Однако литературная карьера доктора отнюдь не оборвалась. Хотя «Этюд в багровых тонах» не произвел фурора, Уотсон и Дойл извлекли столько удовольствия из работы над ним, что продолжали время от времени встречаться и обсуждать возможности дальнейшего сотрудничества.

В 1889 году с Дойлом, опубликовавшим ряд собственных рассказов в Америке, связался Джозеф Стоддарт. Издатель ежемесячника «Липпинкоттс мансли мэгэзин» в Филадельфии, Стоддарт приехал в Лондон с целью организовать выход журнала в Англии и привлечь к сотрудничеству в нем многообещающих молодых писателей. Он пригласил Дойла отобедать с ним в отеле «Лэнгэм», а услышав о договоренности между Дойлом и Уотсоном, предложил, чтобы доктор к ним присоединился.

Еще одним гостем был Оскар Уайльд. Какое впечатление на Уотсона, воплощение солидных английских добродетелей, надежности и здравого смысла, произвел блистательный эстет Уайльд, нигде не отмечено, но Дойл, во всяком случае, был очарован ирландским остроумцем и неподражаемым собеседником. Много лет спустя он вспоминал: «Это был для меня поистине золотой вечер».

Два чудеснейших произведения той эпохи – биографическая повесть Уотсона «Знак четырех» и уайльдовская аллегория о добре и зле «Портрет Дориана Грея» – вдохновлены обедом в «Лэнгэме».

Неудивительно, что Уотсон решил описать приключение, известное как «Знак четырех»[51]. История о пропавшем сокровище, восточные похождения, эффектная погоня за Джонатаном Смоллом и Тонгой вниз по Темзе интересны сами по себе, но для Уотсона повесть имела особое значение, поскольку описанные в ней события свели его с первой женой, Мэри Морстен.

Неизбежным последствием брака Уотсона и Мэри Морстен было то, что теперь доктор виделся с Холмсом много реже. «Моего личного безоблачного счастья и чисто семейных интересов, которые возникают у человека, когда он впервые становится господином собственного домашнего очага, было достаточно, чтобы поглотить все мое внимание, – сообщает он нам. – Между тем Холмс… оставался жить в нашей квартире на Бейкер-стрит, окруженный грудами своих старых книг, чередуя недели увлечения кокаином с приступами честолюбия, дремотное состояние наркомана – с дикой энергией, присущей его натуре»[52].

Глава седьмая

«Громкие дела и сенсационные процессы»

Год 1889-й был для Холмса крайне занятым, и вновь отчеты Уотсона равно поражают как делами, которые они содержат, так и отсутствием остальных. Это был год, когда Холмс расследовал необычную проблему инженера Виктора Хэдерли и свирепое нападение на него, стоившее ему большого пальца. Это был год, в котором сыщик установил подлинную личность Хью Буна, нищего, чье безобразное лицо знал каждый бывавший в Сити, и в котором он пролил свет на тайну Боскомской долины. Уотсон сохранил яркие и захватывающие рассказы об этих делах.

Но, кроме того, это был год, когда Холмс оказался причастен к скандалу вокруг борделя на Кливленд-стрит и продолжавшемуся расследованию уайтчепелских убийств. О них Уотсон ни словом не упоминает. Значительная часть работы Холмса, пользовавшегося доверием высших классов английского общества, в 1880–1890-х годах осталась неосвещенной из-за щепетильной цензуры доктора. Цензуру эту приветствовал сам Холмс. Он говорит в «Медных буках»:

Мы уже рассмотрели роль, которую Холмс играл в расследовании убийств Потрошителя. Теперь пора обратиться к истории с заведением на Кливленд-стрит. Это был первый в викторианской Англии громкий гомосексуальный скандал после суда 1871 года над Болтоном и Парком, двумя юными трансвеститами, которые любили облачаться в шелковые и атласные платья и навещать театры и пассажи Стрэнда, называясь Стеллой и Фанни.

В какой мере Холмс способствовал тому, чтобы был замят скандал, разразившийся после полицейского обыска дома 19 по Кливленд-стрит 6 июля 1889 года? Насколько глубоким – и некрасивым – было его участие в судебном преследовании молодого журналиста, чье единственное преступление, видимо, состояло в том, что он чересчур уж серьезно верил в право публики знать незатушеванную правду?

Скандал начался с допроса Томаса Суинскау, юного рассыльного, задержанного по подозрению в краже на Центральном телеграфе. Суинскау, имевший при себе необъяснимо большую денежную сумму, отвергал обвинение в воровстве, но под нажимом признался, что получил деньги в уплату за половые сношения с несколькими мужчинами в доме 19 по Кливленд-стрит, принадлежавшем некоему Чарльзу Хэммонду. При полицейском налете на дом Хэммонда выяснилось, что хозяин бежал из страны (предположительно его предупредили), но удалось арестовать соучастников, а главное, Генри Ньюлава, еще одного юного рассыльного с телеграфа.

Ньюлав предпочел не молчать, и пока он говорил, полицейские следователи все больше ерзали в своих креслах. Некоторые из тех, кто, по словам юноши, постоянно посещал заведение и пользовался услугами мальчиков Хэммонда, принадлежали к элите викторианской Англии.

Один, лорд Артур Сомерсет, был не только королевским конюшим и другом принца Уэльского, но и служил в армии, посланной в 1885 году на выручку генералу Гордону в Хартум, но не стяжавшей успеха, как оказалось. Другой, граф Юстон, был потомком Карла II и его любовницы Барбары Вильерс. Начали всплывать намеки, что участие королевских особ в развлечениях на Кливленд-стрит не ограничивалось визитами этого потомка одного из бастардов «веселого монарха». Было упомянуто имя принца Эдди, герцога Кларенса и внука королевы Виктории.

Вот тут-то политический и социальный истеблишмент начал смыкать ряды и принимать меры для защиты своих. И возложили защиту на Майкрофта Холмса, который решил, что его брат Шерлок найдет способ замять неприятный инцидент. Лорда Артура Сомерсета спешно спровадили за границу, а Шерлок Холмс получил инструкции провести собственное тайное расследование параллельно с дознанием полиции.

Возможно, все и осталось бы шито-крыто, если бы не упорство одного радикального журналиста. Официальная версия не удовлетворяла Эрнста Парка, издателя еженедельной газеты «Норт-Лондон-пресс». Он объявил скандал «настолько ужасным и отвратительным, что ему лучше было бы оставаться тайной, если бы не необходимость разоблачить постыдную дерзость, с какой официальные лица сумели оградить от наказания главных преступников». И на этом Парк не остановился.

Он недоумевал, каким образом Хэммонд заранее узнал о полицейском налете на бордель и почему Ньюлав и остальные получили относительно легкие приговоры. Благодаря связям в полиции Парк узнал о показаниях Ньюлава, касающихся причастности к делу аристократии, и даже раскопал слухи о принце Эдди.

В ноябре 1889 года Парк опубликовал историю Кливлендстритского скандала, в которой назвал и Сомерсета, и графа Юстона. Он также не поскупился на очень прозрачные намеки о причастности кого-то еще более знатного и высокопоставленного. Сомерсет прохлаждался на водах в Европе, но граф Юстон, вопреки настояниям Майкрофта, отказался бежать из страны. Он решил, опять-таки вопреки совету братьев Холмс, подать в суд на Парка за клевету. Парк благородно отказался назвать свои источники и получил год тюрьмы за неуважение к суду.

Холмс, без сомнения, сыграл свою роль в фабрикации дела против Парка: значительная часть сведений, использованных для давления на журналиста, была получена от него, а не от полиции, и трудно рассматривать его участие иначе как в неблагоприятном свете.