Археологам, кажется, удалось найти остатки этой насыпи. В западной части Херсонеса, на свободном пространстве между двумя базиликами (церквами), находящимися на расстоянии примерно 50–60 метров друг от друга, обнаружен слой насыпной земли толщиной около метра; время его образования датируют очень приблизительно IX–X веками, что как будто позволяет объяснить его возникновение военными действиями князя Владимира^{273}. Позднее вблизи насыпанного корсунянами холма Владимир поставит церковь — памятник своей победы.

Несомненно, Владимир испытывал тяжелые чувства во время многомесячной осады Корсуни. Время шло — а он все еще пребывал в Крыму, не имея возможности вернуться в Киев с победой. Оскорбление, нанесенное ему, оставалось несмытым. Надежды на то, что Херсонес будет взят измором, конечно, могли еще оправдаться. Но необходимо было ускорить события. Вновь, как и десять лет назад при осаде Киева, Владимир решил сделать ставку на раскол во враждебном лагере, на поиск союзника в самом осажденном городе. И вновь его попытка увенчалась успехом.

Источники расходятся в описании решающего момента корсунской осады, равно как и в вопросе о том, чье именно предательство помогло Владимиру захватить город. Согласно летописи, содействие русским оказал корсунянин Анастас — личность вполне историческая, впоследствии один из ближайших соратников князя Владимира. Вероятно, он был священником. (Поздние русские источники называют Анастаса даже корсунским епископом^{274}, но это несомненное преувеличение.) По возвращении в Киев Владимир сделает Анастаса главой (настоятелем?) киевской Десятинной церкви и поручит ему церковную десятину, собираемую со всего княжеского «имения».

Когда и почему Анастас перешел на сторону Владимира, мы не знаем. Сам ли он почувствовал неизбежность падения города и поспешил переметнуться к неприятелю? Или этому предшествовала кропотливая работа лазутчиков Владимира, долгий обмен посланиями через крепостную стену? Об этом можно гадать. Отметим лишь, что корсунское предательство — не единственный эпизод такого рода в биографии Анастаса: спустя тридцать лет, в 1018 году, во время оккупации Киева польскими войсками, Анастас «лестью» войдет в доверие к князю Болеславу Храброму и, приставленный последним ко всему награбленному в Киеве добру, покинет Русь, перебравшись в Польшу.

Так или иначе, но Анастас оказал Владимиру неоценимую услугу. С городской стены, из осажденного города, он пустил стрелу в лагерь Владимира, воспользовавшись обычным способом сообщения между осажденными и осаждавшими. Летопись приводит содержание послания, отправленного со стрелой. «Кладязи суть за тобою от востока, — сообщал Анастас князю Владимиру, — из того вода идет по трубе. Раскопав, перейми [воду]»^{275}. Получив столь ценные сведения, Владимир, «воззрев на небо, сказал: “Если сбудется это, крещусь!”» И все действительно сбылось. Русские немедленно начали копать наперекор трубам и сумели прекратить доступ воды в город. Как и следовало ожидать, это сыграло решающую роль в исходе осады: «люди изнемогли от жажды и сдались».

Летописный рассказ получил блестящее подтверждение во время археологических раскопок, проведенных в Херсонесе еще в позапрошлом веке. Археологи открыли водопровод, которым херсониты пользовались на протяжении нескольких столетий. Во времена Владимира керамические трубы вели по желобам к источнику, расположенному к югу от города. В самом городе трубы подходили к цистерне, вмещавшей около 4–5 тысяч ведер воды. После прекращения подачи воды в город запасов цистерны (если она к этому времени была полной) могло хватить лишь на два-три дня. Затем херсониты должны были сдаться^{276}.

Другая версия капитуляции Корсуни содержится в упомянутом выше Житии князя Владимира особого состава. Здесь союзником («приятелем») Владимира назван некий «вариженин» (то есть варяг) Ждберн (Жберн, Ижьберн). Он и пустил стрелу в «полк варягом», прокричав якобы со стены: «Донесите стрелу сию князю Владимиру!» К стреле же, как мы уже знаем, была привязана записка, в которой сообщалось о подвозе в город продовольствия «земляным путем». Владимир повелел перекопать «земляной путь» и «по трех месяцех» взял город. Ни имени Анастаса, ни каких-либо сведений о разрушении городского водопровода в данном памятнике не имеется.

Предпринимались попытки согласовать обе версии. Ждберн якобы первым вступил в переговоры с Владимиром. Однако, несмотря на прекращение доступа продовольствия, город продолжал держаться еще три месяца, и лишь предательство Анастаса привело к развязке. По-другому представляли дело так, будто Анастас и Ждберн действовали заодно друг с другом: Анастас был вдохновителем замысла, а воин-варяг, которому сподручнее и естественнее было подняться на крепостную стену с луком и стрелами, — лишь исполнителем^{277}. У меня, однако, нет сомнений, что летопись и особая редакция Жития князя Владимира, имея в виду один и тот же реальный факт — падение Корсуни в результате предательства, — отражают две различные версии этого события, два разных рассказа о ходе и обстоятельствах корсунской осады. Летописное повествование и в целом, и в частностях представляется более достоверным[74]. В то же время стоит обратить внимание вот на что. Летописный рассказ несет на себе явное влияние церковной, агиографической традиции. Автор связывает с предательством Анастаса само крещение князя Владимира. Таким образом, действия корсунского иерея наполняются высоким содержанием, скрывая в себе одну из причин обращения в христианскую веру Крестителя Руси. Такая версия могла возникнуть скорее среди клириков Десятинной церкви, которую в течение нескольких десятилетий возглавлял Анастас Корсунянин. Вполне возможно, что она тенденциозна и выпячивает Анастаса на первый план, может быть, приписывая ему чужую заслугу. Рассказ же о Ждберне лишен каких бы то ни было агиографических черт. Рискну высказать предположение: не является ли он отражением той версии рассказа о корсунском походе князя Владимира, в которой вообще ничего не сообщалось о крещении князя в этом городе?

Но вернемся к событиям в Корсуни. Итак, город сдался на милость победителю, сдался, не выговаривая каких-либо условий, ибо жители — вне зависимости от своего положения и достатка — находились в изнеможении и бессилии перед одинаково страшной для всех «водною жаждой». Легко представить себе торжество Владимира в тот миг, когда отворились городские ворота. Многомесячная осада, отнявшая столько сил у его войска, наконец завершилась. Выплеснул ли князь наружу таившийся в его душе гнев? Отдал ли город на разграбление воинам, как это обыкновенно делалось в подобных случаях?

Такой именно исход осады вполне возможен, хотя в источниках мы не находим прямого подтверждения этому[75]. Зато сам князь, кажется, дал волю своим чувствам.

О страшных подробностях первых дней пребывания Владимира в завоеванном городе рассказывается в Житии князя Владимира особого состава:

«…А князя корсунского и с княгинею поймал, а дщерь их к себе взял в шатер, а князя и княгиню привязал у шатерной сохи и с дщерию их пред ними беззаконство сотворил. И по трех днях повелел князя и княгиню убить, а дщерь их за боярина Ижберна дал со многим имением, а в Корсуни наместником его поставил…»

Этот рассказ, несомненно, слишком напоминает известное предание о насилии, учиненном Владимиром над полоцкой княжной Рогнедой около 978 года. Во многом, как мы уже отмечали, он имеет фольклорное происхождение. Но в сокращенном, лишенном какого-либо сказочного обрамления виде этот же рассказ читается в особой (распространенной) редакции Проложного жития святого Владимира («Успение благоверного великого князя Владимира»), сохранившейся в рукописях XV–XVI веков, но имеющей, по-видимому, более древнее происхождение: по взятии Корсуни, сообщается здесь, Владимир «князя и княгиню убил, а дщерь их дал за Жберна»^{278}.