Парусник медленно приближался, и к полуночи большая приливная волна выбросила на прибрежный песок шхуну. На ее палубе стояли двое людей, вид которых Тауи испугал.

Это были два заросших волосами скелета.

Один, спустившись в воду, пошатываясь, пошел к людям. Другой с ружьем в руках в воде упал и подняться не мог. Его подхватили на руки и отнесли к джипу. «Где мы находимся?» — был первый вопрос неизвестных. Им сказали, что это Таиланд, остров Пхукет. «А мы из России…»

Ничего больше двое вынесенных к Пхукету людей сказать не могли. Их немедленно повезли в госпиталь. После душа они попросили: «Пожалуйста, скорее еды…»

А через день госпиталь на Пхукете атаковала армия журналистов. Выяснилось: двое русских вблизи Австралии потерпели аварию и более пяти месяцев были игрушкою океана. Течения вынесли их к Таиланду, чему мореходы несказанно удивились: «Мы полагали себя совсем в другом месте». Люди были предельно истощены. Они сообщили, что каких-либо исследовательских целей у них не было. В океан углубились из любопытства, по доброй воле.

Информация по миру сегодня распространяется быстрее, чем слухи в деревне. В тот же день десятки телевизионных станций и тысячи газет сообщили очередную сенсацию. Мне ее в коридоре поведал главный редактор «Комсомолки», когда я вернулся из отпуска. «История любопытная. Смотайтесь на этот Пхукет. Очень возможно, что это будет что-то вроде «Таежного тупика». Билет мы уже заказали…»

И вот я в Пхукете, в госпитале. Путешественники уже без удивленья встречаются с журналистом — острый интерес к их истории спал. Пострадавшие по-прежнему очень слабы, но потрясающей на первых снимках худобы уже нет. Харчи, как во всякой больнице, тут скудные.

Но страдальцам постоянно привозят еду из ресторанов. Сначала врачи ее ограничивали, опасаясь последствий долгого голоданья. (Старший из мореходов при отплытии из Хабаровска имел вес 106 килограммов. В день помещения в госпиталь весил он 54 килограмма.) Очевиден синдром ленинградских блокадников — обоим постоянно хочется есть. С рестораном договоренность: телефонный звонок без объяснений и просьб означает — нужна еда. Привозят ее немедленно. Одним таким звонком был прерван первый наш разговор. Минут через двадцать подъехал пикапчик, и в руки моих собеседников передали по три коробки различных блюд с картошкой и рисом, а на закуску- по большой пицце.

Все было съедено почти мгновенно. А старший сказал: «Я и еще чего-нибудь пожевал».

На другой день отправились мы на берег и увидели судно. Оставшись без команды, оно было разграблено местными мародерами и охотниками за сувенирами. От шхуны осталась одна коробка. Замытая песком по ватерлинию, она почти лежала, сильно накренившись на правый борт, и походила на панцирь черепахи, из которого вынуто все живое. Носовая часть у правого борта была расщеплена сильным столкновением с чем-то. Названья у шхуны не было. А на корме ниже окошка с цветными стеклами синела полинявшая надпись Kavasaki. (Так называются несколько типов судов, построенных на верфи в японском городе Кавасаки.) По судну бегали ребятишки. Отдыхающие, проходя пляжем, непременно тут останавливались и вполголоса обсуждали недавно виденное по телевидению. В двух высоких и оттого казавшихся особенно исхудавшими людях узнавали попавших в беду мореходов.

Шхуна пока на боку, а команда уже твердо стоит на ногах.

Остров Пхукет каким-то магнитом притягивает терпящих бедствие. Тремя днями раньше, чем этот выброс на пляж, чуть дальше на берег вынесло яхту, на которой в одиночку из Барселоны через Атлантику, Тихий океан и Австралию плыл швейцарец, пятидесятитрехлетний Питер Конрад. У него на судне с едой, водой и навигацией все было в порядке. «Чем же вы объясняете свое появление на Пхукете?»

Швейцарец ответил кратко: «Течения…»

Мореход оказался человеком веселым. Мы вместе посмеялись над главным «морем» Швейцарии — Женевским озером. «Зов, зов… Многие славные мореходы, как известно, выходцы из глубин суши».

— «Сколько же стоило вам это странствие?»

— «Примерно сорок тысяч «зеленых», не считая яхты и ее снаряжения».

— «А если бы не Пхукет, а какой-нибудь необитаемый остров?..»

— «Ну, я-то был в форме и мог бы выжить. А для ваших необитаемый остров мог бы стать последней на земле сушей. Этот песок на пляже им надо поцеловать».

Наших я сфотографировал возле шхуны и, присев на песок, мы продолжили начатый в госпитале разговор об одиссее на «Кавасаки».

Мои собеседники — сын и отец Медведевы — Максим и Владимир Иваныч. Отцу — сорок четыре, сыну — пятнадцать лет. Дом их — в Хабаровске. Но родился Медведев-старший в Ташкенте. И тут опять я услышал два слова: «Зов моря…» Мальчиком Владимир Иваныч носил костюмчик-матроску, слушал рассказы о море, и в этом, считает, возможно, было начало всему. Потом Джек Лондон, книжки о странствиях.

Мечты о море привели в Находку, в мореходную школу, где Владимир начал учиться на моториста рыболовных судов. Но какая-то драка помешала окончить училище. Призвали в армию. После службы нанялся мотористом в танкерный флот. «Облазил многие моря.

Но в портах мы не бывали. И я мечтал о собственной кругосветке. В хабаровском яхт-клубе дневал-ночевал».

Японская «Кавасаки» досталась Владимиру Иванычу почти с помойки — свое отслужившая, отовсюду списанная посудина. Но всем известны мореходные качества «Кавасаки» — «шхуна, даже перевернувшись, не тонет».

Тут, на пляже, мне наглядно было показано, почему «Кавасаки» не тонет. Борт у шхуны с двойной фибергласовой «рубашкой» — наружной и внутренней, а между ними — решетка из брусьев красного дерева.

Доводил до ума шхуну Владимир Иваныч несколько лет. Обретая надежность добротным видом, парусами в первую очередь, давнишнюю мечту хозяина своего — «плавать» — шхуна превращала в реальность. Но плавало судно пока по Амуру. Я так понял, Владимир Иваныч неосторожность имел принимать на ремонт деньги у местных братков.

И они в нужное время появились на палубе «Кавасаки». Кухня на четыре конфорки, ковер в кубрике, мягкий свет от плафонов и паруса очень им нравились. Но дальние плаванья братков не интересовали. Им довольно было Амура, но в хорошей компании.

Владимир Иваныч, потерявший матросскую должность во флоте, работал шофером — развозил молоко в магазины. «Яхта», так стали теперь называть шхуну, вопреки ожиданьям, приварок давала маленький. Беда же главная состояла в том, что братки учинили на ней притон. «Кровь, малолетние девочки… Я понял: сочтут соучастником всего, что творилось под парусами. Попробовал с братками разойтись по-хорошему. Но они пригрозили так, что у меня волосы зашевелились. Выход увидел в том, чтобы скрыться, уплыть куда глаза глядят».

Сборы были не долгими. Свелись они, как я понял, главным образом к запасению провианта: муки, крупы, сухого молока в мешках, сгущенки, тушенки, чая и сахара. «В цистерну с водой я бросил серебряное колечко с руки жены, чтобы вода не портилась». Не искушенный в морских делах, я спросил, не запаслись ли чем-нибудь против цинги. Владимир Иваныч в ответ мне сказал: «Ну, цинга — это Север. В южных водах цинги не бывает». Тут я подумал: моряки не все о странствиях знают, цинга косила людей и в южных морях.

Сына себе в компаньоны Владимир Иваныч взял исходя из сложившихся обстоятельств — тот дальше учиться не захотел. Журналистам отец говорит сейчас, что не было перспективы учиться, «для поступления в вуз надо выложить миллионы». Горькая правда в этом, наверное, есть — такова сейчас жизнь. Но не вся правда. Вторая ее половина состоит в том, что парень плохо учился, и в следующий класс его просто не взяли. Куда податься? Отправиться в дальнее плаванье отец и сын посчитали разрешением всех проблем.

На скорую руку приготовили снаряженье: ружье, акваланг, одежду, спасательные средства, лекарства, сеть, десятка два рыболовных крючков, навигационный прибор «Магеллан», секстант, приемник, радиостанцию, действующую в радиусе пятидесяти километров, географический атлас.