— Алиса, доедай быстренько.

Он быстро допил чай и не встал, выскочил из-за стола. Женя собирала посуду.

И опять мгновенный вихрь дел, советов и наказов.

— Устанешь — полежи, прямо на одеяло ложись… Алиса, много не приставай, он ещё слабый после болезни… печку без меня не трогайте, ещё угорите ненароком… Все, я убежала.

Дочку в щёку, ему пришлось куда-то по носу, и только каблучки её по лестнице простучали. Алиса, как обычно, побежала помахать из окошка.

Эркин пошёл на кухню, осмотрелся. Кое-что он и раньше углядел. Слабости никакой не было, во всяком случае, он её не замечал. Так, лучина. Чтоб просохла. Вот и нож подходящий. Он взял полено, взвесил на руке. Тяжеловато. Сырое или силы не вернулись? Ладно, просохнет, а сила нарастёт. Топором бы лучше, но и нож сойдёт. Он поставил полено на железный лист, прибитый к полу перед топкой, сел на корточки… Ну, пошёл… тонкая нежно-белая на срезе полоска дерева отделилась от полена.

Алиса сначала молча смотрела, как он работает, а потом стала оттаскивать лучинки в сторону. Он покосился на неё, потом отложил нож и показал ей, как складывать лучину, чтоб быстрее просохла. И дальше они работали вдвоём. Четыре полена он расщепал на лучину, а остальные… нет, без топора не выйдет. Топора он нигде не видел.

— А топор есть?

— Да, — кивнула Алиса, — в сарае. Мама его запирает. И пила там.

Он мрачно кивнул. С этим ничего не выйдет. Больше он сейчас ничего сделать не сможет. Черенком ножа он подбил отстающий угол листа перед топкой. Оглядел кухню. Нет, больше он ничего здесь не сделает.

Эркин знал, что надо делать, ещё ночью решил, когда проснулся и слушал дыхание Жени и Алисы. Решил и… и боялся выполнить решение. Он походил по комнате, переложил получше сохнущие у печки поленья. Алиса с интересом следила за ним, ожидая дальнейшего развития событий. Он подошёл к окну. Сыпал мелкий дождь, на улице никого. И он решился.

Нашёл сапоги. Портянок нет. Ладно, сойдёт. Куртка, шапка. Справка… Женя сказала, что убрала в комод. Ладно, пусть лежит. Он быстро оделся. Пока на улице никого нет, пока можно выйти незаметно… Да, сигареты. Женя не обидится. Она сама сказала, что это для него. А он не курит. Эркин засунул пачку в нагрудный карман рубашки, застегнул куртку. Отогнул на шапке козырёк и надел её так, чтобы затеняла подбитый глаз. Глянул на себя в зеркало на комоде. Морда, конечно, зверская, он бы с таким типом не стал связываться…

— Ты уходишь?

Он обернулся в дверях. Маленькая беловолосая девочка стояла посреди комнаты и смотрела на него круглыми синими глазами.

— Я вернусь, — пообещал он.

— Тогда скажи мне до свидания.

— До свидания, Алиса.

— До свидания, Эрик.

Алиса так растерялась, что не побежала провожать его, а когда сообразила и залезла на лестничное окно, он уже пересёк двор, и она так и не увидела, куда он ушёл.

Алиса вернулась в комнату. Ну вот, она опять одна. И зачем он ушёл? Они бы поиграли в «ласточкин хвостик», и не приставала бы она к нему… На улице дождь, а дома тепло… Алиса всхлипнула, но плакать не стала. Ну и не надо. У неё есть Спотти, и Тедди, и Линда. И три окна, в которые можно смотреть. И мамина кровать, куда можно залезть и попрыгать. Мама же не постелила покрывала. И обед она сама себе возьмёт. Она и сама все умеет. Она уже большая…

Алиса вытащила Спотти из-под табуретки, взяла Линду и Тедди, прижала всех троих к себе.

— Деточки мои милые, никогда я вас не покину, всегда вы со мной будете…

Мелкий частый дождь всё сыпал и сыпал, окна в струйках и потёках.

— Ну что за весна такая, то дождь, то пасмурно.

Майра засмеялась немудрёной шутке.

— Да уж, день солнце, неделю дожди.

— Война кончилась, так погода испортилась.

— Ни погулять, ни… Ну, ничего. Никаких развлечений.

— В ресторане крыша не течёт.

— Да, но там текут наши кошельки.

Все дружно засмеялись.

— Да, вы слышали, девочки, говорят, Джудит уже показала новую коллекцию. Всё красное и нараспашку.

— Нараспашку как раз для такой погоды.

— Джен, вам бы пошло красное.

— Насыщенные цвета всем идут.

— Да, главное, подобрать оттенки.

Какой волнующий и притом успокаивающий разговор. Голоса и машинки трещали наперебой.

— И золото уже не в моде.

— Да?!

— Но это чересчур. Золото благородно!

— Девочки, серебро и серебро с бирюзой.

— Это к красному?!

— Ну, по крайней мере, эффектно.

— Девочки, это вульгарно.

— Кстати, в Гатрингсе, в комендатуре, новый лейтенант, говорят, красавец!

— Русский и красавец?! Ох, простите, Джен.

— Ничего-ничего.

— Да нет, вы только представьте. Говорят, шесть футов, блондин, глаза синие, брови и ресницы чёрные. А фигура… обалдеть. В Гатрингсе только и разговоров что о нём.

— Джен, а это типично для русских?

— В общем-то, да.

— Девочки, поехали в Гатрингс. Запишемся на приём и поглядим на него.

— А ещё достоинства у него есть?

— Он, Этель, не падайте в обморок, мы все сейчас попадаем. Он холостяк.

— Значит, на Весенний Бал пригласят комендатуру? — невинно спросила Женя.

— Джен, вы гений! — завизжала Майра. — Ведь комендатура присылает своих на все наши вечера и балы. Девочки, устраиваем Весенний Бал. А для надзора пусть присылают его.

— Девочки, я согласна. Это гениально!!

— Война кончилась, да здравствуют балы!

— И все в красном!

— И в серебре с бирюзой!

— И главное, девочки, нараспашку!

— Для облегчения надзора!

На мгновение смех заглушил стук машинок, и даже дождь за окном тоже смеялся. Ах, эти балы! За войной все забыли о них. Нет, нет, это только последние два, ну три года, когда война оказалась совсем близко, нет, всё равно были балы, ну не совсем балы, но всё-таки… Но теперь-то война кончилась. Большой Весенний Бал, Бал Весеннего Полнолуния. У каждой нашлось, что сказать и о чём вспомнить. Только миссис Стоун хранила мёртвое молчание. Весенний Бал у Жени тоже был. Быстро печатая, болтая и смеясь, она не могла не вспомнить…

…Зал, террасы и сад — всё в круглых белых фонарях-лунах. Уж полнолуние — так полнолуние! Ни уголка без луны! И музыка, и танцы, танцы, танцы… Год копят деньги, достают, покупают, мастерят, чтобы быть в эту ночь как никто. И чтоб традиции не нарушить. А по традиции платье должно быть с длинной пышной юбкой, открытое, с узким облегающим лифом. Платья шьются и заказываются, мало кто решится взять напрокат. И она, как все, колдовала над платьем. Как из дешёвой материи и грошовой бижутерии сделать то, что любую замухрышку превратит в принцессу? Она так старалась. И девочки помогли ей. Они всё-таки хорошие и хотят ей только добра. И может, они и правы. Как оказались правы с Паласом. Как они радовались, что у неё в Паласе всё было хорошо, и теперь, если она на балу познакомится с кем, то не будет никаких препятствий, ведь она, наконец, стала как все, а то куда это годится — в семнадцать лет и девственница!! Правда, она русская, у русских цивилизация неразвита, но она же хочет быть как все… Да, она хотела. И постаралась забыть в день Бала про всё и быть как все. У неё было белое платье — белое нарядно в любой ткани — в цветах и оборках. Она высоко подобрала и уложила волосы и украсила причёску цветами. Цветочные колье и серьги, и длинные перчатки с нашитыми у локтей цветочками… Да, такого ни у кого не было! И когда она вместе со всеми вошла в неузнаваемый, залитый белым светом зал, музыка приподняла её над полом и понесла в волшебной круговерти запахов и звуков. Ах, как она танцевала, как танцевала… Высокий голубоглазый блондин кружил её над полом, над землёй. Он восхищался ею, а его комплименты были изысканны и оригинальны. Да, она действительно потеряла голову. И как ни убеждали её девочки, что она вскружила голову самому Говарду, самому Хемфри Спенсеру Говарду, самому блестящему кавалеру, самому богатому жениху Империи, но она-то знала, что вскружили голову ей. На том Балу начались эти волшебные необыкновенные полгода. И как же они страшно кончились. И всё кончилось…