Вместе с Анной в Корсунь прибыли греческие сановники, а также священники («попы царицыны», как их станут называть на Руси), которым предстояло сопровождать царевну на Русь. Разумеется, была и свита, состоявшая из знатных гречанок и невольниц. Всех их тоже разместили с почестями и удобствами, насколько это было возможно в городе, только что перенесшем многомесячную осаду.

Начались приготовления к свадьбе. Однако, согласно летописи, бракосочетанию предшествовали новые неожиданные события.

«По Божьему устроению, — читаем мы в «Повести временных лет», — разболелся Владимир в то время глазами, и ничего не видел, и скорбел сильно, и не знал, что сделать. И послала к нему царица сказать: “Если хочешь избавиться от этой болезни, то крестись поскорее; если же не крестишься, то не избавишься от недуга своего”. И услыхав это, Владимир сказал: “Если вправду исполнится это, то поистине велик Бог христианский!” И повелел крестить себя. Епископ же корсунский с попами царицыными, огласив, крестили Владимира. И когда возложили на него руку, он тотчас прозрел. Уведал Владимир свое внезапное исцеление и прославил Бога, говоря: “Теперь познал я истинного Бога!” Увидела это дружина его, и многие крестились…»^{285}

Итак, перед нами новый поворот темы, новый агиографический сюжет, согласно которому крещение князя Владимира произошло в результате его чудесного избавления от тяжелого недуга. Источники по-разному описывают болезнь князя. Согласно обычному Житию, Владимира поразила язва или, в одном из вариантов, — струпие. Житие Владимира особого состава, кажется, пытается согласовать обе версии — летописную и житийную: «Князь же Владимир хотел безверие сотворить; за неверие спустя немного времени напала на него слепота и струпие великое». Когда князь вошел в святую купель и трижды погрузился в воду, «отпало струпие, аки рыбья чешуя, и просветилось лицо его, и стал чист»[76].

В последнем случае участие Анны в исцелении князя Владимира не отмечено. Между тем, на мой взгляд, это главная особенность всего рассказа о болезни и выздоровлении Владимира. Именно вмешательство Анны привело к исцелению и окончательному крещению князя. Таким образом, Анна стала едва ли не главным действующим лицом всего «Корсунского сказания». А это, само по себе, примечательно. Как известно, Анна была похоронена в киевской Десятинной церкви — той самой, клирики которой и составили «Корсунское сказание». Прославление «царицы Анны» (может быть, даже чрезмерное), несомненно, отвечало их интересам.

Надо сказать, что крещение в результате чудесного избавления от недуга — сюжет очень распространенный в житийной литературе, в какой-то степени даже агиографический штамп. Это объяснимо: и в жизни чудесное исцеление служило язычнику достаточным основанием для принятия нового Бога. Но в отношении Владимира этот сюжет кажется искусственным и излишним.

В самом деле, в летописи это уже по крайней мере пятая версия приобщения князя Владимира к христианству. Один только рассказ о корсунском взятии содержит три таких версии: согласно первой из них, крещение князя объясняется мудрым советом Анастаса; согласно второй — результатами переговоров Владимира с императорами Василием и Константином относительно женитьбы на Анне и предшествующим «испытанием вер»; наконец, согласно третьей — личной настойчивостью царевны Анны. Такое многообразие сюжетов, очевидно, свидетельствует о сложном характере всего рассказа. Сюжеты, связанные с именами Анны и Анастаса, по-видимому, восходят к традиции Десятинной церкви (к различным устным преданиям, бытовавшим в рамках этой традиции); сюжет, связанный с именами императоров Василия и Константина, вероятно, отражает другую традицию, лишь зафиксированную автором-клириком Десятинного храма. Причем не исключено, что эта последняя версия могла относить крещение князя не к Корсуни, а к Киеву — во всяком случае, в ней имеется ссылка на посольство, отправленное Владимиром из Киева в 986 или 987 году.

Исследователи уже высказывали предположение о вероятном литературном происхождении летописного сообщения о болезни и последующем крещении князя Владимира, отмечали его сюжетное сходство с рассказом о крещении апостола Павла в «Деяниях апостолов» и апокрифическим рассказом о крещении императора Константина Великого в «Хронике» Георгия Амартола^{286}. Я бы отметил еще одну и, кажется, более близкую параллель к летописному сообщению.

Лет за полтораста-двести до описываемых событий Корсунь и другие греческие города в Крыму подверглись нападению другой рати с севера во главе с неким (русским?) князем Бравлином. Рассказ о «прихождении» Бравлина к Сурожу (по-гречески, Сугдее, ныне — Судак) и о чудесном крещении князя читается в Житии святого Стефана, епископа Сурожского, жившего в VIII веке, в разделе о посмертных чудесах святого (чудо третье). Это Житие сохранилось в поздних рукописях (не ранее XV века) и только на русском языке, причем в обработке русского средневекового книжника: так, например, святой назван здесь «предстателем Русской земли», а родным городом Бравлина оказывается Великий Новгород. Тем не менее еще в прошлом веке выдающийся русский византинист В.Г. Васильевский в своем классическом исследовании памятника доказал, что само Житие сурожского святого, в том числе и рассказ о его посмертных чудесах, составлен греческим автором и, вероятно, не позднее конца X века; поход Бравлина исследователь относил к концу VIII или началу IX века^{287}.

Крымский поход Бравлина действительно имел много общего с корсунским походом князя Владимира. Многочисленная русская[77] рать «пленила» весь юг Крымского полуострова — «от Корсуня и до Корча» (Керчи). Был захвачен и Сурож, родной город святителя Стефана. Князь, «изломив» силою железные врата, вступил в город и подверг его жестокому разграблению; была осквернена и разграблена церковь Святой Софии и гробница святителя. Но внезапно Бравлин был поражен жестоким недугом: его лицо оборотилось назад, он упал, изо рта пошла пена. Князю представилось, будто некий старец (святой Стефан) схватил его и намеревается убить. Старец обратился к поверженному с такими словами: «Если не крестишься в церкви моей, [лицо твое] не возвратится на место и ты не выйдешь отсюда». «И возгласил князь: “Да придут священники и крестят меня. Если поднимусь и лицо мое станет как прежде, крещусь!”» Так и произошло. Бравлин действительно принял крещение. Русская рать покинула Сурож, не причинив городу никакого ущерба^{288}.

Очевидно, перед нами легенда, но, как показывает исследование В.Г. Васильевского, легенда, бытовавшая в Крыму в конце X века и, несомненно, известная не только сурожанам, но и херсонитам.

Параллель между чудесными исцелениями двух предводителей варварских северных ратей достаточно красноречива[78]. В глазах жителей крымских греческих городов Бравлин был не просто предшественником князя Владимира, но и типологическим образцом для него, тем историческим примером, на который можно было опереться, объясняя происходившие события. Но это еще не все. У нас есть основания полагать, что культ святого Стефана (и, следовательно, все те сюжетные мотивы, которые присутствуют в его Житии) стал особенно актуальным в Крыму именно в конце X века и, более того, именно в связи с корсунским походом князя Владимира. Оказывается, с именем святого Стефана Сурожского связано имя царицы Анны, супруги Владимира. Это следует из Жития святого, а именно из его четвертого, последнего посмертного чуда, которое называется в рукописях: «О исцелении царицы корсунской»:

«Анна же царица, от Корсуня в Керчь идуши, разболелась на пути смертным недугом на Черной воде[79]. Пришел ей на ум святый Стефан, и сказала [царица]: “О святый Стефан! Если избавишь меня от болезни сей, многим одарю тебя и почести тебе воздам!” И той же ночью явился ей святый Стефан, говоря: “Христос, истинный Бог наш, исцеляет тебя через меня, служебника своего. Восстань здрава, иди в путь с миром”. Тотчас прекратился недуг ее, и выздоровела, словно никогда не болела, и ощутила исцеление, дарованное ей, и возблагодарила горячо Бога и святого Стефана. И на следующий день все, кто был с нею, встали с радостию великой, и отправились в свой путь… и много даров даровали церкви святого»^{289}.