-- Неизвестно, кто кого кормит-то, -- не замечая волнения сотского, проговорил этапный, -- нас хозяин или мы его?..

   Сотский снова отпрянул от стены и, глядя искоса на парня, залился ядовитым деланным смехом:

   -- Ха-ха-ха! Мы с тобой прокормим! Кормильцы-поильцы какие! Небось купца два разжирело от нас! Нет, брат, а я думаю, что хозяева-то все дураки... Им бы не так с вами нужно обходиться, а прижать бы вас, как Варвару к амбару, чтобы сок потек, тогда бы вы не забивали головы незнамо чем!

   Сотский сказал последние слова твердо и решительно и даже показал руками, как следует прижать рабочий народ. Парень только молча, гневно поглядел на него и решил не отзываться. Старик-сторож почесал рукой живот и равнодушно проговорил:

   -- Ну, тоже наш брат -- не скот, без череду-то его жать нечего.

   -- Что ж на него глядеть, коли он сам заставляет?

   -- Хозяева-то тоже не ангелы, их тоже по головке не погладишь.

   -- Ну, коли плохо делает хозяин -- жалься иди: на то начальство есть. Кто делает не по правде, на того всегда закон найдешь!

   -- Как задастся, а то и не найдешь!

   -- Какой дорогой пойдешь.

   -- Какой ни иди, все равно! Пословица говорит: с сильным не борись, а с богатым не судись. Я тебе расскажу из старины... Тогда тоже бывали такие случаи-то... Один раз возмутился народ в графщине, -- ты про графщину слыхал?

   -- Слыхал, слыхал, -- лениво, как будто утомившись от горячего разговора, промолвил сотский. -- Только не бывал никогда. Собирался много раз на ярманку жеребенка покупать, -- там, говорят, жеребята хороши, да все с деньгами не сберешься...

   -- Э-э-э! -- чмокнул старик языком. -- Вот бы поглядеть, где человечьего поту-то пролито да наших костей положено, -- жуть берет, как вспомнишь, что было!.. Именье агромадное... Один сад сто десятин, и весь каменной стеной обнесен, с башнями по углам. Посреди сада пруд десятин в десять, а посреди пруда остров, и на нем беседка. Все это вырыто и насыпано мужицкими руками да мужицкими хребтами... Мулатки и сад насадили... А дом-то в городу не скоро такой встретишь... Уж боковых-то окон осветить его не хватало, так посередке стеклянную крышу сделали. И все это нужно было нашему брату содержать... И житье же, говорили, было: что твоя Сибирь Тобольская... Работали и старый и малый: так артели и были, кто в поле, кто по двору, кто в саду... А за всем надсмотрщики были приставлены, верхами, с трехвостными плетьми... Чуть кто загляделся, так тебе так врежут промежду плеч, что недель шесть прочешешься. Все это было заведено при старом графе, а как граф-то помер, осталась хозяйничать графиня -- еще хуже пошло... Барыня была бестолковая, самонравная и силу большую имела. Самому царю крестной матерью приходилась. Так ее не только в своей вотчине, а по всей губернии боялись... И чем старее становилась, тем лютее... Такие мытарства стала творить, какие, може, другой нехристь своему врагу не придумает. Горничным, которые ей голову чесали, щеки щипцами жгла; родных внучек за провинность голым местом на лед сажала, а уж про мужиков и говорить нечего... Може, не одна сотня их, не доживя веку, на тот свет пошла!

   Старик, говоривший с перерывами, остановился. Ему трудно было много говорить; он усиленно несколько раз кашлянул, чтобы прочистить горло, потом, проведя рукой по лицу, продолжал:

   -- Вот тогда и выискался один парень, Федосейкин Захар, молодой еще, а разбитной такой, мозголовный. Собрал народ... Что ж, говорит, православные, доколь нам эти муки терпеть? Этак всем безо время могила... Нужно нам от этого избавиться!.. Снаряжайте-ка, говорит, меня в Питер да составляйте прошенье. Написали, все перечислили, все ее лютости; просят либо смерти, либо живота. Отдали эту бумагу Федосейкину, собрали денег на дорогу... Распростился он со всеми, наказал старикам жену молодую в обиду не давать и пошел.

   Пришел он в Питер и стал разузнавать, как ему к царю подойтить. К царю, говорят, можно нашему брату тогда подойти, когда он на прогулке, да и то коли будет при ём хороший телохранитель... атъютант, што ли, по-ихнему... А другой, пожалуй, и не допустит... Вызнал это, стало быть, Захар и порешил идти на два бога: либо пан, либо пропал... Разнюхал, когда да в каком месте царь гуляет, и пошел... Стал в уголышке и дожидается... Вдруг летит быдто енерал, а за ним еще кто-то. Захар подумал, что это и есть, мол, царский телохранитель, бух перед ним на колени... Ан, ехал-то не телохранитель, а градоначальник. "Что такое?" -- "Прошенье к царю". -- "Взять его!" Сейчас подскочили к Захару будочники, отправили его в часть... "Так это, говорят, вы на госпожу свою жалитесь?" -- "Так точно". -- "Ну, так ладно... Ваше прошение не к царю пойдет, а к вашей госпоже, и тебя домой по этапу отправят... Будет вам всем урок, как на господ жалобы подавать..."

   Старик остановился, чтобы перевести дух. Сотский и этапный сидели молча, не шевелясь. Сотский откинулся к стене и бесцельно глядел в противоположную стену, прищурив глаза и не выражая ни большого сочувствия, ни интереса к тому, что рассказывал старик. Парень же, напротив, отклонился от стены и, повернув голову к старику, с жадностью прислушивался к каждому его слову, причем глаза его горели огнем, а на щеках выступили красные пятна.

   -- Много ли, мало ли прошло время, -- стал опять рассказывать старик, -- пригнали Федосейкина назад домой, а уж бумага вперед его пришла... Барыня, как прочитала бумагу-то, на стену бросилась... Сейчас же в губерню послали за солдатами, палками всех наказывать. А Захара, как привели, сейчас под замок, и ни с кем ему видеться не позволяют... Еду подавать велено через день, один хлеб да прудовую воду, пока барыня ему настоящей казни не выдумает... Ну, знамо, всех жуть обуяла, все ходят, повесивши головы, а тошнее всех Захару. Ломает башку, как бы ему убежать, а убежать нельзя... Посадили его в дровяную сараюшку, а сараюшка была каменная, с потолком. Потолок хотя и деревянный, только не достать ему до него... Глядел, глядел парень и видит, в земле поленья торчат... Как лежали, значит, дрова-то, засыпались щепою, кожурою -- нижние-то поленья и остались. Бросился к ним парень, выпоротил их, поставил один на один и начал потолок трогать... Попробовал -- поддается. Уперся парень головой, -- выскочили одна потолочина; ухватился за другую да на чердак... а с чердака-то в слуховое окно... на волю... Прибежал к своим. "Ну, говорит, батюшка, матушка и ты, молодая жена, простите меня! Все равно, говорит, не носить мне головы, так коли уж гибнуть, так гибнуть на воле"... Попрощался со всеми, да и в беги. Куда убежал, где скрылся -- так никто и не знал...

   -- Ну, а барыня-то что ж? -- равнодушным голосом спросил сотский.

   -- К барыне приехал губернатор, наказал, кого она выбрала, да и уехал. Опосля того графиня отца с матерью Захаровых на поселенье услали, а еще сколько-то в солдаты забрила.

IV

   -- Вот это хорошо! -- воскликнул, несколько оживившись, сотский. -- Это по-настоящему! Не хошь, сукин сын, своим набольшим повиноваться -- так слушайся собачьей шкуры!

   -- А почему же это хорошество все признали негодящим, -- с горящими глазами проговорил парень, -- да, бог дал, отменили?

   -- Сдуру это сделали, надо бы погодить, тогда бы вот и ваш брат шебаршить перестал. До этого дело не дошло бы.

   Этапный взглянул на сотского. Увидав сердитое выражение его лица и полнейшую уверенность в правоте, он решил замолчать. Он глубоко ушел головою в воротник пальто и плотнее прижался спиною к стене; глаза его сделались тусклыми, и самое лицо и вся голова стали как будто меньше.

   В сенях послышались новые шаги. Шаркнула, отворяясь, наружная дверь и задребезжала внутренняя. В правление вошел в пальто внакидку и с фуражкой на затылке помощник, с русыми усиками на бескровном лице и подслеповатыми глазами. Сотский поднялся с места, сделал почтительное выражение на лице и проговорил: