Это и есть лесной агрегат.

«Ну чего: сальца, творожку, меда или, может, чарку с дороги?» Мы попросили воды.

Утолив жажду, беседуем. Слова из Андрея Ивановича щипцами, как иногда бывает, не надо вытягивать — понимает все с полуслова, говорит дельно, образно, интересно. «Отчего пасека далеко от села… Да так покойней. А лес для меня, как дом». — «Но семь километров…

Не балуют?» — «Пришлый сюда не проедет. А наш народ смирный, еще не испортился. Меня из уваженья не тронут, да и знают: со мной столкнуться — дорого обойдется. Я найду. И без суда покараю так, что детям закажет на пасеки лазить. Если надо медку — купи. Не на что — дам без денег. Так и живем тут в глуши».

«Ну а лесные соседи — медведь, например?» — «Медведи медом интересуются — на то они и медведи. А всех, кто сладкое любит, не перечтешь. Вон, поглядите, синица. Божье созданье, а пасеке малость вредит. Сядет в ненастье возле летка и тук-тук клювом в улей. Выползет наружу сонная пчелка — синица хвать ее и исчезла.

На лету пчел ловят золотистые щурки. Возле каждой пасеки непременно найдете гнездовище шершней. Эту опасную и для людей осу называют пчелиным волком. Хватает оса работниц моих на лету — сразу и мясо, и сладость. Зеленый дятел иногда балует. Куницу запах меда может привлечь. Барсука раза два заставал меж ульев — собирал крошки воска с остатками сладости. Лисы и волки забегают иногда любопытства ради.

Серьезный вред пасеке принести может только медведь, если его не отвадить. Но вон оно, двуствольное наказанье, висит на сучке. Оно кусает больнее пчел. Однажды ученый, медведь сюда уже не заглянет. Суются молодые, не имеющие опыта жизни… Медведей в нашей округе держалось голов под тридцать. Но в последние годы убавили их на берлогах — шкура, мясо вполне съедобное…»

На зиму ульи Андрей Иванович в омшаник не ставит, мягкие зимы брянских лесов пчелы хорошо переносят — важно, чтоб ульи обязательно были утеплены снегом. «Такой порядок заведен издавна, и я ему следую без осечек».

Ночевали мы у Андрея Ивановича. И разговор опять же шел о том, как обитатели леса соседствуют тут с людьми. «Ну как… Вот аисты, слышите, клювами трещат на липе. Собираются в Африку улетать. И не чудо ль — на огромной земле весной опять найдут сию липу. Я это знаю, потому что намотал на ногу одному аисту проводок с цветной изоляцией. И коршунов тоже на родину тянет после зимы. Вырастил как-то осиротевших в гнезде птенцов. Все на крыло стали и жили у леса обычной жизнью. А один меня запомнил так, что иду по деревне, а он с неба прямо мне на плечо. И сидит! Осенью все улетели. А весной гляжу, кружит какой-то хищник. Надел я драный свой свитер, и коршун в нем сразу меня узнал — опять на плечо.

Или волков возьмем. Волк человека боится. Но если его не приструнивать — сядет на шею.

У нас в деревне порешили волки тройку телят на привязи, потом собак одну за другой стали из дворов уносить. До смешного дошло — прихватил белым днем волчище свинью. Не зарезал. Понимает: не унести. Подивитесь уму зверюги: зубами схватил свинью за ухо, а хвостом подгоняет к лесу. Шумом-гамом отбили… Почему-то в последнюю очередь заинтересовались волки овчарней. В первый набег положили тридцать четыре овцы. И ни одной не успели сожрать — алчность сгубила. Но тут все ко мне: «Андрей Иваныч, спасай!» А как? Построили у овчарни вышку. На столбы сильные лампы повесили и стали по очереди с ружьем дежурить на вышке.

Не знаю уж почему, но именно в мое дежурство решились волки нагрянуть. Опыт стрельбы на охоте имею я неплохой. Шарахнул матерого так, что у него дым из ж… пошел. Поразительно, но остальные, разбежавшись, снова к овцам вернулись. Трех положил я за ночь. А за жизнь на охотах с флажками, на привалах и ловлей капканами десятка четыре взял».

Утром мы снова на пасеку выбрались. Показав, как поживают пчелы в улье, и вынув из плеча у меня пчелиное жало, Андрей Иванович сказал: «Ну а теперь пойдемте — покажу вам самого главного зверя в этом лесу».

Шли мы недолго. То, что увидели, заставило ахнуть, расхохотаться. В ельнике пряталось сооруженье, которое, доставь сюда человека с завязанными глазами, принял бы он за кустарный заводик, на котором чеченец гонит из краденой нефти бензин. Но было это нечто уже знакомое мне с войны, но в современном обличье, оснащении. И размеры! Это был искусно сработанный самогонный аппарат. Все в нем — чин чином. Печь в бочке, над нею — бак, куда заливается сусло — перебродившие сливы, яблоки, груши, бульба, жито, сахар (у нас в воронежских землях — стружка сахарной свеклы). Во время войны мальчишкой я был приспособлен к извлеченью из сусла напитка под названьем самогон.

Тайное производство его простительно было для тех тяжелых военных лет — на самогон выменивали у солдат бязевые рубашки. Окрасив материю ольховой корой в коричневый цвет, шили из нее одежонку: мне — штаны и рубахи, сестрам — платьица.

Принцип действия сооруженья Андрея Ивановича тот же самый, что постигнул я мальчиком. Но были тут баки из нержавеющей стали, предохранительный клапан («убавляет давленье — иначе рванет»). Конечно, есть в сооружении змеевик (у нас его заменяла прямая трубка велосипедной рамы), бочка с холодной водой наготове. Андрей Иванович — человек почти что непьющий. Бутылки «напитка бедных» ему хватает на месяц. Но потребность в глухом этом месте в его агрегате большая.

Привозят сюда на подводе полдюжины молочных фляг с суслом и берут лесной агрегат на сутки в аренду. Андрей Иванович в рабочем процессе сам не участвует — «Люди у нас грамотные, знают, что делать». «Профит», сказать по-английски, для Андрея Ивановича весьма невелик. Как мельник берет гарнцевый сбор зерном, так владелец этой «железной коровы» берет с пользователей бутылку-другую горящего первача. А это в деревне нынче — валюта.

«Звери и птицы интересуются пасекой. А сюда кого-нибудь тянет?» — «Запахи привлекают. Видел однажды около баков лося. Енот иногда появляется. Но больше всего хмельные запахи интересуют почему-то кабанчиков — по следам видел, большой компанией ходят. Думаю, если оставить в корыте питье, звери махом к нему пристрастятся. Да вы же сами писали…»

Все, что связано с самогоном, окрашено юмором — анекдоты, байки, веселые фильмы (помните незабвенную троицу самогонщиков?).

Сама жизнь подбрасывает веселые эти сюжеты.

В Хоперском заповеднике живет мой друг Егор Иванович Кириченко. Служил Егор Иванович лесником-наблюдателем на кордоне с названием Бережина. Тоже по заповедным масштабам место глухое. В очередную встречу сидим под грушей, едим арбуз и говорим о соседях лесника-наблюдателя — о бобрах, зайцах, ужаках, лисах. Выпив чарку гостинца, привезенного из Москвы, Егор Иванович, помолчав, вдруг сказал: «Це дело секретное. Но тебе, Михалыч, откроюсь. Зарплата у нас, сам знаешь, какая. А выпить надо. Ну и стал я баловаться запретным делом. В этой вот хате…»

Опустим повествование друга моего о технологии самогоноварения. Но заключительная часть рассказа внимания стоит. Когда производство превысило потребленье, Егор Иваныч соблазнился кому-то и раз, и два продукцию предложить. «А туточки, понимаешь, шла как раз боротьба с этой самой алкоголизмой. И, видно, кто-то кому-то шепнул про мое производство. Сижу под вечер вот тут, у окошка, размышляю, что ночью надо б за дело взяться.

Дивлюсь: идуть! Районный милиционер и два понятых — дивчина и старушка с соседнего хутора. А у меня, понимаешь, целая бочка сусла пыхтит за печью. Ну шор обить? Кутузка либо с работы попруть…»

Визитерам в лесную сторожку надо было открыть калитку, пройти до двери и тут со двора войти в сени. За это время (минута, не больше!)

Егор Иваныч принял решенье, в результате которого визитеры ушли ни с чем. Что сделал?

Вылил сусло… укрыл тряпьем… либо еще что-нибудь… Нет! Решенье Егор Иванович принял, как говорят теперь, нестандартное. За минуту скинул с себя рубаху, штаны, бельишко и залез в бочку.