И в глаза Яриле гордо поглядел.

   "Ты зовешься Хмелем? Хорошо, старик!

   Я побью тебя сейчас же, в этот самый миг.

   Ежели всесильны чары все твои,

   Ты развей мне горе, муки все мои.

   Полюбил давно, слышь, я цареву дочь

   И не сплю, не ем я, -- прямо мне невмочь.

   Ах, хочу лебедку я к груди прижать

   И уста царевны пылко целовать!

   Только та царевна за замком живет,

   Свора псов иземных ее стережет".

   Отвечает Хмель тут: "Гусли ты возьми

   И к царевне Зорьке смело ты иди!

   Грянь по струнам звонким, песенку ей спой,

   И она ответит: "Ах, желанный мой!"

   И пробрался парень, хоть и труден путь.

   Ну, как вдруг увидят, на дыбу возьмут?

   Вот уж и царевна. Вспыхнула, дрожит

   И на красна молодца сурово глядит.

   "Ой ты, тать ночная! Ой ты, вор лихой!..

   Как ты смел пожаловать в царский терем мой?"

   Не ответил молодец... лишь в очи поглядел,

   И на гуслях-гусельках он песню ей запел.

   "Ах, зови, царевна, палачей своих,

   Пусть уж снимут голову со плечушек моих!

   Но на пытке лютой буду умирать

   И "люблю царевну!" стану все кричать!"

   Что же тут царевна молвила в ответ?

   Оглянулась... Горенка... Никого-то нет...

   Перед ней молодчик статный, удалой...

   И шепнула только: "Ах, желанный мой!.."

   Окончил Иван Долгорукий... Замер последний звук... И вдруг Анна Иоанновна почувствовала, как сильная рука сжала ее в объятии.

   -- Опомнись! -- крикнула она.-- Как ты смеешь?.. Князь Иван, пусти... Ой, что ты делаешь?..

   -- Анна, счастье мое, лебедушка ты моя!.. -- хрипло вырывалось у Ивана Долгорукого.

   Вино ли сказалось, или зверь проснулся в этом необузданном молодчике княжьей крови, неизвестно, но только он запрокинул Анну Иоанновну и покрывал ее лицо исступленными поцелуями, пылко шепча в то же время:

   -- Брось, слышь, говорю, брось ты этого проклятого немца! Ну, что ты в нем нашла хорошего?.. Ты меня полюби, я трон твой буду на плечах своих держать, царица моя, Аннушка моя!.. Ты -- русская; к чему тебе возиться с немцем? Ты не гляди, что я молод. Молод да удал, а удали во мне -- что в океане воды. Никому тебя в обиду не дам, ножки твой державные целовать буду, водой той умываться стану...

   Альков царицы не выдал своей заповедной тайны, и неизвестно, что ответила на это несчастная, затравленная политическими интригами бывшая митавская затворница...

XVI

"СТРАШНАЯ" НОЧЬ МОСКОВСКИХ ЗАТВОРОВ

   Остерман только что отпустил из своего кабинета какого-то таинственного незнакомца в маске и, откинувшись на спинку кресла, мечтал об отдыхе, хотя бы минут на двадцать, как в кабинет ворвался Бирон.

   Он поистине был страшен. Его лицо было бледно как полотно, глаза вытаращены, волосы стояли дыбом.

   -- А-а, вы этого добивались, Остерман? -- бешено завопил он.

   Вздремнувший было маститый российский дипломат вскочил в испуге.

   -- Что такое? Что с вами, Бирон? В своем ли вы уме? -- воскликнул он.

   -- Я-то в своем, а вот вы-то, Остерман, не знаю!..-- продолжал неистовствовать Бирон.

   Остерман улыбнулся.

   -- Теперь я все понимаю... -- спокойно произнес он.

   -- Вы? И понимаете? А откуда вы можете понимать весь ужас того, что произошло? -- безбожно коверкая русскую речь, крикнул Бирон.

   -- Я вам поясню. Вы из дворца?

   -- Да. Я... я должен был ее видеть... Я боюсь оставлять ее одну так долго без себя. С величайшим усилием я проник во дворец... Оказывается, князья Долгорукие отдали строжайший приказ никого не пускать. Но я сумел заставить все двери распахнуть передо мною. Да кто же я, черт меня возьми? Муж ее или тряпка?

   -- Муж? Ну, знаете, Бирон, это немного чересчур! -- расхохотался Остерман. -- Эк выхватили!..

   -- Да, да! Я покажу этим варварам, что тот, кто держал в своих объятиях царевну, имеет право быть первым у трона императрицы.

   Бирон выпрямился. Что-то бесконечно алчное, хищное засветилось в его глазах.

   -- Продолжайте лучше, Бирон, свое повествование!.. -- осадил его великий дипломат.

   -- У дверей покоев Анны я увидел князя Алексея Долгорукого. Перед ним стояли бутылки вина, -- взволнованно заговорил Бирон. -- Он спал как убитый... Чтобы удостовериться в том, спит ли он или притворяется, я схватил его за конец бороды. Он что-то пробормотал и опять захрапел. Тогда я взялся за ручку двери. Та была заперта. Я обошел секретным ходом кругом и проник в спальню. И там я... Черт меня возьми!..

   -- Ну?.. -- привстал Остерман.

   -- В красной комнате, на софе, сидели Анна и этот проклятый Иван... Он играл ей что-то на гуслях и... держал ее в объятиях левой рукой. Я хотел ворваться и убить Долгорукого на месте, но...

   -- Испугались?.. О, еще бы!.. Этот Иван ударом кулака кладет медведя, -- похлопал Бирона по плечу Остерман. -- Все, что вы мне поведали, совсем не интересно. Успокойтесь и помните, что Анна никуда не уйдет из наших рук, а если она теперь "забавляется" -- Бог с ней.

   -- А если эти забавы перейдут в серьезное чувство? -- с тревогой спросил Бирон.

   -- Пустяки! -- махнул рукой Остерман. -- А трон-то держать будем мы, а не они. Их песенка спета. Послезавтра в России будет царствовать самодержавная императрица. Послезавтра Верховного тайного совета не будет.

* * *

   В небольшой комнате, в которой колыхались клубы табачного дыма и чувствовался сильный запах вина, находилось более чем разношерстное общество. Рядом с нарядным залом придворного щеголя сидели в расстегнутых мундирах офицеры; бок о бок с ними сидели рясоносцы, примыкая непосредственно к двум лицам в простых суконных кафтанах; около тех были -- фраки и жабо.

   Это была та знаменитая "конспиративная квартира", которая спасла России самодержавие.

   Ее хозяева -- Волынский и Черкасский -- были сильно взволнованны. Первым держал речь Волынский.

   -- Господа! Послезавтра мы должны окончательно решить вопрос: идти ли нам в полон или вырваться на волю... Вы желаете?

   И он произнес горячую, страстную речь, в которой мрачными красками нарисовал их тягостное положение.

   За ним говорил князь Черкасский. Он еще более подлил масла в огонь: собрание совсем зашумело.

   И вдруг в разгаре их споров появилась фигура Остермана.

   -- Остерман!!! -- пронеслось по собранию заговорщиков.

   -- Да, это -- я, господа! -- послышался его металлический голос.

   Все умолкли. Все собирались слушать, что скажет этот знаменитый "оракул".

   -- В вашем собрании, -- произнес он, -- я, господа, вижу представителей всех сословий Российской империи. Я рад этому, так как каждому из вас я должен вручить, по повелению ее величества, ее послание.

   -- Как? Сама пишет? -- послышались голоса заговорщиков.

   -- Сама подписала. Позвольте мне прочитать вам их все.

   И Остерман начал с воззвания к войску.

   Гвардейские офицеры, слегка пошатываясь от чрезмерного возлияния богу Бахусу, встали и торжественно отдали честь.

   -- Да здравствует наша самодержица! -- заорали они хриплыми, сиплыми голосами.

   -- Господа, не кричите: за нами следят, -- засуетился князь Черкасский.

   -- Кто следит?! Да мы их, таких-сяких, в куски изрубим!!!

   Остерман вручил офицеру воззвание, подписанное Анной Иоанновной, и спросил торжественным голосом: