Мы ехали по невеселой, заснеженной дороге, мимо необитаемых дач, хозяева которых были разметены ветром войны в разные стороны.

– Кажется, за мной снова установлена слежка, – высказал я Железнову свое предположение. – Эдингер вот-вот готов сорваться.

– Вы не ошибаетесь, хотя он никогда не обходил вас своим вниманием, – согласился Железнов. – Он боится, как бы вы вообще не замели следов к своей рации.

– Значит, за нами следят? – спросил я.

– Разумеется, – подтвердил Железнов. – Ну и пускай. Доставим немцам удовольствие перехитрить английского разведчика.

Перед одной из самых унылых и невзрачных дач Железнов остановился.

Вдалеке на дороге маячила неподвижная фигура какого-то долговязого субъекта.

Железнов, не обращая на него внимания, распахнул незапертую калитку.

– Входите и запоминайте все, запоминайте каждую мелочь, запоминайте как можно внимательнее! – предупредил он меня. – Эдингер должен сразу почувствовать, что все здесь для вас привычно.

Мы подошли к веранде, Железнов достал из кармана ключи, отпер наружную дверь, потом дверь, ведущую с веранды в дом. Внутри дача казалась не такой уж заброшенной: простая мебель аккуратно стояла по местам, словно комнаты были покинуты своими жильцами совсем недавно.

Из кухни спустились в погреб. Железнов повернул выключатель, вспыхнула электрическая лампочка, он отодвинул от стены большую бочку, обнаружилась дверка, ведущая в соседнее помещение.

Мы проникли туда, и на большом ящике, сколоченном из толстых досок, я увидел радиопередатчик.

– А антенна? – поинтересовался я.

– Видели петуха над входом? – в свою очередь спросил меня Железнов. – Его хохолок из металлических прутьев, торчащих в разные стороны?

– Слабая маскировка, – заметил я. – Как же это немцы не обнаружили ее до сих пор?

– Они и не могли обнаружить, – объяснил Железнов. – Этот петух сидит на крыше всего второй день.

– Так ведь немцы это тоже заметят?

– Петуха заметили бы, но пустые крыши не запоминаются, – пояснил Железнов. – Эдингер, конечно, упрекнет своих сотрудников в ротозействе… – Он кивнул на рацию. – Умеете на ней работать?

– Более или менее, – признался я. – Любительски.

– Достаточно, – сказал Железнов. – Можете сообщить своему шефу, что с вами говорят дважды в месяц, каждое четырнадцатое и двадцать восьмое число, от четырнадцати до пятнадцати, на волне одиннадцать и шесть десятых. Ваши позывные: «Правь, Британия!» – и в ответ продолжение. Знаете гимн англичан? «Британия, правь над волнами!» Иван Николаевич сказал: не надо оригинальничать, чем проще, тем достовернее. И не вздумайте сказать, что вы непосредственно связываетесь с Лондоном, вы говорите с резидентом Интеллидженс сервис, находящимся в Стокгольме.

– Но ведь от меня потребуют код? – спросил я.

– Будет и код, – согласился Железнов. – За три дня вам придется основательно его выучить.

Уходя, Железнов извлек из кармана небольшой пульверизатор и распылил перед дверьми какой-то порошок.

– Зачем это? – удивился я.

– Пыль, цемент, – объяснил Железнов. – Вернувшись сюда, вы сразу узнаете, был ли здесь кто-нибудь после нас.

Мы вышли. Ничто не нарушало унылого спокойствия зимнего дня в опустелом дачном поселке. Только долговязый субъект переместился поближе к нашей даче.

Мы сели в машину, и Железнов с пренебрежительным равнодушием поехал прямо на незнакомца, заставив его поспешно отскочить в сторону.

На следующий день я позвонил в гестапо.

– Господин обергруппенфюрер, это Берзинь, – назвался я. – Вам угодно прогуляться со мной в среду за город?

– В среду или в четверг? – почему-то переспросил Эдингер.

– Мне кажется, среда более приятна для разговоров, – ответил я.

– Хорошо, пусть будет в среду, – согласился он.

Это был довольно торжественный выезд: впереди два мотоциклиста, затем лимузин Эдингера, в котором находились Эдингер, я и еще двое гестаповцев, как выяснилось в дальнейшем, инженер, специалист по связи, и радист, и, наконец, сзади открытая машина с охраной.

В продолжение всей дороги Эдингер самодовольно молчал, но, подъезжая к даче, внезапно обратился ко мне:

– Не указывайте мне местонахождения своей рации, Блейк…

По всей вероятности, ему очень хотелось поразить меня. Утверждающим жестом он указал на дачу с железным петухом.

– Здесь?

Кажется, я неплохо разыграл свое изумление, потому что у Эдингера вырвался довольный смешок.

– Видите, Блейк, нам все известно, – самодовольно произнес он. – Я лишь хотел проверить, насколько вы правдивы. – Он подошел к калитке и пригласил меня идти вперед. – Показывайте.

Я открыл двери и посмотрел под ноги: не было никаких следов, но и не было пыли; кто-то, кто был здесь после Железнова и меня, подмел пыль, уничтожая свои следы.

Мы прошли в кухню, спустились в погреб, я сдвинул бочку, и мы очутились перед передатчиком.

Я слегка поклонился Эдингеру.

– Прошу вас. – И не преминул слегка его упрекнуть: – А вы еще сомневались во мне!

Эдингер обернулся к инженеру:

– Ознакомьтесь, господин Штраус.

Инженер наклонился, радист подал ему отвертку, он быстро отвинтил какую-то деталь, осмотрел, заглянул еще куда-то. Все это делалось очень быстро, квалифицированно, со всем знанием предмета.

– Да, господин обергруппенфюрер, это английский аппарат, – подтвердил он. – Изготовлен на Острове.

– Тем лучше, – одобрительно сказал Эдингер и обратился ко мне: – Когда вы на нем работаете?

– Дважды в месяц, – объяснил я. – Четырнадцатого и двадцать восьмого, от четырнадцати до пятнадцати, одиннадцать и шесть десятых.

– О, вы совсем молодец! – похвалил меня Эдингер. – Теперь я понимаю, почему среда приятнее четверга. Сегодня четырнадцатое.

Он взглянул на часы, позвал радиста:

– Пауль!

Взглянул на меня:

– Позывные?

– «Правь, Британия!» – сказал я.

– Отзыв?

– «Британия, правь над волнами!»

– Отлично, – сказал Эдингер. – Сейчас тринадцать сорок. Благодарю вас, господин Берзинь, за то, что вы выбрали такое подходящее время. Ганс, к аппарату! Слышали позывные… И затем переходите на прием.

Потянулись минуты томительного ожидания.

Ганс работал.

Я, конечно, понимал, что в этот день все было предусмотрено с обеих сторон, но все же облегченно вздохнул, когда заметил, что Ганс услышал ответ…

Эдингер властно указал мне на аппарат:

– Говорите!

Я стал вести разговор с помощью изученного мною кода, разговор от имени Блейка, о каких-то текущих делах, о положении в Риге, о всяких слухах, побранил немцев…

Эдингер и его сотрудники напряженно прислушивались и всматривались в меня.

– Это Лондон? – спросил Эдингер, когда я закончил разговор.

– Нет, Стокгольм, майор Хавергам, – объяснил я. – Резидент нашей службы, через него я связываюсь с Лондоном.

– Молодец, Берзинь! – еще раз похвалил меня Эдингер. – Порядка ради мы попытаемся запеленговать вашего Хавергама, но, я вижу, вы ведете честную игру…

В Риге он потребовал от меня код, и я по памяти написал у него в кабинете большинство условных обозначений, а затем, спустя день, привез ему аккуратно переписанную табличку.

– Отлично, Блейк, – одобрил обергруппенфюрер. – Теперь мы сами будем связываться с вашим Хавергамом, очередь за агентурной сетью. Если она будет того стоить, вы получите железный крест.

«Или пулю в затылок, – подумал я. – Кто знает, захотите ли вы и дальше возиться с Дэвисом Блейком!»

– Эту сеть не так просто подготовить к передаче, – уклончиво сказал я. – Но я постараюсь.

Однако Эдингер был так доволен моим подарком, что я мог еще какое-то время тянуть с передачей агентуры.

Что касается рации, мне больше не пришлось ее видеть; не знаю, что уж там передавали и принимали немцы, но, судя по тому, что Эдингер не высказывал мне никаких претензий, «майор Хавергам» находился на должной высоте. Тогда это меня даже слегка удивляло, и только впоследствии я убедился, что все, что ни делал Пронин, всегда делалось серьезно, основательно и так, чтобы никого и ни в чем нельзя было подвести.