Перевал остался позади, и внизу показался кишлак. Водитель стал осторожно, на первой скорости, спускать машину с крутой тропы.

Наруз Ахмед впился взглядом в раскрывшуюся перед ним картину. Это был, конечно, кишлак Обисарым и в то же время как будто не он. От прежнего кишлака сохранилась лишь главная и когда-то единственная улица, а все остальное преобразилось. Долина как бы раздалась в стороны и удлинилась, уступая место новым улицам и переулкам. Появилось много домов, красивых, с большими окнами. А сады! Сколько садов! Их видимо-невидимо. Кишлак тонет в них. Да и главная улица вся обсажена деревьями. И какими деревьями! Но где же его бывшая усадьба? Почему он не видит ее? Она стояла по левой стороне улицы при въезде с перевала. Ее окружали высокие пирамидальные, похожие на кипарисы, тополя. Но теперь такие тополя растут перед каждым домом. Черт знает что! Неужели он не узнает свой дом и высокий дувал, окружающий усадьбу?

— Не приходилось бывать здесь? — спросил водитель, переключая мотор с первой скорости на третью.

— Нет, — коротко ответил Наруз Ахмед и облизал губы. Жажда начала мучить его с новой силой.

— Хорошее местечко. Со временем курорт устроят.

— Курорт? — удивился Наруз Ахмед.

— Источник какой-то целебный нашли. Говорят, здорово от желудка помогает.

Наруз Ахмед промолчал.

Машина катилась по пыльной дороге кишлака, а следом за ней, захлебываясь от ярости, мчалось с полдюжины лохматых и крупных, как овцы, собак. Около небольшого дома с настежь распахнутой широкой дверью и такими же широкими по обеим сторонам окнами водитель со скрипом затормозил и остановил машину. Собаки постояли в нерешительности, поворчали друг на друга и устало побрели по своим дворам.

"Магазин. Сельпо", — решил Наруз Ахмед, оглядывая дом.

У входа на утоптанной площадке стояло несколько дехкан, о чем-то беседуя между собой. Один сидел на корточках, опираясь спиной о стену магазина, и курил чилим.

Водитель выскочил, с треском хлопнул дверцей и крикнул в окно:

— Абдуразак-ака! Принимай! Тороплюсь!

Наруз Ахмед, полуприкрыв глаза и приняв позу дремлющего человека, настороженно посматривал по сторонам. Ему чудилось, что вот-вот кто-нибудь подойдет, увидит его и скажет: "Ба! Наруз Ахмед! А ты как сюда попал?" Он сидел, все более съеживаясь. Его охватывал страх.

Но никто не обращал внимания на незнакомого человека, все были заняты своими делами.

Из дверей магазина показался, очевидно, тот, кого водитель назвал Абдуразаком. За ухом его торчал карандаш, в кармане не совсем чистого фартука — авторучка.

Водитель откинул левый борт машины, достал из кармана пачку накладных и, подав ее Абдуразаку, бросил:

— Считай!

Абдуразак сказал что-то дехканам, и те дружно начали разгружать машину. На земле укладывались ящики, мешки, кули, листы фанеры и жести. Абдуразак осматривал упаковку, считал, сверял с накладными и делал в них пометки карандашом.

Когда все было выгружено, он поставил на бумажках свою подпись и часть их возвратил водителю. Тот забрался на свое место и запустил мотор. Когда он начал осаживать машину назад и развертываться, на подножку, с той стороны, где сидел Наруз Ахмед, вскочил пожилой человек в халате, без шапки, с голой, как колено, головой.

— Теперь к нам? — обратился он к Нарузу Ахмеду.

Тот нерешительно кивнул и взглянул на водителя.

— К вам, к вам, — ответил водитель, выруливая на середину улицы. — У вас как?

— Хорошо! Совсем хорошо! Товар первый сорт. Ждали тебя.

Машина пробежала метров двести, плавно повернула и остановилась у закрытых ворот.

Человек спрыгнул с подножки и на бегу крикнул:

— Не глуши мотор! Сейчас открою.

"Здесь будем брать персики", — решил Наруз Ахмед…

Когда машина въехала во двор, он сжал рукой колено водителя и почти крикнул:

— Стой!

— Что? — удивился тот, нажав на тормоз.

— Пока будут грузить, я немного разомнусь, — уже спокойнее объяснил Наруз Ахмед. — Подожду тебя на улице.

— Хоп! — оказал водитель и повел машину к высокому штабелю из ящиков, около которых хлопотали с добрый десяток мужчин и женщин.

Но не они испугали Наруза Ахмеда и заставили его выйти из кабины. Только оказавшись во дворе, он понял, что попал на свою бывшую усадьбу. Старый столетний каштан и приземистый большой дом… Наруз Ахмед не мог не узнать их. Такое испытание оказалось ему не по силам. Он почувствовал себя сидящим на раскаленных угольях и быстро принял решение. Скорее прочь отсюда, на улицу, куда угодно!

Стоял душный предвечерний час. На улице было тихо и безлюдно. Солнце уже скатилось за горы, и его копьевидные лучи покалывали багровое небо.

Наруз Ахмед шагнул к арыку и, набирая воду пригоршнями, стал долго и жадно пить. Напившись, он вымыл руки, лицо и, достав носовой платок, вытерся.

Поодаль от ворот, в нише дувала, который выглядел теперь значительно ниже, чем раньше, была врезана широкая доска, служившая скамьей. Отяжелевший Наруз Ахмед сел на нее и закурил. Что делать? Может быть, лучше не сидеть здесь, а потихоньку зашагать к выходу из кишлака и там подождать машину? Нет. Поступи так любой другой, никто не обратил бы на это внимания, но на него, чужого человека, взглянет каждый.

Наруз Ахмед жадно затягивался и пытался хотя бы мысленно представить себе, что сейчас в его бывшем доме. Кто там живет? Где садовник, на имя которого был записан дом? Что стало со старухой матерью и второй женой, что жила здесь постоянно?

Размышления Наруза Ахмеда прервал старик, вышедший из калитки. В его руках был тяжелый кетмень. Он не обратил никакого внимания на человека, сидевшего на скамье, и, подойдя к арыку, стал ловко взмахивать кетменем. Соорудив искусственную перемычку из илистой земли, он заставил воду повернуть и побежать по узкой канавке во двор. Потом старик принялся расчищать эту канавку. Он был широк в плечах, но очень стар. На нем была длинная белая рубаха, перехваченная повыше бедер платком, белые засученные до колен шаровары. На волосатых ногах выпирали набухшие, перевитые узлами вены.

Закончив свое дело, старик медленно подошел к скамье и со вздохом грузно опустился на нее рядом с Нарузом Ахмедом.

— Пошла водичка, — сказал он будто самому себе.

От старика сильно пахло потом. Наруз Ахмед немного отодвинулся, взглянул на него и обмер: у старика не было левого уха. Это же Бахрам! Тот самый проклятый богом Бахрам, который покинул его, Наруза Ахмеда, в тридцать первом году у переправы! И как он уцелел? Как только терпит земля эту старую развалину! Ведь он по годам не так далеко ушел от отца. Ему, наверное, сейчас под семьдесят. И почему он здесь, в кишлаке Обисарым? Что он делает? Ведь его дом в Бухаре, рядом с отцовским. Видно, укрылся здесь. Не иначе. О, за спиной Бахрама немало грехов. На него большой счет у советской власти. Довольно одного того, что он был телохранителем отца и его адъютантом в отряде! За одно это можно поплатиться головой. А он, видно, еще хочет жить, старый шакал! Вцепился в жизнь, как клещ. В кишлаке, конечно, его никто не знает, здесь тишина и покой. Наверное, и фамилию сменил. Что ж… это вполне правильно. А его, Наруза Ахмеда, он, понятно, не узнал, да и не узнает.

Противоречивые чувства раздирали Наруза Ахмеда. Ему очень хотелось напугать старика и назвать его по имени. Напомнить прошлое, потребовать ответа за то, что он изменил их общему делу, за то, что сбежал, бросил его, сына Ахмедбека! Но рассудок подсказывал, что прямо говорить опасно. Однако Наруз не удержался от искушения и решил осторожно, не выдавая себя, прощупать старика.

— Здесь живете, ата? — спросил он.

— Здесь, — кивнул старик.

— Хороший у вас дом. И усадьба. Богатый вы человек.

— Дом не мой, а колхозный. Живу в нем не я один, а три семьи.

— Но раньше он был ваш? — сдерживая волнение, продолжал Наруз Ахмед.

Старик усмехнулся:

— Никогда он моим не был. Здесь хозяйствовал байский сынок, Нарузом Ахмедом его звали. Он потом сбежал на ту сторону, и усадьба перешла в колхоз. А я здесь садовником работаю. Хорошие персики растут.