-- Так, так, умница! Ну, а скажи-ка, вот это что за слово?

   И он показывал пальцем в книжку.

   -- Ка-ша, -- читала Парашка.

   -- В книжке-то каша? Да кто ж ее сюда наклал? Вот поди ж ты! Знают, что больше ребенку идет, тем и приманивают... Дома-то не скоро дождешься: крупа-то в городе, а деньги-то в ворохе, а тут вон оно и есть. А это что? -- И он указывал другое слово.

   -- Са-ло, -- читала Парашка.

   -- Каша с салом. Вот это славно! Ай да девка, ты лучше нас живешь: мы работаем, да и то пустые щи да картошку мнем, а ты только в книжку глядишь -- и то что кушаешь! Не найдем ли мы еще что, ну-ка, прочти вот тут!

   -- Ма-ли-на.

   -- Ого! После каши-то с салом малина на закуску! Больно хорошо. А тут?

   -- Ко-сарь косит.

   -- Вот так чудеса! Что значит ученье-то: и каша с салом, и косарь косит; у нас косарем-то только и можно лучину щепать, а у них косит!

   В такие вечера все приходили в благодушное настроение, забывали свою неприглядную жизнь. Бывало, вечером Григорий или сидит насупившись, или что-нибудь делает молчком; но теперь, после таких развлечений, он оживлялся, прибадривался, начинал вспоминать молодость, рассказывал, что он встречал, когда в отходе был. Время шло незаметно, и после таких вечеров крепче спалось и веселее вставалось.

   Только Еремкины кончили молотьбу, как пошли осенние дожди. Небо заволокло тучами, дорога испортилась, везде образовалась грязь, лужи, канавы наполнились водой. При ходьбе в школу в полусапожках Парашки всегда чавкала вода. Когда она приходила в избу, то мать стаскивала ей скорей башмаки и вытирала ноги. Парашка стала чувствовать головную боль и насморк, но крепилась, не говорила матери, а только по вечерам не сидела за книжкой и больше лежала на печке.

   Григорий стал разбираться с урожаем. Он отвез семена в магазин, расплатился с теми, у кого занимал рожью и мукой, и перемерил, что оставалось на продажу. Вышло немного. Григорий чувствовал, что ему опять не расквитаться со старостой, значит, опять дома сиди, готовый хлеб ешь. Еще что продать? Нечего, все в обрез. Занять? Кто поверит, -- да и нет у них в деревне денежных людей! Тьфу ты, пропасть проклятущая!.. Да когда же все это только кончится?..

VIII

   Наконец ударили морозы. Землю сковало так, что она сделалась точно мостовая; и когда ехали на колесах, то еще издалека слышался глухой грохот, который молотками отзывался в мозгу. Мужики из Моховки стали справляться в город; с ними решил поехать и Григорий.

   -- Ты смотри там что, -- наказывала мужу Ненила, -- а Парашке купи сапожки, чулочки да полушалок теплый.

   -- Коли выгадаю что, куплю, а как не на что будет, где ж я возьму?

   -- Выгадай как-нибудь, -- что ж обижать девку! Она у нас одна.

   -- Ладно, -- сказал Григорий и тронул лошадь.

   Парашка в этот день пришла из школы со слезами.

   Ее истоптанные башмаки при ходьбе по замерзлой земле окончательно развалились, и ноги у ней очень озябли. Когда мать разувала ее, то они были красные, как у гуся. Мать послала ее на печку, но там ножонки разошлись с пару. Девочка плакала сначала тихо, а потом заревела.

   -- Ой, матушка, больно! Милая, еще больнее стало! -- выла Парашка.

   -- Что ты, дура, что ты? перестань! Сейчас утихнут. Ведь это все так. Вот маленько обойдутся, и пройдет.

   Парашка замолчала не скоро: видно, ноги не проходили. Потом она успокоилась, но с печки не слезала. Мать решила ее немного поразвлечь и полезла к ней.

   -- Ну, что ты сегодня во сне видела?

   -- Ничего.

   -- Так ничего не видала?

   -- Нет.

   -- А как же, тебе сегодня отец сапоги привезет, чулки, полушалок -- ты нешто не рада этому?

   -- Рада.

   Парашка еле ворочала языком. Ненилу это встревожило. Уж не захворать ли хочет девчонка? И ее кольнуло в сердце. Она пощупала у дочки голову и спросила:

   -- Што же это у тебя, аль што очень болит?

   -- Нет, -- отвечала Парашка.

   -- Так отчего же ты такая невеселая-то?

   -- Так.

   Ненила вздохнула.

   -- Ах ты, моя ученица! Тебе, знать, учиться не хочется, -- заленилась.

   -- Нет, хочется, штой-то ты? -- оживилась Парашка, подняла голову и хотела слезать долой.

   -- Куда это ты?

   -- Урок учить.

   -- Ну, поспеешь, выучишь! Полежи еще маленько, и я с тобой полежу, а то не хочется с печки-то слезать.

   Парашка опять легла. Ненила уже не в первый раз стала спрашивать, как у них там в школе, хорошо ли с ними обходится учительница, кричит ли на них, не сердится ль? Кого всех больше любит? Парашка говорила, а Ненила вспоминала свои детские годы. Ничего тогда об этом у них и слухов не было.

   -- Вам лучше будет жить! -- вздохнув, сказала Ненила и стала слезать с печки.

   Были полные сумерки. Ненила зажгла огонь. Парашка соскочила вслед за ней и полезла за стол. Только Ненила зажгла лампочку, как в окошко застучали.

   -- Кто там?

   -- Эй, хозяйка! Выйди на минутку сюда, -- послышался мужской голос.

   -- Что там такое? -- проговорила Ненила встревоженная и вышла из избы.

   Парашка слышала, как у двора зашел какой-то разговор, ее мать ахнула; потом разговор перестал, хлопнула калитка, скрипнула дверь, и в избу вошла Ненила. Парашка взглянула на нее и не узнала матери. На ней не было лица.

   -- Вещун твое сердце, дочка! Отца-то в городе в будку забрали.

   -- В какую будку?

   -- А такую, куда пьяных сажают.

   -- Што же, он пьяный напился?

   -- Выпил, говорит, в трактире да с буфетчиком повздорил. Бутылкой, говорит, в трактирщика-то запустил.

   -- А что ж ему там сделают?

   -- Изобьют, да как бы деньги не вытащили... В трактире-то, говорит, и то тузили, тузили! Ох ты, мое горюшко!

   Ненила горько заплакала. У Парашки тоже застлало в глазах. Ей уж не хотелось ни учить уроков, ни сидеть тут, она забилась под божницу и съежилась. Ненила между тем причитала:

   -- Говорила мне родная матушка: "Не радуйся, дочка, замужеству. Бабья судьба -- во всем худоба". Словно она мне напророчила! Не вижу ни счастия, ни радости, захожу я словно в темный лес, чем дальше иду -- темней впереду. Когда ж это только кончится?

   Парашка подскочила к ней, обняла ее за плечи и тоже заревела.

IX

   На другой день только после обеда Григорий приехал домой. Лошадь его всю ночь стояла голодная, бока у ней обвисли, резко обозначились ребра, и она, понуро опустив голову, едва передвигала ноги. Григорий ее не погонял. Он сидел, нахлобучив шапку, и глядел как будто вперед, причем глаза были тусклы, как свинец. Это был тот же мужик, да не тот. Что-то новое, небывалое явилось в выражении его лица. Он был не пьян. Лошадь, подойдя ко двору, повернула к воротам морду и тихо заржала. Григорий медленно вылез из телеги и, размявшись, нехотя стал выпрягать ее.

   -- Ты бы еще там ночку ночевал! -- с упреком сказала Ненила, выходя навстречу мужу и на ходу натягивая кафтан.

   -- И ночуешь! С этими дьяволами только схватись!

   -- А тебе нужно было схватываться?

   -- А то что ж, теперь на них богу молиться? -- проговорил Григорий, и голос его задрожал. -- Они во всем нас жать будут, а мы и пикнуть не смей. В лавке обдирают, на базаре обдирают и в трактире на обман идут. Что у нас деньги-то нахальные? Мне моя копейка-то тоже дороже всякого приходится, а они за нее вместо добра -- дерьма! Я им покажу!

   -- Эх, мужик, мужик! -- вздохнув, проговорила Ненила. -- Сказано: с сильным не борись, с богатым не судись.

   -- Вот еще старосту, корявого черта, нужно распотрошить. Если он мне только пачпорта не даст, я ему не знаю что сделаю!

   -- Нагруби еще ему, он те не так доймет.

   Немила стала выбирать из телеги; там, кроме веретья и пустых мешков, ничего не было.