— Я был рабом, сэр.

Гольцев кивнул.

— Всё так. Кое-что я знаю, но о многом можешь рассказать только ты.

Тим поднял на него глаза и снова опустил.

— Спрашивай, Тим. Мы ведь просто разговариваем.

— Чак и Гэб… они арестованы, сэр?

— Чак арестован, а Гэб задержан. Тебе понятно?

— Да, сэр. Сэр, я полгода работаю здесь. У меня нет ни одного нарушения, сэр.

— Знаю, — кивнул Гольцев. — И говорят о тебе только хорошее, это так. Я хотел поговорить с тобой о прошлом.

— Зачем, сэр? Зачем вам эта грязь, сэр?

— Чтобы она никогда не повторилась, — просто сказал Гольцев.

— Сэр, я… я был рабом, я делал, что мне велели, сэр. Это моя вина, сэр, но… но у меня не было выбора… — у Тима задрожали губы, и он замолчал.

— Ты перегорел ещё тогда? — тихо спросил Гольцев.

И изумлённо распахнутые глаза.

— Вы знаете и это, сэр?! Но… но откуда, сэр?!

— Чак начал гореть, — ответил Гольцев. — И ему очень плохо.

— Он любил убивать, — задумчиво кивнул Тим. — Такому тяжело гореть.

— А ты? Ты долго горел?

— Это очень больно, сэр, — Тим вдруг виновато улыбнулся. — Я не знаю, сколько прошло времени. Я… у меня руки уже до плеч онемели. Но я нашёл Дима, сэр.

— Где? — спросил Гольцев, поддерживая образовавшийся контакт.

Он ожидал услышать: «на дороге», «в поле», «в воронке» наконец. Но прозвучало такое, что он застыл с открытым ртом.

— На Горелом Поле, сэр.

— Ты… — наконец справился с отвисшей челюстью Гольцев, — ты был… там?!

— Да, сэр, — тихо ответил Тим.

— Ты видел… как всё там было? — осторожно, боясь спугнуть, спросил Гольцев.

Тим покачал головой.

— Я пришёл туда, когда уже всё кончилось, сэр.

И вздохнул, вспоминая…

…Он брёл, спотыкаясь, без дороги. Не всё ли равно, куда идти, если конец везде один. Дальше Оврага ему не уйти. Боль чуть отпустила, стала не то что меньше, а глуше, но рук поднять он уже не мог. Они болтались ненужными подвесками вдоль тела. Он попробовал пошевелить пальцами. Вчера, через боль, он ещё мог что-то делать, а сегодня… Боли, такой, как раньше, нет, но уже ни один мускул его не слушается. Даже штаны не расстегнёшь, под себя ходить будешь. Это уже конец. Он брёл напролом через лес. Вчера оттуда слышались выстрелы, над деревьями был виден дым, и сейчас тянуло страшным запахом горелого мяса. Но ему уже было всё равно. Если там опять… костёр из тел, он просто шагнёт и ляжет среди них. Патроны, две гранаты. От огня они должны сработать, и долго мучиться ему не придётся. Всё равно — конец. Он глядел себе под ноги, потому что ломило веки и где-то подо лбом, но, выйдя на край котловины, увидел. Сложенные из тел костры. Квадратом, переложенные дровами, уже обугленные. Над некоторыми ещё тянулся остаточный слабый дымок. Нет, на таком костре не сгоришь. Он брёл, задыхаясь от дыма и этого запаха, захлёбываясь неудержимо бегущими слезами. И чуть в стороне на земле навалом груды тряпья и трупы. Многие в одежде. Их, видимо, не успели раздеть и сложить в штабель. Или это те, кто укладывал расстрелянных ранее, и с ними не захотели возиться. Взяли, что поценнее и получше, остальное так и бросили. Все белые. Женщины, дети, старики… Из автоматов — привычно отметил он.

— Пап, ты чего? — позвал его тоненький голос.

Он медленно обернулся. У ближнего костра стоял голенький белокожий и светловолосый мальчик, весь грязный, в пятнах засохшей крови и копоти. И от этой грязи видимая кожа была особенно белой.

— Ты… — он с трудом шевельнул онемевшими губами. — Что ты здесь делаешь?

— Пап, я тебя ждал, ждал, — ответил мальчик. Он говорил по-английски странно, но понятно. — Я замёрз и греться пошёл. Иди сюда. Здесь тепло, и ветра нет.

Он медленно, как во сне, подошёл к мальчику. Тот схватил его за палец и потянул в проход между кострами. Острая боль сразу ударила в плечо и отозвалась в локте так, что он едва не закричал.

— Пошли отсюда, — выдохнул он, справившись с собой.

— Ага, — кивнул мальчик. — Сейчас мамка догорит, и пойдём, так?

— Нет, — он заставлял себя говорить медленно и тихо. — Мы уйдём сейчас.

— Ладно, — покладисто кивнул мальчик.

Он подвёл малыша к валявшимся на земле тряпкам.

— Возьми, оденься.

— А моё всё забрали, — ответил мальчик. — Я бабкину кофту возьму, можно?

Он кивнул. Мальчик отпустил его палец, натянул на себя какую-то рванину и тут же снова ухватился за него…

…Тим встряхнул головой и встретился с внимательным взглядом русского офицера.

— Простите, сэр, вспомнилось вот…

Гольцев медленно кивнул.

— Ничего. Я понимаю. Значит, там вы и встретились, и ты его забрал с собой.

— Да, сэр, — Тим судорожно сглотнул. — Сэр, вы ведь не отнимете его у меня? У него никого нет. Его мать и бабушка… остались там. Я не похищал его, сэр.

— Успокойся. Это что, — у Гольцева еле заметно напряглись глаза, — тебе угрожают этим? Что сына отнимут, да?

Тим молча опустил голову.

— Кто? — жёстко спросил Гольцев.

Тим молчал, и он резко повторил.

— Кто, что это за сволочь, ну?

— Сэр, — Тим поднял на него умоляющие глаза, — он же не виноват, что такие порядки. Он и так… покрывает меня.

— Та-ак, — врастяжку сказал Гольцев, — и что же это за порядки такие? Я о них ничего не знаю.

— Ну, дети без родителей должны сдаваться в приюты, а я укрываю, родителей его не ищу, и ещё… Ну, когда мужчина один, то ребёнка, мальчика, ему не оставляют… чтобы разврата не было, и вообще… вредного влияния… Я ему ползарплаты каждую неделю отдаю, чтобы он про меня хороший отчёт написал.

— И что он пишет? Правду? — сдерживая себя, спросил Гольцев.

— Нет, сэр. Врём, конечно. Про одежду, игрушки, фрукты там… Откуда у меня деньги на это? Хорошо ещё, мне на один талон полуторный обед дают, а когда и двойной. Вот, сидим, сочиняем вместе. Каждую неделю. Потом я подписываю, что ознакомлен и несу ответственность. Я все подписки дал.

— Какие подписки? — Гольцев сам удивлялся своему терпению и сдержанности.

— Ну, что по первому требованию родителей или законного опекуна верну ребёнка, что несу уголовную ответственность за плохое содержание ребёнка и дачу ложных показаний. Как положено, на бланках, с печатями.

— Подписки у тебя?

— Нет, сэр. У него. Он честно, сэр. Обещал никому не говорить и держит слово. Никто об этом не знает.

— Ещё бы он трепал об этом, — фыркнул Гольцев. — Так. Его ты называть не хочешь, твоё дело. Но слушай. Всё он тебе наврал. И называется это вымогательством, и положена за это тюрьма, — Тим потрясённо смотрел на него, приоткрыв рот. Гольцев встал, прошёлся по комнате, сбрасывая напряжение, и снова сел. — Теперь так. Ни копейки больше ему не давай, понятно. А начнёт возникать… отправишь ко мне. Я ему сам всё объясню. Ишь чего придумал, сволочь этакая. Так и скажешь ему. Все объяснения даст майор Гольцев. Запомнил? А если он с руками полезет… ну, отбиться ты, я думаю, сможешь.

Тим нерешительно кивнул. До него явно ещё не дошёл весь смысл сказанного, и Гольцев решил сделать перерыв. Посмотрел на часы. Да, как раз.

— Иди, пообедай, а потом договорим, ладно? — и, не дожидаясь ответа, встал.

Встал и Тим.

— Сэр, а… а работа как же?

— Я договорюсь, — весело ответил Гольцев. — Засчитают тебе это время.

— Спасибо, сэр…

— Иди, обедай, — и тут Гольцев сообразил. — Ты и сына для этого берёшь с собой? Ну, чтоб подкормить, так?

— Да, сэр, — улыбнулся его пониманию Тим.

— Ладно, иди. Потом договорим.

Гольцеву уже не терпелось начать действовать. Тип этот здесь, иначе бы он никак не мог держать слово, чтобы никто не знал. И самое главное — бланки. Имеет ха-арошие связи с канцелярией, или даже там и служит. Так что… В окно он увидел, как Тим идёт через двор, ведя за руку мальчика. Так, вошёл в столовую. Теперь… он выбежал из дежурки и сразу увидел курящего у бочки с водой Савельича, и рядом никого… удачно.

Подбегая, Гольцев быстро огляделся по сторонам. Все на обеде. Ещё удача.