Невольно закрыл я глаза. Глядеть становилось больно и невозможно. Бросив поводья, я держал лишь фуражку, надвинутую ниже бровей, всю измятую ветром, и почти не заметил, как очутился на самой вершине.

   Мы сошли с коней и, оставив их щипать траву, вошли в яму, вырытую здесь для спасения от ветра. Яма была невелика, но, когда мы вошли в нее, ветер носился уже над головами и не мешал. Разостлав бурку, я лег. В горле пересохло, хотелось пить.

   -- Давай кумыс, - попросил я Халима, и он пошел отвязывать от седла мешок с провиантом.

   Было уже светло. Наступало утро.

   С вершины было видно вокруг на сотни верст. Это была оплошная зеленая долина, расстилавшаяся до самого горизонта, и мелкие горы на ней - Машук, Железная, Змеевка - казались отсюда копнами сена, разбросанными по степи. Вдалеке, на горизонте, виднелась снеговая цепь кавказских гор е Эльбрусом и Казбеком, похожая на гряду далеких серых облаков. Кое-где в окружности светились озера, и словно белая нитка, извивалась по зелени какая-то речка, должно быть Подкумок; а в стороне над самой чертою земли висела бледная луна, без лучей, угрюмая и усталая"

   Халим наломал хворосту и развел костер. Сучья трещали, искры и дым относило в сторону. Нанизывая на вертел куски баранины, Халим сидел на корточках возле огня, ко мне спиною, и что-то тихонько пел - невнятное и заунывное, с жалобными переливами, точно нараспев плакал.

   -- Про что поешь? - спросил я.

   -- Про горы. Песня такая.

   -- Хорошая?

   -- Кто знает! - сказал Халим. - Может быть, этого никогда и не было. А может быть, это и правда: кто знает!..

   Я подсел поближе к костру.

   Под треск сырых сучьев и под шипенье шашлыка, который пенился и розовел на вертеле, Халим пересказал мне свою песню о давно прошедшем - о незапамятных временах, когда еще не было снега и льдов на Кавказском хребте и громады гор стояли с обнаженными каменными вершинами.

III

   Люди, жившие у подножия гор, своими злодействами и непокорностью воле божией прогневили аллаха. И в великом гневе своем он приказал солнцу истребить этих людей. И солнце остановилось: не стало ни вечера, ни ночи, ни утра; ветер затих, воды загнили, и пересохли все ручьи и колодцы. А палящее солнце все стояло на полудне, и земля трескалась под его лучами, и все изнемогало от жажды и зноя.

   "Всех истреблю грозой и огнем! - восклицал во гневе аллах. - Только троих из вас пощажу: Селима, Шахана и Ал и бека!"

   И призвал аллах на гору этих юношей и велел выслушать им свою великую волю.

   Когда Селим, Шахан и Алибек, повинуясь воле аллаха, отправлялись на гору, голодный народ кричал им:

   -- Остановитесь и умирайте вместе с нами, как велит дружба, о которой вы пели нам в своих песнях!

   Трое юношей были самые красивые, самые добрые, самые честные - лучшие из всех людей, и умели петь такие песни, каких теперь никто не знает и никто не поет.

   Плакали юноши, расставаясь с народом, плакали горькими слезами, а люди проклинали их за измену и бросали камнями в них и пускали стрелы, но аллах хранил своих избранников. И никто, кроме них, не мог ступить на гору, а кто ступал, тот падал мертвым. Между землею и небом стояли тучи недвижимой пыли, и солнце кровавым шаром висело в воздухе, и весь горный хребет окутался мглою, и мгла эта прятала юношей от стрел и каменьев.

   -- Селим, Шахан и Алибек! - услышали юноши, когда взошли на голую каменистую вершину. - Вас троих я хочу спасти. Идите вниз по ту сторону гор, а сюда я пошлю молнии и громы и истреблю нечестивый народ!

   Но они, упав на колени, сказали:

   -- Обрати гнев твой на нас троих, великий аллах, а людей пощади и возврати им воду, без которой они страдают.

   И юноши стали просить аллаха, чтоб он принял их в жертву себе.

   -- Тогда поймут люди, что мы погибли за них, не нарушая дружбы и верности, о которых мы пели им, и не станут нас проклинать, а поймут и сделаются дружней и добрей и будут сами петь о нас своим детям, и дети их будут добры и верны и станут лучше, чем мы все трое вместе.

   -- Зачем погибать лучшим за худших? - воскликнул аллах. - Пусть погибают дурные!

   Но юноши, не поднимаясь с колен, повторяли все то же:

   -- Обрати гнев твой на нас, а тех пощади. Казни нас самою лютою смертью, но в долины пошли воду, которая не иссыхала бы вечно.

   Нахмурился великий аллах, и чело его стало мрачно, как зияющая горная пропасть, и дал он знак холодным ветрам и поднял бурю над горами такую страшную и студеную, какой не бывало вовеки. И солнце, стоявшее недвижимо, тронулось и быстро пошло к закату, и в долине, обреченной на гибель, после долгого зноя вдруг повеяло влагой и ночною прохладой.

   -- Слава великому аллаху! - воскликнули юноши в ожидании страшной казни.

   И вдруг почувствовал Селим, что кровь его стынет и сердце леденеет, а сам он весь растет и поднимается к небу все выше и выше, -и вместо рук у него уже тянется туман, а вместо ног клубятся облака; холод и лед ощущает он в сердце и, собирая последние силы, кричит на весь мир:

   -- Слава великому аллаху!

   И расплывается в небесах седою косматою тучей.

   И студеные ветры подхватывают тучу, рвут ее в мелкие

   белые хлопья и снегом разносят по вершинам всего хребта, где никогда не бывало раньше ни с гужи, ни снега.

   А Шахан и Алибек, слыша последний крик товарища, без страха и восторженно вторят ему: "Слава великому аллаху!"

   И чувствует сейчас же Шахан, как сердце его вдруг заледенело. И видит он, что вырастает, подобно Селиму, и поднимается к небу. Уже туман стелется вместо рук, и облака клубятся по пояс, и лед сковывает дыхание. "Слава великому аллаху!" - кричит он в последний раз и хлопьями снега рассыпается по вершинам гор. И Алибек, приветствуя гибель товарища, славит в ответ имя великого аллаха.

   Заледенел, заклубился туманом, наконец, и Алибек, и вскрикнул он с высоты небес, рассыпаясь снегом:

   -- Слава великому аллаху!

   И все замолкло.

   Только снежная вьюга бушевала в горах, заметая их и покрывая вершины вечными льдами. Крутилась и выла метель всю ночь; всю ночь ревел ураган, какого никто не слыхал доселе, и в ужасе думали люди, что наступил конец мира.

   А когда наутро ясное солнце, уже не грозное и палящее, а радостное, взошло на небо и пригрело наметенные снега, с гор побежали с веселым шумом реки и ручьи - и жизнь вернулась в долины на вечные времена.

   И теперь, кто всходит на высокие горы, где среди снега и льдов воют вьюги, тот слышит их долгую однозвучную песню:

   "Помнишь ли ты, человек, Селима, Шахана и Алибека?

   А если помнишь, то почему же ты забываешь добро и правду и не любишь людей, как любили их трое юношей?"

   И лежат снега на вершинах уже тысячи лет, посылая людям воду, чтобы им не умереть от жажды, и люди счастливы, но вспоминают трех юношей только те, которым высоко на горах поет о них вьюга вечную однозвучную песнь.

   Халим замолчал...

   Молчал и я. Только потрескивал костер да ветер шумел над головою, иногда выхватывая искру и унося ее вместе с дымом и гася на лету.

   Между тем восток разгорался...

   Выше и шире вырастали над горизонтом полосы света, ярче и ярче они желтели и розовели, и шествие их было величественно и дивно.

   Заря пылала... И вот уже под заревом ее рдело полнеба, и прямые золотистые лучи короной стояли в воздухе.

   -- Солнце! Солнце! - невольно крикнул я, выбегая из ямы на голую вершину - навстречу маленькой ярко-красной полоске, показавшейся над горизонтом, как кусок раскаленного железа.

   Не прошло минуты - и солнце выплыло большим красным шаром, разгораясь все ярче и заливая золотом небо и землю.

   И вся снеговая цепь гор, видневшаяся как далекая туча, и ледяной Эльбрус, казавшийся серым, теперь стояли розовые и сияющие на фоне ясного небосклона.