Уж третий день ни с кем не говорю…

А мысли – жадные и злые.

Болит спина; куда ни посмотрю –

Повсюду пятна голубые.

Церковный колокол гудел; умолк;

Я всё наедине с собою.

Скрипит и гнется жарко-алый шелк

Под неумелою иглою.

На всех явлениях лежит печать.

Одно с другим как будто слито.

Приняв одно – стараюсь угадать

За ним другое, – то, что скрыто.

И этот шелк мне кажется – Огнем.

И вот уж не огнем – а Кровью.

А кровь – лишь знак того, что мы зовем

На бедном языке – Любовью.

Любовь – лишь звук… Но в этот поздний час

Того, что дальше, – не открою.

Нет, не огонь, не кровь… а лишь атлас

Скрипит под робкою иглою.

В пути мои погасли очи.

Давно иду, давно молчу.

Вот, на заре последней ночи

Я в дверь последнюю стучу.

Но там, за стрельчатой оградой –

Молчанье, мрак и тишина.

Мне достучаться надо, надо,

Мне надо отдыха и сна…

Ужель за подвиг нет награды?

Я чашу пил мою до дна…

Но там, за стрелами ограды –

Молчанье, мрак и тишина.

Стучу, кричу: нас было трое,

И вот я ныне одинок.

Те двое – выбрали иное,

Я их молил, но что я мог?

О, если б и они желали,

Как я – любили… мы теперь

Все трое вместе бы стучали

Последней ночью в эту дверь.

Какою было бы отрадой

Их умолить… но все враги.

И вновь стучу. И за оградой

Вот чьи-то тихие шаги.

Но между ним и мной – ограда.

Я слышу только шелест крыл

И голос, – легкий, как прохлада.

Он говорит: «А ты – любил?

Вас было трое. Трех мы знаем,

Троим – вам быть здесь суждено.

Мы эти двери открываем

Лишь тем, кто вместе – и одно.

Ты шел за вечною усладой,

Пришел один, спасал себя…

Но будет вечно за оградой,

Кто к ней приходит – не любя».

И не открылись двери сада;

Ни оправданья, ни венца;

Темна высокая ограда…

Мне достучаться надо, надо,

Молюсь, стучу, зову Отца –

Но нет любви, – темна ограда,

Но нет любви, – и нет Конца.

Желанья всё безмернее,

Всё мысли об одном.

Окно мое вечернее,

И сосны под окном.

Стволы у них багровые,

Колюч угрюмый сад.

Суровые, сосновые

Стволы скрипят, скрипят.

Безмернее хотения,

Мечтания острей –

Но это боль сомнения

У запертых дверей.

А сосны всё качаются

И всё шумят, шумят,

Как будто насмехаются,

Как будто говорят:

«Бескрылые, бессильные,

Унылые мечты.

Взгляни: мы тоже пыльные,

Сухие, как и ты.

Качаемся, беспечные,

Нет лета, нет зимы…

Мы мертвые, мы вечные,

Твоя душа – и мы.

Твоя душа, в мятежности,

Свершений не дала.

Твоя душа без нежности,

А сердце – как игла».

Не слушаю, не слушаю,

Проклятье, иглы, вам!

И злому равнодушию

Себя я не предам,

Любви хочу и веры я…

Но спит душа моя.

Смеются сосны серые,

Колючие – как я.

Всё дождик да дождик… Всё так же качается

Под мокрым балконом верхушка сосны…

О, дни мои мертвые! Ночь надвигается –

И я оживаю. И жизнь моя – сны.

И вплоть до зари, пробуждения вестницы, –

Я в мире свершений. Я радостно сплю.

Вот узкие окна… И белые лестницы…

И все, кто мне дорог… И всё, что люблю.

Притихшие дети, веселые странники,

И те, кто боялся, что сил не дано…

Все ныне со мною, все ныне избранники,

Одною любовью мы слиты в одно.

Какие тяжелые волны курения,

Какие цветы небывалой весны,

Какие молитвы, какие служения…

Какие живые, великие сны!

Сегодня заря встает из-за туч.

Пологом туч от меня она спрятана.

Не свет и не мгла… И темен сургуч,

Которым «Любовь» моя запечатана.

И хочется мне печати сломать…

Но воля моя смирением связана.

Пусть вечно закрытой лежит тетрадь,

Пусть будет Любовь моя – недосказана.

Мы судим, говорим порою так прекрасно,

И мнится – силы нам великие даны.

Мы проповедуем, собой упоены,

И всех зовем к себе решительно и властно.

Увы нам: мы идем дорогою опасной.

Пред скорбию чужой молчать обречены, –

Мы так беспомощны, так жалки и смешны,

Когда помочь другим пытаемся напрасно.

Утешит в горести, поможет только тот,

Кто радостен и прост и верит неизменно,

Что жизнь – веселие, что всё – благословенно;

Кто любит без тоски и как дитя живет.

Пред силой истинной склоняюсь я смиренно;

Не мы спасаем мир: любовь его спасет.