недостаточно совершенному.

В конце сентября возникла необходимость передать южному отряду совершенно секретные материалы и

схемы, касающиеся дислокации войск и обороны противника. Кроме того, предстояло изменить

радиокод. Было решено отправить в южный отряд самолет.

Темной ночью на 22 сентября со спуска баржи «Коммуна» сошла моя летающая лодка М-9 и поднялась в

воздух.

Мы не видим ни земли, ни воды — только яркие звезды сверкают на темном небе. Через несколько минут

меняю курс, и самолет уходит в степь на восток, подальше от расположенных на правом берегу

аэродромов противника, с которых может быть услышан шум мотора. Только отойдя достаточно далеко, поворачиваю на юг.

Полет проходит спокойно. Но нервы напряжены. Я слежу за высотой полета по альтиметру,

привязанному к ноге, за направлением — по звездам и за временем — по ручным часам. У механика все

внимание перешло в слух. Мотор ровно гудит на положенной ему ноте. Механик уверен, что, чем

внимательнее он слушает песню двигателя, тем надежнее работает «сердце» самолета.

Летчик-наблюдатель пытается ориентироваться. Он достает планшет с картой, карманный фонарик и, склонившись ко мне, вопросительно тыкает в карту фонариком. Я резко отстраняю карту: ночь хотя и

темна, но глаза успели привыкнуть и кое-что различают. Свет мешает, и мне нужно время, чтобы опять

привыкнуть к темноте. Мой товарищ ничего не понимает и направляет конус света прямо мне в лицо, чтобы по выражению моему узнать, в чем дело. Я вырываю [12] из его рук фонарик и бросаю за борт.

Только сейчас наблюдатель понял свою ошибку. Немного поворочавшись, устроившись поудобнее, он

начинает дремать.

Стало чуть светлее. На горизонте появилась неясная полоска зари. Слева различается озеро Эльтон, и

теперь уже можно ориентироваться по карте. Еще немного, и мы достигли Черного Яра, около которого

находится южный отряд флотилии.

Делаю большой круг, пытаясь получше рассмотреть суда. Вспоминается трагический случай с

Истоминым и Дмитриевым на Каме. Нет — это свои!

Обмениваюсь с товарищами радостными взглядами, и нервное напряжение спадает. Пришли

благополучно!

А вот и наш самолет с истребительного аэродрома. Я приветственно покачиваю крыльями. Истребитель, на котором ясно видны красные звезды, тоже покачивает крыльями, выполняет змейку и проносится над

нами. Затем он делает переворот и снова идет к «девятке». Мы с удовольствием наблюдаем, как чисто

выполняет он фигуры. Вот еще крутое пикирование и... пулеметная очередь?!

Понятно! В южном отряде не предупреждены о нашем прилете. Перевожу самолет на планирование, стараясь показать, что хочу садиться. Но истребитель атакует нас еще два раза, прежде чем успеваем

сесть у флагманского судна.

Сделав победный круг над поверженным «противником», истребитель удаляется на аэродром. От

нескольких судов спешно отваливают катера и лодки для захвата сбитого самолета и пленения летчиков.

Первым подходит катер с флагманского судна. Уже через несколько минут мы докладываем

командующему южным отрядом о выполнении задания и передаем документы.

Днем пришел летчик, атаковавший нас. Это был боевой истребитель Щекин, участник многих

воздушных схваток, имеющий орден за сбитый английский самолет. Щекин клятвенно уверял, что он

никогда не видел самолета М-9 и принял его за английский новейшей конструкции. [13]

Потом мы прошли к нашему самолету и стали дружно разыгрывать Щекина по поводу плохой стрельбы.

Несмотря на самые тщательные поиски, он действительно не обнаружил ни одной пробоины и стал

доказывать, что вел только предупредительный огонь.

Эти несколько эпизодов вспомнились мне при взгляде на приказ, присланный Столярским. [14]

А. Степанов. В окруженном Уральске

Февраль и март 1919 года явились началом наступления белых армий по всему фронту.

Контрреволюционное уральское казачество, оправившись от поражения, которое ему нанесла 25-я

Чапаевская дивизия, и вдоволь снабженное английским снаряжением, вооружением и боеприпасами, стало теснить наши части к Уральску. В апреле город был окружен и оказался в сравнительно глубоком

вражеском тылу. От фронта советских войск его отделяло расстояние в 120 километров.

В Уральске оживлялись контрреволюция и различные уголовные, деклассированные элементы.

Воинствующие хулиганы грабили оставшиеся невывезенными вагоны с мануфактурой и

продовольствием. Тут и там раздавались провокационные выстрелы. Группа бандитов пыталась взорвать

несколько вагонов со снарядами, но вовремя была замечена и уничтожена. Только высокая

революционная бдительность и дисциплинированность частей 22-й стрелковой дивизии, оборонявшей

Уральск, позволяли поддерживать в городе порядок и беспощадно расправляться с организаторами

бесчинств.

Самолеты нашего отряда получили приказ вылететь на станцию Алтата, что в 240 километрах восточнее

Уральска, и поступить в распоряжение 4-й армии. А мой «Фарман XXX» был оставлен для связи в

окруженной 22-й стрелковой дивизии. Кроме меня, в Уральске остались техник Порай и несколько

человек обслуживающего персонала.

В мою задачу входило главным образом доставлять в штаб пакеты с донесениями, а оттуда возить [15]

махорку, медикаменты. Иногда со мной летали представители командования дивизии.

Каждый полет через территорию, занятую противником, был сопряжен с большим риском. Нужно

сказать, что авиационный бензин для нас тогда стал музейной редкостью. Мы летали на так называемой

«казанской смеси». Этот суррогат горючего отличался особой требовательностью, о чем гласили надписи

на бочках: «При употреблении взбалтывать». А все дело заключалось в том, что смесь керосина и

газолина с более легкими веществами иногда вызывала реакцию, в результате которой выделялись

ниткообразные частицы, засорявшие жиклеры карбюраторов. Капризы этого «благородного» горючего

вызывали частые вынужденные посадки...

* * *

На третий день после начала осады города в Уральск прилетел из армии летчик Артамонов с секретным

пакетом для начальника 22-й дивизии.

Артамонов был моим старым товарищем. Вместе с ним мы работали в слесарной мастерской аэроклуба в

Петрограде, когда были еще солдатами старой армии, вместе закончили школу летчиков в Англии.

Теперь в одном отряде мы с ним защищали власть Советов.

Когда Артамонов приземлялся, дул сильный, порывистый ветер. Самолет, уже катившийся по аэродрому, был вдруг подхвачен порывом, встал «на попа», и в результате у него сломался воздушный винт.

Чтобы помочь Артамонову, я должен был полететь на станцию Алтата за новым винтом. Начальник

дивизии дал согласие на вылет и вручил мне пакет командующему 4-й армией.

Утром следующего дня мы с Пораем благополучно приземлились на армейском аэродроме. Выполнив все

поручения, привязали винт к гондоле, погрузили в самолет два мешка с медикаментами, на которых

Пораю пришлось сидеть, и пустились в обратный рейс.

Вначале все шло хорошо. Мы уже проделали больше половины пути и радовались, что через два часа

будем дома.

В районе станции Шипово наш самолет пересек [16] линию фронта и теперь летел над территорией, где

можно было часто видеть белоказацкие разъезды.

И тут случилось самое неприятное. Мотор вдруг перестал работать. Он заглох без обычного в таких

случаях чихания.

Я сразу развернул машину на 180° и пошел в сторону станции, надеясь дотянуть до своих. Но дотянуть

не удалось. Приземлились, не долетев километров пять.

Мы с техником сразу же приступили к устранению неисправности. Говорю «мы», хотя правильно сказать

«Порай». Я мог только помогать ему: подавать инструмент, держать детали.

Надо отдать должное Пораю: он великолепно знал свое дело и работал как артист. И все же не успел