— Дело, — одобрил Эд.

Общее внимание смущало Эркина, отвык он уже от такого, но их было много, и, когда он разделся, его довольно бесцеремонно покрутили и осмотрели, придирчиво проверив номер на руке.

— Ладно, — Крис сунул ему в руки мыло и мочалку. — Иди мойся. Времени в обрез, а мы ля-ля разводим.

— А вещи мои?

— Постираем тебе твоё, — Эд быстро раздевался, складывая вещи на соседнюю скамейку. — И твоё сейчас сложу, иди.

Большой гулко гудящий зал с туманными сквозь водяную пыль шарами ламп под потолком. Эркина подтолкнули к стене. Да, не как в Паласе. Душ по стенам, а посерёдке тоже скамьи. Эркин крутанул кран и охнул под тугой, чуть не сбившей его с ног струёй. В имении такого напора не было. Сделал себе по вкусу. А на стене у крана как полочка вделана, как раз для мыла. Здорово. Он намылил мочалку и стал растирать себя, плечи, грудь, живот, мыльная вода щекотно текла по телу. Кто-то взял его за плечо. Он круто обернулся. Тот же метис, что всё командовал.

— Давай мочалку. Пока голову моешь, я тебя сзади разотру.

Эркин отдал ему мочалку и стал намыливать голову.

— Из-под струи выйди.

Он сделал шаг назад и натолкнулся спиной на чьё-то тело.

— Во, стой так.

В душе всякое бывало, и подпускать к себе вплотную не стоило, но ему уже тёрли спину и ягодицы. Подтолкнули вперёд.

— Давай смывай.

Он мылся, уже ладонями растирая тело, теребил себе волосы, смывая налипшую за эти дни грязь и засохший пот.

— Давай, вылезай.

— Уже?

— Ложись на скамью. Мы сейчас тебя и намылим, и разотрём, и промнём.

Смаргивая с ресниц воду, Эркин прошлёпал к скамье и лёг на живот.

— Ну, держись парень.

Сильные умелые пальцы и ладони на спине, плечах, щиколотках, шее. Сколько их? Двое, трое? Ох, до чего же ловки. Не абы как, от души мнут.

— Давно мяли?

— Да летом, — выдохнул Эркин.

— Давай, на спину крутись.

Он перевернулся, привычно закинул руки за голову.

— Когда горел?

— В двадцать.

— Ого!

Над ним склоняется тёмное лицо, блестящее от воды, а может, и пота.

— И живой?

— А чем тебе это мешает?

Негр смеётся и говорит уже серьёзно:

— Мне двадцать четыре полных, вот и спрашиваю. Глаза закрой, лицо промну.

— Лицо потом, — вмешивается метис, разминавший ему ноги. — Когда промазывать будем. Сейчас окатим.

— Чего?! — Эркин приподнялся на локтях, но его тут же уложили обратно, и лавина воды обрушилась сверху так, что дыхание перехватило.

— Теперь на живот.

И опять.

— Утопите, черти! — вырвалось у него.

— Не бойсь. Не первый. Вставай.

Эркин слез со скамьи, встал и потянулся, сцепив руки на затылке, медленно выгнулся на арку и выпрямился, оглядел смеющиеся лица стоящих перед ним парней.

— Ох, спасибо, парни.

— За спасибо ты нам расскажешь лучше.

— Чего рассказать?

— Чего спросим. Пошли. Промажешься.

— И промазка есть?! — изумился Эркин.

— Покупаем, — ответил Крис, подталкивая его к выходу.

— Да, а шмотьё моё? — уже у двери вспомнил Эркин.

— Иди-иди, — засмеялся кто-то ещё. — Не пропадёт. Всё сделаем.

Пока он мылся, принесли из кастелянской больничные тапочки, халат, простыню и два больших полотенца, а от себя кучу тюбиков с кремами.

— Вытирайся, — распорядился Крис, перебирая тюбики. — Нанесли черти мелкоты. Хоть по запаху подобрать.

И опять в несколько рук Эркину помогли вытереться, застелили простынёй две скамьи, уложили и… Эркин даже застонал от наслаждения, почувствовав, как ложится на спинную ложбину прохладный червячок крема.

— Что, не мазался долго?

— А как перегорел, — выдохнул Эркин. — Шестой год идёт.

— С ума сойти! — ахнул кто-то над ним.

— Скажи, а не сильно зашершавел.

Он слушал звучащие над ним голоса, но ощущал только скользящие по его телу умные ловкие пальцы и ладони, и как меняется под этими руками его кожа, становясь мягкой и упругой.

— А смотри, какой налитой…

— Это и мы такими станем?

— А чего ж нет? Мы все… из одного питомника.

— Повернись и глаза закрой.

Ему помогли повернуться.

— Ноги раздвинь. Ага, хорош.

И опять негромкие усыпляющие голоса.

— Смотри, а не изменились совсем.

— У тебя изменились?

— Нет.

— Так у него с чего должны меняться?

— Ты смотри, ладони у него… Корка.

— Снимем?

— Чем? Тут…

— Напильник нужен, — вмешался Эркин, не открывая глаз.

— Чего?

— А, верно.

— С чего у тебя так?

— Работа такая, — вяло ответил Эркин.

— Ну, так что? Оставим?

— Это отмачивать и слоями снимать. Оставим.

Эркин невольно улыбнулся. Руки на его теле растирали, вминали, разглаживали. И не было ни боли, ни страха, только где-то очень далеко внутри память о Жене, о её руках.

— Ты чего собрался? Распусти мышцы. Вот так. Ну, хорош?

— Хорош.

Его не больно, но звучно шлёпнули по животу над пупком. Эркин сел и открыл глаза.

— Ох, хорошо как! Спасибо, парни.

— На здоровье.

Ответили по-русски, и Эркин удивлённо вскинул глаза на сказавшего.

— Ты… по-русски знаешь? — вырвалось у него тоже по-русски.

— Немного знаю, — спокойно ответил Крис, вытирая руки. — А ты?

— И я немного, — ответил Эркин, вставая и шаря взглядом в поисках своих вещей.

— Ты чего?

— Не бойсь. И постираем, и вычистим. Надевай это.

Эркин не споря — всюду свои порядки — надел на голое тело халат. Пуговиц нет, руками, что ли, держать, а, вот оно как, запахнуть и поясом. Тапочки, похожие на те, сшитые Женей, нет, об этом нельзя.

Парни быстро и споро убрали всё, расставили скамьи.

— Здоровенный ты, чёрт, — поймал его взгляд и улыбнулся Эд. — Три больших тюбика ушло.

Эркин почувствовал себя неловко. Ведь сказали же, что за свои деньги покупают, а эти штуки дорогие, он знает, но вокруг уже смеялись, превращая всё в шутку.

— Пошли.

— Куда?

— К нам, — ответил Крис.

— А не в столовую? — предложил Эд.

— Хватит цирка, — отрезал Крис и объяснил: — Ещё и столовую перекрывать, шуму много. А к нам уйдём, и там только холл прикрыть, — и уже Эркину: — Пошли.

После душевой и промазочной Эркину в коридоре показалось прохладно, но они быстро поднялись по лестнице на второй этаж и свернули в правый коридор. Эркин уже привык идти в живом плотном кольце, да и не дурак он, чтобы не понять: его прикрывают от чужих глаз. Ну, парни здешние, им виднее.

Крис распахнул дверь своей комнаты.

— Заходите.

Ввалились всей толпой. Сразу стало тесно и шумно. Но Эркина вопросами не дёргали. Пусть поест, поспит, всё ж понятно: у Оврага был парень.

На столе уже стояли три тарелки, прикрытые тарелками же, и стакан, накрытый круглой румяной булочкой.

— И всё мне? — уточнил Эркин, усаживаясь за стол.

— Давай лопай, — засмеялись в ответ.

Тарелка белой каши — Женя называла её манной — с жёлтым озерком растаявшего масла, тарелка с нарезанными варёными овощами, бутерброды с ветчиной и сыром, стакан какао и сладкая булка с изюмом.

— И чей это паёк я лопаю? — поинтересовался Эркин, набрасываясь на кашу.

— Ладно, потом посчитаемся… Ешь давай.

— Хорошо вас кормят, — пробурчал с набитым ртом Эркин. — В тюрьме паёк куда как хуже.

— А ты из тюрьмы, что ли?

— За что?

— Беляков много покрошил, — улыбнулся Эркин.

— Это когда? — придвинулись к нему.

— А в Хэллоуин.

— Здорово! — восхитился кто-то.

— А нам не разрешили, — вздохнул Андрей.

— А я не спрашивался, — хмыкнул Эркин под общий одобрительный хохот.

— Андрей, а ты чего здесь?

Эркин вздрогнул, недоумевающе глядя на молодого пышноволосого негра, явного джи, но тут же опустил глаза и стал есть. Этого не заметили.

— Вы ж взялись тот вход держать.

— Струсили?

— Да нет, — наперебой объясняли Андрей, Арчи, Майкл и остальные джи. — Убрался он… Мы ему показ устроили… По-жёсткому… Он аж обалдел… Ага, стоит, глаза выпучил… А мы наяриваем… Обложил нас и ходу…