Все бросились к борту.

- Где? Где? Где ты видишь?

- Да вон же! - Каменотес ткнул рукой по направлению к горизонту.

- Вон где заховались!

И вдруг на самом горизонте в тени леса мы увидели бойкую игру

огней. Раз-раз-раз - мигали огоньки. Потом перерыв, опять -

раз-раз-раз, и опять - раз-раз-раз...

- Да это ж полная батарея, ребята! - быстро проговорил матрос и

сгоряча стукнул меня под ребро. - Это они, гады, беглым огнем по

Проскурову бьют... А ну-ка ударим и мы по ним!

Матрос и смазчик, оба навалившись на правило, начали поворачивать

лафет. Конец лафета медленно поехал по укрепленному на полу бревну,

как по рельсу.

- Гляди, отец, в очко, - кряхтел матрос. - Ладно так? Или еще

двигать?

Каменотес пятился к пушке и, не спуская глаз с черневшего леса,

бормотал, перебирая пальцами:

- Пять, да пять, да пять - пятнадцать делений. Да еще пять да

пять... двадцать пять... Да помножить на три...

Он прильнул к прицелу и стал что-то подвертывать, приговаривая:

- Двадцать пять на три, двадцать пять на три...

Левую руку он отставил назад и, помахивая ладонью, показывал

матросу, насколько еще надо подвинуть конец лафета.

- Досыть, довольно! - проговорил наконец каменотес и быстро убрал

руку.

- Есть досыть! - гаркнул матрос. - Да ты сам-то шевелись, батька!

Гляди, уже...

Тут над самым поездом с резким свистом лопнула шрапнель, и по

вагону, точно помелом, хватило пулями. Матрос подпрыгнул и закружился,

ощупывая свои бока.

- Не замочило? - крикнул он нам. - Я-то цел!

- Орудия... - протяжно скомандовал сам себе каменотес. - По

батарее противника. Прицел семьдесят пять... - Он махнул замковому, и

тот, стукнув по рукоятке, открыл затвор.

- Снаряд! - гаркнул каменотес.

Племянник мигом сдернул брезент со снарядов, ухватил блестящую

стальную штуку и, кряхтя, свалил на лоток. С лотка он кулаками

пропихнул снаряд в камеру орудия.

- Заряд! - крикнул каменотес.

На этот раз с места сорвался матрос. Он выхватил из-под другого

брезента медную гильзу размером с кастрюлю и тоже подал в камеру.

Гильза была набита шелковыми пакетиками бездымного пороха.

Щелкнул, закрывшись, замок... Каменотес рванул за шнур.

И вдруг меня разом ослепило и словно лопатой ударило по уху...

Что за черт! Вижу матроса, который опять тащит гильзу, вижу каменотеса

у пушки, а ничего не слышу. В ушах звон, пение какое-то, и голова

словно не своя, словно с места сошла. Опомнившись, я стал прочищать

пальцами уши...

- Недолет!

Это было первое слово, которое я наконец услышал. Выкрикнул его

каменотес. Он опять стоял у прицела, подкручивая свои винты.

- Орудия... прицел восемьдесят пять... по батарее!

И тут без перерыва пошла работа. Племянник подтаскивал к орудию

снаряд за снарядом. Розовая его рубаха сразу взмокла и на спине и на

груди. Еще бы: ведь в каждой этой стальной чушке два с половиной пуда

весу - покидай-ка их на лоток!

Все работали как черти, и каменотес только поспевал браться за

шнур. Он дергал его наотмашь, приседая на одну ногу, словно траву

косил.

А матрос то подбегал к гаубице с гильзой, то отскакивал назад и

выравнивал правило.

Я глядел на лихую работу артиллеристов. Теперь даже нельзя было

сказать, кто из них действует лучше: все десять рук соединились в

одном яростном усилии - одолеть батарею врага! А бородач... каков

бородач! Разве мы справились бы без такого человека?

Однако что же я сам - зритель, что ли?

Спохватившись, я бросился помогать артиллеристам, заменил матроса

у правила - и работа пошла еще спорее. То и дело перед глазами, как

молния, взблескивало пламя, и мне казалось, что оно всякий раз

обдувает меня словно горячим ветром. От беспрерывных ударов гаубицы

все звенело и грохотало кругом. Вагон сотрясался, как под огромным

молотом. При каждом выстреле ствол орудия резко откатывался назад - и

было похоже, что гаубица, сама пугаясь грозного своего рева, прячет

голову в плечи.

С бульканьем и шелестом неслись наши снаряды по воздуху, и следом

на горизонте вдруг вырастали как бы кусты невиданной породы -

огромные, чернокурчавые, с огненными стволами. Но они держались только

мгновение. Это были наши разрывы. Дым от разрывов валился набок,

застилал лес и неприятельскую батарею.

Батарея отвечала и временами переносила с города на нас свой

беглый огонь. Но мы сразу отходили с поездом назад или проскакивали

через зону огня вперед; каменотес заново подсчитывал прицел, и гаубица

продолжала реветь неистовым своим голосом.

Не знаю, сколько времени длилась эта яростная схватка... Только

вдруг каменотес вскинул руку и повернулся к нам: "Отбой!"

Разгоряченные бойцы не сразу даже поняли сигнал. Все по-прежнему

тащили к орудию снаряды, заряды...

- Отбой! - крикнул каменотес в рупор, и только тут бойцы, словно

вдруг очнувшись, отошли, тяжело дыша, от орудия.

- Нема батареи, - медленно проговорил каменотес в тишине.

- Сбили? Да неужто?

Матрос бросился глядеть в стеклышко прицела.

- Ах ты окаянная сила... И верно - не видать! Неужто сбили?

Каменотес развел руками:

- Может, и порешила их наша орудия, а может, они, собачьи дети,

позицию сменили...

Мы все бросились где попало устраивать наблюдательные посты: кто

влез на штабель со снарядами, кто на груду опорожненных ящиков, кто на

борт. Смазчик вскарабкался выше всех - на колесо орудия.

Глядели мы, глядели в то место, где несколько минут перед этим

мигали злобные огоньки, - и фуражками заслонялись от солнца, и

наставляли подзорные трубы из кулаков... Нет больше огней, пропала

батарея!

- Ну, братва, - сказал матрос, оторвавшись наконец от прицела. Он

громко прокашлялся. - Кажись, товарищи, в этот раз мы потрудились не

напрасно. Белым гадам...

Но не успел он договорить, как перед самым бронепоездом грохнул,

раскрошив шпалу, снаряд. Рванул поблизости другой снаряд, третий.

Повалился, качаясь на проводах, телеграфный столб...

- Ушли, дьяволы! Тьфу! - закончил матрос свою поздравительную

речь и махнул рукой. - Наводчик тоже, стрелок... - огрызнулся он на

каменотеса. - Давай рупор!

Каменотес подал.

- Эй, механик, крути назад, идем до Проскурова! - скомандовал

матрос.

Старик сидел на лафете и, не поднимая глаз, сосредоточенно

разбирал свои курительные принадлежности: обломок ножа, кремень,

трухлявую губку...

Глава четвертая

К концу дня петлюровцы густой массой прорвались на окраины

Проскурова. Бой еще продолжался. За каждый дом, квартал, за

перекрестки улиц шли яростные схватки, но уже стало ясно, что

Проскуров нам не удержать...

Началась эвакуация: штаб и революционный комитет вывозили из

города раненых бойцов, военное имущество, запасы продовольствия.

Свертывали работу и выезжали советские учреждения. Толпами бежали из

города жители... Все знали, что ожидает этот беззащитный, едва

оправившийся при Советской власти городок: лютая расправа озверелого

кулачья в военных шинелях с беднотой, убийства, казни, погромы.

В тягостном сознании своего бессилия, угрюмые и ожесточенные,

бойцы покидали город... Штаб подготовлял наутро контратаку, и был

издан приказ, по которому еще до сумерек должны были выйти из города

главные силы бригады. А в полночь было приказано сняться всем

остальным, до последнего связного красноармейца.

Наш бронепоезд, пока шла эвакуация, дежурил на станции. Сразу же