-- В доме какого-то поляка.

   -- А где этот дом-то находится?

   -- Как называется улица, папа, я не знаю, но она идет ниже Кудрина, за мостом.

   -- Да это Пресня, а мост Пресненским зовут. Ты говоришь, Тольский держал тебя в доме поляка? А фамилии поляка не знаешь ли?

   -- Нет, папа...

   -- Жаль... А впрочем, полиция найдет и так...

   Ни старик майор, ни его дочь о сне не думали в эту счастливую ночь.

   Прибрела порадоваться на Настю и нянька Мавра, а на следующее утро ликованию всей майоровской дворни не было конца.

   В это же утро Луговой вместе с Настей поехал к губернатору с жалобой на Тольского. Губернатор принял их и, когда Настя подробно рассказала ему обо всем, сделал немедленное распоряжение об аресте дворянина Тольского и его сообщника -- поляка Джимковского.

   Тольского оставили под арестом в доме предварительного заключения, а Джимковского отправили в острог.

   Тольского, кроме того, обвиняли еще в одном преступлении.

   Дня за два до похищения дочери майора он убил на дуэли молодого офицера Александра Ивановича Нарышкина. Убитый был сыном известного обер-церемониймейстера, Ивана Александровича Нарышкина, который пользовался любовью и уважением царствовавшего в то время императора Александра Павловича. Он жил на Пречистенке, в собственном доме, на широкую барскую ногу; это был очень добрый и милый человек лет пятидесяти, страстно любивший своих детей.

   Его старший сын, офицер Александр, находясь на балу в Благородном собрании, имел несчастье поспорить с Тольским, следствием чего стала дуэль, окончившаяся смертью Нарышкина.

   На бедного отца убийство сына так подействовало, что он чуть не потерял рассудок, но затем, похоронив Александра и придя в себя, послал с нарочным в Петербург к государю слезную жалобу на Тольского.

   У Тольского при дворе были благожелатели, которые старались смягчить все его проступки, по возможности выгораживая и избавляя от наказания. Но на этот раз им не удалось спасти Тольского от гнева императора. Московский губернатор получил из Петербурга высочайшее повеление о немедленном аресте дворянина Федора Тольского и предании его суду.

   Многие из москвичей вздохнули теперь свободно, уверенные в том, что песня отъявленного негодяя, шулера и дуэлянта спета и теперь ему не отвертеться от ссылки. Тольский сидел под замком, его зорко стерегли.

   Но вдруг по городу распространился слух, что Тольский бежал из-под ареста после пятидневного заключения.

   Как это случилось?

   У Тольского был преданный и верный слуга, Иван Кудряш. При аресте Тольский успел шепнуть ему:

   -- Выручай, на тебя одна надежда: продай, заложи все, но выручи.

   Эти слова врезались в память камердинера, и он стал думать, как выручить из беды и неволи своего барина. Наконец средство такое нашлось.

   Деньги открыли доступ к тюремному начальнику, и ему разрешили свидание с барином; правда, при свидании присутствовал старый солдат-тюремщик, но, как видно, он не помешал Тольскому и его слуге условиться о побеге.

   На следующий день вечером Иван Кудряш в сопровождении кучера Тимошки опять пришел на тюремный двор, но, прежде чем идти к своему барину, направился в квартиру смотрителя, и последний отдал приказ допустить как Кудряша, так и Тимошку к заключенному Тольскому, прщем на этот раз сопровождавший их, сторож не вошел в камеру, а впустил туда только посетителей.

   -- Я догадываюсь, Ванька, зачем ты привел ко мне этого борова, -- встретил Тольский своего камердинера, показывая на массивную фигуру придурковатого кучера. (По росту и полноте Тольский имел некоторое сходство с этим кучером.) -- Ты хочешь, чтобы на время я стал им? Так?..

   -- Совершенно верно, сударь!

   -- А как же Тимошка? Ведь ему придется поплатиться спиной, а может, еще и ссылкой?

   -- Так что же, сударь! У Тимошки спина не купленная, вынесет не один десяток палок.

   -- Тимошка, ты согласен? -- спросил у кучера Тольский.

   -- Согласен, сударь, -- спокойно ответил тот.

   -- Но ведь тебя бить будут, и больно.

   -- Так что же? Наплевать! Чай, мне не привыкать.

   -- Не извольте беспокоиться, сударь, вынесет. Ну, Тимошка, снимай тулуп, -- промолвил Кудряш.

   На кучере поверх кафтана был овчинный тулуп с большим воротником.

   -- Помни, Тимошка, твоей услуги я никогда не забуду и щедро награжу тебя, -- с чувством проговорил Тольский, тронутый самопожертвованием своего дворового, и стал надевать его тулуп и шапку.

   -- Поднимите воротник, сударь, вот так! Теперь в этом наряде вас никто не узнает. А ты, Тимошка, ложись спать да укутайся одеялом, -- обратился Кудряш к кучеру.

   Тимошка повалился на койку и с головой прикрылся одеялом из серого солдатского сукна, а Тольский и Кудряш вышли в коридор и решительно зашагали к двери, у которой дремал с ружьем в руках часовой; он не обратил никакого внимания на Тольского, принимая его за кучера Тимошку, впущенного сюда по приказу начальства вместе с Кудряшом.

   Беглецы вышли на двор. Было совершенно темно, сыпал снег. Тюремные ворота, несмотря на то что были заперты на замок, охранялись тоже часовым с ружьем.

   -- Тимошка, подожди здесь, я пойду, попрошу приказать выпустить нас за ворота, -- громко заявил Кудряш и направился в квартиру смотрителя. Скоро он вернулся оттуда в сопровождении тюремного служителя, который, не подозревая, что под тулупом скрывается арестованный Тольский, отпер ворота, и Федор Ивановен, опять очутившись на свободе, поспешил скорее домой.

   Неожиданное возвращение ночью Тольского произвело большой переполох среди его дворовых, страшно удивившихся тому, как их барину удалось улизнуть из тюрьмы. Тольский отдал распоряжение заложить тройку лихих коней и, пока их запрягали, обратился к немногочисленным дворовым с такими словами:

   -- Я на некоторое время принужден покинуть Москву. Вы можете вернуться в свои семьи и ждать моего возвращения. Мою мебель и другие оставшиеся вещи можете продать, вырученные деньги разделите поровну... На право продажи я, пожалуй, напишу вам расписку... Довольны ли вы?

   -- Довольны, батюшка барин!

   Некоторые из своих наиболее дорогих вещей Тольский приказал уложить в ящик, а последний поместить в сани. Дворовые торопливо собирали своего барина в дорогу; Тольскому надо было спешить из Москвы, пока не будет открыта его проделка.

   -- Очень сожалею я, что мне не удалось разузнать, какая нечистая сила живет в мезонине, -- сказал Тольский Ивану Кудряшу.

   -- И я жалею, сударь.

   -- Ты жалеешь, Ванька?.. Что-то плохо верится, ты труслив, как баба!

   -- Помилуйте, сударь, кто же не побоится нечистой силы.

   -- Я первый не побоялся бы проникнуть в мезонин и все выяснить. Только жаль, времени у меня мало осталось; надо спешить, а то как раз мы с тобой, Ванька, очутимся на даровой квартире. Этого не должно быть! Свобода дорога всякому человеку, а мне -- в особенности. Своей свободой я обязан тебе, а потому награждаю тебя. Возьми эту вольную, -- сказал Федор Иванович, вручая Кудряшу бумагу. -- Теперь ты можешь со мной не ездить. Впрочем, оставаться тебе в Москве рискованно: ведь тебя, как моего сообщника, арестуют и посадят в острог.

   -- Я от вас не отстану; куда вы, туда и я. А за вольную покорнейше вас благодарю. Только мне ее не надо; я родился вашим крепостным и умру крепостным, -- с чувством проговорил Кудряш, низко поклонившись Тольскому.

   Лихая тройка была подана. Вместо кучера Тимошки, который находился в тюрьме, лошадьми управлял Игнат, тоже здоровенный парень.

   Тольский сел с Кудряшом в крытый возок и выехал со двора. Тотчас же тройка понеслась по безмолвным, пустынным улицам погруженной в сон Москвы.

   Было еще совсем темно, когда Тольский подъехал к Тверской заставе. Вышел заспанный караульный и спросил, кто едет.

   -- Господин статский советник Иван Григорьевич Наумов, -- ответил Кудряш, приотворяя дверку возка.