворковал Сашка.

   - Так кто ж не хочет-то, барин? - отвечала Глашка, отводя взгляд.

   - Так покажи мне дорогу на сеновал.

   - Так вона, вдоль анбара, с дальней стороны лестница.

   Сашка подмигнул ей и вышел из кухни. Глафира стояла и вытирала сухие руки о передник. "Охальник", - прошептала она.

   Проходя мимо длиннющего сарая, Саша увидел в приоткрытой двери мерно болтающийся хвост бурёнки. Тихо квохтали куры, усаживаясь на насест. Хрустела сеном лошадь. Ий-э-эх... судьба злодейка. С торца сарая он нашёл лестницу и начал по ней взбираться на чердак. Белка легла под стену. Саша добрался до проёма, ударился о притолоку, чертыхнулся и включил фонарь. Увидел пару, висящих неопрятными тёмно-серыми мешочками, тушек летучих мышей, собрал головой клочья густой паутины, стукнулся пару раз лбом о низкие стропила. Наконец, среди ворохов прошлогоднего сена нашёл умятое место, судя по всему, Глашкино лежбище. Кинул спальник, снял сапоги, разделся и влез в спальник. Романтики не получалось. Под боками оказались какие-то комки, он никак не мог улечься по-человечески. Потом не мог заснуть, в голове крутились события сегодняшнего дна. Впридачу, где-то в недрах сена шебуршились то ли насекомые, то ли мыши. Через пол чердака доносились всякие звуки: то фыркнет лошадь, то начнёт переступать ногами корова, то хрюкнет свинья. Запахи навоза и перепревшей соломы лезли в нос, а сено вместо луговых трав пахло пылью. Вдобавок, внизу шумно начала ссать корова. Ночёвка на сеновале переставала быть романтичной. Вдруг захотелось курить. Он ворочался и так и сяк, и, наконец, измученный заснул. Во сне его, беспокойном и тяжёлом, гардемарины скакали вперёд, фаворит вытворял с императрицей что-то совсем непотребное. Набатом гудел Герценовский колокол, заглушая сладостные менуэты растлённого двора. Главный виновник их бед, идолище поганое, скалилось и пыталось Сашу укусить. Он убегал от него, убегал, и всё никак не мог убежать.