– Горло перерезано, как у всех жертв Потрошителя, – заметила Ирен.

По ее тону я поняла: пока я изучала покойницкую и тело, примадонна в свою очередь изучала меня.

– Разрез выглядит таким… чистым, – сказала я.

– Без сомнения, они стерли кровь, перед тем как сделать фотографии. Но мне интересно, вымыли ли жертве лицо.

– Почему?

– Она похожа не на уличную девку, а скорее на прачку или работницу фабрики. Проститутки обычно используют яркую дешевую косметику, и в случае насильственной смерти власти обязаны оставить лицо нетронутым, чтобы жертву могли легко опознать.

– Вы хотите сказать, полиция не желает, чтобы ее опознали?

– Я лишь говорю, что интересно бы узнать, была ли на лице убитой косметика. Но у мужчин странное отношение к подобным вопросам: они запросто могли умыть жертву в попытке вернуть ей достоинство, приличествующее мертвым, и даже не задуматься о том, что уничтожают главные отличительные признаки, по которым ее можно опознать. Конечно, мое предположение имеет смысл только в том случае, если она вообще работала проституткой и имела привычку краситься.

– А как насчет… ран?

Ирен молча указала на простыню, которая пересекала тело женщины, превращая его в подобие «распиленной» на сцене ассистентки фокусника: мертвенно-белые ступни и колени с одной стороны; обнаженные плечи, шея и голова – с другой.

Какой же неведомый фокусник распилил это тело и каким образом?

Примадонна наклонилась вперед и приподняла край полотна.

Я сжала кулаки с такой силой, что ладони обожгла боль, будто у меня из рук вырвали невидимые поводья. И услышала сдавленный стон. Свой собственный. У женщины не было грудей: на их месте зияли открытые раны.

Я подумала о медиках и полицейских следователях, которые смотрели на эти увечья и поражались их жестокости, хотя люди их профессий постоянно сталкиваются с ужасами, терзающими человеческое тело. И все же лишь женщина могла понять опустошающую трагедию, когда нечто, присущие только ее полу, было столь бесчеловечно изуродовано.

Неожиданно в голове у меня снова промелькнул корсет с распущенной шнуровкой, который болтался теперь над головой женщины, и кровавые розы, украшающие его верхний край. Если бы бедняжка выжила в нападении, этот предмет гардероба стал бы для нее не более чем насмешкой.

На лице Ирен застыла непроницаемая маска. Она бросила быстрый взгляд в мою сторону, желая убедиться, что я тоже держу себя в руках, после чего вернула простыню обратно с такой бережностью, что ткань опустилась на изуродованное тело, словно легчайшая вуаль.

Руки примадонны взялись за нижний край простыни, а глаза вопросительно посмотрели на меня. Посчитав, что немого вопроса недостаточно, она уточнила:

– Вы в состоянии продолжать?

– Ей таких вопросов не задавали. Я готова.

Но Ирен уже снова заглядывала под полотно.

Такое неуважение к интимной жизни человека было очень трудно перенести. Но я напомнила себе, что на этом самом месте уже стояли доктора и делали то же самое, чем сейчас заняты мы, а то и больше. Что тело уже проинспектировано мужчинами. И что мы тоже женщины, как и несчастная жертва, и сейчас осматриваем ее лишь с одной целью: сохранить жизни таких, как она.

Однако… простыня уже была поднята, и я подошла поближе к Ирен, чтобы увидеть то, что видела она.

Примадонна вдохнула и задержала дыхание так надолго, что я уже стала опасаться, как бы она не потеряла сознание. Я же, мне казалось, и вовсе перестала дышать. Меня одолело бешеное головокружение. Вешалка с одеждой то уплывала, то приближалась, норовя вонзить пустые крюки прямо мне в глаза. Ослепить меня в наказание за то, что я посмела увидеть…

– Травмы, судя по всему, внешние, – наконец произнесла Ирен, снова начав дышать.

У меня задрожали ресницы, и я еще сильнее вонзила ногти в ладони.

– Очень странно, Нелл, – продолжала моя спутница. Ее голос будто доносился до меня со дна глубокой бочки.

Я была не в состоянии реагировать даже на то, что она назвала меня чужим именем.

Внезапно я почувствовала, что она крепко схватила меня за локоть:

– Не вздумайте хлопнуться в обморок; здесь негде присесть, кроме стола, и негде лечь, кроме пола.

Я покачала головой, стараясь прогнать стаю мух, которые упорно жужжали у меня в ушах, и крепко ухватилась за запястье Ирен.

– Думайте о картине в целом, – уже мягче продолжала она. – Что все это может значить. Интимные части тела этой женщины… не удалены хирургическим путем, а просто-напросто отрублены. В целом же тело осталось нетронутым, если не считать нескольких ссадин. Нет выпущенных кишок, глаза не выколоты. Почему Потрошитель изменил стиль? У лондонских жертв всегда были вырезаны внутренние органы. Я уверена, что если мы как следует расспросим работников морга, то узнаем, что с женщинами из дома на улице де Мулен обошлись так же, как с этой.

Мысль о том, что подобные страшные увечья таились под кровавой пеной шелка и кружев в зале, ожидающей посещения принца Уэльского, чуть было снова не привела меня к обмороку.

Но потом я подумала, что мне выпала честь – да-да, честь! – узнать об этих зверствах и противостоять им, чтобы другим женщинам города не пришлось с ними столкнуться. И я сделала глубокий вдох. Странно, что в воздухе не чувствуется тяжелого металлического запаха крови и что мне так жарко, будто я опустилась на низшие круги ада, хотя в комнате стоит холод. Странно, что гул в ушах прекратился, что я все еще стою на ногах и что простынь снова опускается мягким снежным пологом, скрывая из виду чудовищные раны…

– Вы ожидали чего-то подобного? – спросила я.

– Я ожидала увидеть результат кровавой резни. Но не такое. Похоже, перед нами уникальное явление в истории бесчеловечности.

– Сначала она была убита, а изувечена позже, как все жертвы Потрошителя?

– Я в этом не уверена. – В голосе Ирен звучала тревога, которой мне не доводилось слышать раньше. – Я в этом совершенно не уверена.

Если бы я намеревалась упасть в обморок, теперь было бы самое время. Но момент прошел; я снова черпала силы в обещании, которое когда-то дала самой себе: ничто в этой жизни, как и в смерти, не смутит меня. Я не позволю себе ни минуты блаженного забытья – ни сегодня, ни когда бы то ни было в будущем.

Такова страшная цена стремления быть женщиной, знающей жизнь не понаслышке.

Глава двадцать седьмая

Череп под кожей

Из дневника

Много минут спустя мы стояли бок о бок, прислонившись спиной к стене снаружи покойницкой. Холодный камень вытягивал тепло из наших тел, но мы не могли заставить себя пошевелиться.

– Так, значит, ни одно из лондонских убийств не может по жестокости сравниться с тем, что сделали с этой женщиной? – спросила Ирен.

Мне подумалось, что стена, на которую я опираюсь, так же холодна и тверда, как плита, на которой лежит тело. Сама я чувствовала себя пустой и лишенной эмоций, словно ходячий труп. Однако послушно принялась перебирать в уме факты о смертях, которые произошли в Лондоне не так давно.

– Ну, сама я, конечно, ничего не видела. Но из разговоров было понятно, что по природе своей убийства можно назвать самой настоящей резней: все равно что вскрытие, проделанное обезьяной. Здесь же мы видим спокойное, умышленное нанесение увечий, что, по моему мнению, гораздо страшнее.

– Значит, я была права, оградив Нелл от такого зрелища. Но не ошиблась ли я, решив, что вы сумеете справиться лучше нее?

– Тут дело не только в крови, Ирен, но в природе нападений. Они стали более…

– Более мучительными для женщин, которые оказались их свидетелями. Тем не менее в каждом случае горло перерезано.