О чем было сообщать ему в ответ? Не станешь ведь расписывать котельную мастерскую, куда спешат они по утрам всем семейством. И про унылые будни слободки ремесленников с почти обязательными пьяными драками по воскресеньям что-то не хочется писать. Геннадию все это ни к чему, жизнь у него течет в другом измерении.

Дороги близнецов разошлись. Круто и, пожалуй, бесповоротно, навсегда. Каждый выбрал свою.

Первым почуял это Геннадий. Не сам, а с помощью сыновей дядюшки Кузьмы, двоюродных своих братцев. Раз подвели его под неприятное объяснение с дядюшкой, в другой раз подстроили головомойку. После этого было бы глупостью нарываться на новые неприятности. Пришлось, как это ни прискорбно, сокращать переписку с Ригой, а вскоре она и вовсе иссякла, подобно пересохшему летом ручейку.

Иные заботы одолевали Геннадия. Надо было приноровиться к порядкам у дядюшки Кузьмы. Нравятся они или не нравятся — никто об этом не спрашивал. Все равно крутись, выгадывай собственный интерес. Иначе сживут со света.

Возвратившись в Ростов-на-Дону, дядюшка Кузьма первым долгом собрал у себя в кабинете домочадцев. Хмуро представил племянника, весьма нелестно отозвался о незадачливом брате-самоубийце, после чего начал вдруг рассуждать про порядочность, про честь и бесчестие. В заключение, неожиданно распалившись, налетел на собственных сыновей. Лентяи оба, дармоеды, непочтительные и дерзкие свиньи. В сердцах пригрозил даже лишением прав на наследство. И зачем-то оглядывался при этом на дрожащего со страху Геннадия, будто давал понять сыновьям, к кому могут перейти его капиталы.

Это была излюбленная манера дядюшки Кузьмы. Всех он умел люто перессорить, затем назойливо мирил, затем снова разжигал исступленную вражду, находя в этом чередовании температур одному ему понятную радость.

Двоюродные братцы, как и следовало думать, дружно возненавидели Геннадия. С удовольствием пакостили конкуренту, наушничали, решились даже на «темную», избив с холодно рассчитанной жестокостью. Сперва он лишь плакал, спрятавшись подальше от людских глаз, молча переживал свои обиды, мечтал о сладостной мести, а потом и сам стал давать сдачи. Жизнь приучила его к нравам, царившим в доме дядюшки Кузьмы.

Странный это был дом, весь какой-то взвинченный, нервный. Все в нем чего-нибудь боялись и все ненавидели друг друга, скрывая истинные чувства под маской притворного согласия.

Запуганная тетка, супруга дядюшки Кузьмы, трепетала перед грозным мужем, льстиво поддакивала каждому слову повелителя, за спиной называя не иначе, как удавом и кровопийцей. Сыновья, вроде бы объединившись в общей ненависти к Геннадию, исправно докладывали отцу о малейших прегрешениях в гимназии, за что доносчик награждался серебряным полтинником, а виновного секли на кухне розгами.

Лишь хозяин дома, казалось, не боится никого на свете, но и это была всего лишь показная неустрашимость. Дядюшка Кузьма, как и другие, жил в постоянном страхе, имея к тому достаточно веские основания. Геннадий вскоре в этом убедился.

В гимназию он попал благодаря хитрой интриге злейших своих недругов. Сперва его определили в дядюшкину контору, рассудив, что для нищего почтмейстерского сынка классическое образование будет слишком жирным куском. Пусть зарабатывает на хлеб в тяжких трудах, приучаясь к должности приказчика, хватит с него.

В конторе как раз и началось возвышение Геннадия. Он, конечно, старался, угадывая малейшее дядюшкино желание, допоздна сидел за конторскими книгами, лишь бы отсрочить возвращение в опостылевший дом. И это усердие принесло долгожданные проценты.

«Собирайся домой, хватит на сегодня», — говорил дядюшка, польщенный трудолюбием племянника.

«Мне бы еще полчасика, а то не успеваю», — отвечал Геннадий, смутно понимая, что становится дядюшкиным любимцем.

Теперь его все чаще хвалили за вечерним столом, попрекая ленивых сыновей за нерадивость. Собравшись в поездку по виноградникам, дядюшка счел нужным прихватить с собой племянника, громогласно назвал единственной своей утехой в старости.

Домашние встревожились. На семейном совете решено было помешать дальнейшему сближению дядюшки и племянника. И лучшим средством для этого могла послужить гимназия. Неловко ведь получается, если глянуть со стороны, некрасиво перед людьми. Единственный, можно сказать, сынок покойного брата, взят в дом на воспитание, и того родной дядя оставляет неучем, наладив в конторские писаря. Что скажут соседи? На чужой роток небось не накинешь платок.

Всеми способами подобные соображения внушались хозяину дома, и тот не устоял, согласился с доводами семьи. Сам поехал к попечителю учебного округа, сам выбирал племяннику гимназическую форму.

Тот год, когда стряслась беда с дядюшкой Никешей, угодившим под колеса паровоза, был несчастливым и для дядюшки Кузьмы.

Сбежал из дому старший его сын, будущий глава торговой фирмы, недоучившийся гимназист-второгодник. Забрался ночью в отцовский кабинет, с заранее подобранными ключами от сейфа, набил в саквояж пятьдесят тысяч рублей наличными и исчез в неизвестном направлении вместе со своей любовницей, скандально известной певичкой местного офицерского клуба.

Рано утром, обнаружив пропажу, дядюшка Кузьма успел лишь крикнуть, что ограблен собственным чадом, и мешком повалился на пол. Старика разбил паралич.

Жизнь в доме, и без того изрядно нервная, сделалась вовсе невыносимой. В темном кабинете, при зашторенных наглухо окнах и зажженной свечке, с придвинутым к изголовью сейфом, лежал полубезумный парализованный дядюшка. Все пытался спасти ускользающее из рук богатство, в каждом подозревал грабителя, никому не доверял, а вокруг и впрямь суетилось бессовестное ворье. Тащили каждый что мог — и супруга хозяина, и оставшийся в доме младший сынок, и приказчики. Торопились при этом, скандалили, без конца уличали друг друга, стараясь урвать побольше. Недавно еще процветавшая, фирма быстро захирела.

Геннадий выкрал свою долю, но достались ему сущие пустяки. Ему, между прочим, хронически не везло в жизни, особенно в решающие минуты, когда на карту поставлено все. Не хватало изворотливости, упускал благоприятный момент, а фортуна, как все знают, бабенка капризная, неудачников не любит.

После гимназии, не закончив выпускного класса, он поступил в юнкерское училище. Дядюшка одобрил его решение. Вызвал к себе в кабинет, с трудом прошамкал, что большевистскую заразу надо искоренять огнем и мечом.

На Дону в ту пору зрели далеко идущие замыслы русской контрреволюции. И все, казалось бы, сулило Геннадию заманчивые перспективы. Училище окончил с отличием, надел погоны подпоручика, назначение досталось в кубанский кавалерийский полк, к его сиятельству князю Черкезову, личному другу самого генерала Деникина, спасителя России от большевистского произвола. Открывалась, короче говоря, прямая дорога к блистательной военной карьере.

Увы, кончилось это катастрофой. В первом же бою с красной конницей Буденного непобедимые кубанцы были наголову разбиты. Князь, не выдержав позора, застрелился. Геннадий и еще несколько свежеиспеченных офицериков стреляться не хотели, предпочли сбежать с поля боя. Возвращение в свою часть грозило дезертирам крупными неприятностями. Поскитавшись с неделю, они раздобыли крестьянскую одежду и тронулись в Польшу.

В Варшаве с беглецами обошлись не очень ласково. О восстановлении в офицерском достоинстве не хотели и разговаривать, в строй зачислили рядовыми. Деникинская армия к тому времени вовсе обанкротилась, войну с Советами замышляли поляки.

Злой на весь белый свет, бродил Геннадий по чужому, неприветливому городу. Лопнула военная карьера, все казалось мрачным. И тут, будто нарочно, подоспело знакомство с батькой Булак-Балаховичем, вербовавшим людей в свои отряды.

Неизвестно, к добру оказалось это знакомство или к несчастью. Вероятно, к добру, поскольку всякий должен знать, на что он способен, а батька помог ему познать самого себя. Во всяком случае, никто еще не возбуждал в нем такого страха, смешанного с тайным восхищением и завистью, как этот смуглолицый человек с неизменной плеткой в руке. Уставится на тебя холодными глазами убийцы и будто парализует твою волю.