Игуменья подошла к святым образам, помолилась, потом возвратилась к близняшкам и, глядя на них, снова улыбнулась.

— Если бы не твое платье и все вот это, — она кивнула на Веру, стоявшую перед ней в модных потертых джинсах, такой же потертой футболке, кожаной куртке, — я бы уже сейчас не угадала, кто из вас Вера, а кто Надежда.

Обе стояли перед ней в ожидании решения, опустив головы.

— Значит, хочешь душу свою положить за други своя, то есть за родненькую сестричку? Это хорошо, похвально. А кто будет расхлебывать кашу, когда все выяснится? Какая тень падет на мою обитель? Что подумают? Что здесь какие-то махинаторы, аферисты, обманщики? Или еще похуже? А что подумают сестры, когда увидят и узнают обо всем?

— Матушка, не успеют подумать! — Надежда снова хотела упасть на колени перед настоятельницей, но та удержала ее. — Никто не догадается, зато мы поможем сестре.

— Сестрица твоя должна, прежде всего, помочь себе самой, — игуменья теперь внимательно смотрела на Веру. — «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его», — так Сам Господь говорит.

— Бог тебя благословит, — она дала Надежде приложиться к своему кресту. — Что ж, коль ты так слышишь свое сердце, коль оно не обманывает, то пострадай за свою сестрицу, понеси ее крест. А она пусть поживет здесь, побудет несколько дней затворницей, никуда не выходит, подышит нашим воздухом, помолится. Я обо всем на несколько дней позабочусь. А уж коль дело до суда дойдет, то… Да будет воля Твоя, Господи!

Она перекрестила и Веру и, оставив обеих сестер, удалилась на молитву об их судьбе и спасении.

Поток света

Вера осталась в келье своей сестры совершенно разбитая и опустошенная. Она не знала, что делать дальше: не хотелось ни молиться, ни читать, ни думать, ни спать, ни жить… Она подсела к столику у окошка и механично взяла несколько листочков бумаги. Потом стала так же механически читать:

Вера — поток света.

Вера — клинок правды.

Веры призыв — это

Быть посреди правых.

Вера — глоток неба.

Вера — раскат грома,

Свежий кусок хлеба,

Угол святой дома.

Вера — комок нервов.

Вера — ручья влага,

Тяжесть креста древа,

Бремя креста благо.

Вера — росы искры

В нежном цветке розы,

Свет из лампад чистый,

Древних молитв слезы…

«Чьи это стихи? — подумала она — сначала равнодушно, даже не вникая в них, но, перечитав, задумалась. — О какой вере идет речь? Вера — чье-то имя или состояния души? Если состояние, то почему я ничего этого не чувствую? Ни глотка неба, ни раската грома, ни искры росы… Почему для меня вера — пустой звук, а для кого-то…» И стала читать дальше:

С верою жить — просто,

С верою жить — строго,

Если душа просит

Жить и любить с Богом.

С верою жить — вольно,

С верою жить — сладко,

Если душе больно,

Если душе гадко,

Если ее судят —

Судят судом строгим —

Веру ее людям,

Веру ее в Бога.

«С верою жить — вольно, с верою жить — сладко, — мысленно повторила она. — А я, Вера, живу вообще без веры… Такое может быть? Может, раз живу. Вернее, жила, и тоже вольно, сладко, красиво. Так почему же теперь все резко изменилось? Для того, чтобы, все потеряв, я обрела какую-то другую веру? Даже не другую. Ведь у меня не было вообще никакой веры, кроме веры во всемогущество нашего папы, веры в его возможности, в его власть и, конечно же, в свои силы, свою красоту, свою популярность. Где теперь все? Папа ничего не может исправить, он оказался бессильным, а я без него — ноль без палочки. Выйду на свободу — никто не только не узнает, но и никто не захочет общаться со мной, зэчкой. Никакие салоны, массажи, тренировки не возвратят всего, что я имею сейчас: привлекательности, здоровья, бодрости. Выйду больной, безобразной старухой…»

С верою жить — больно,

С верою жить — чудно,

Если вокруг колья,

Если тебе трудно.

Вера — она терпит,

Вера любить учит,

Даже когда треплят

Или когда мучат.

Вера живет кротко,

Пламень страстей тушит,

Даже когда кто-то Плюнет тебе в душу…

«Почему я никогда не нуждалась в вере в Бога? — продолжала думать Вера, вчитываясь и вчитываясь в написанные мелким почерком строчки. — Почему кто-то без этой веры не может жить, а я могу. Вернее, могла… Почему мы с Надей такие похожие и такие непохожие? Ведь из одной утробы матери, одним молоком вскормленные, в одной семье воспитанные, ни в чем не знали отказа, а такие разные?»

Вера вдруг вспомнила, как их, еще маленьких близняшек, которыми восхищались все друзья и знакомые родителей, мама приводила в церковь — тогда они еще жили в глухой провинции. Они обе — и Вера, и Надежда — удивленно озирались по сторонам, ощущая себя в неком сказочном царстве: настолько тут все было красиво, торжественно. Приятно пахло ладаном, свежими просфорками, восковыми свечками. Девочки просили дать им по маленькой свечке, чтобы зажечь и поставить самим на огромный подсвечник в центре храма, но старушка, стоявшая у свечного ящика, выбирала им большие, толстые восковые свечи и, зажигая их, поддерживала детские ручонки, чтобы те их не уронили.

— Пусть горят, пока не подрастете, — ласково улыбалась она, — а когда станете взрослыми — сами будете ставить.

Почему я все это забыла? — думала Вера, глядя сейчас на светящийся перед ней огарок маленькой монастырской свечи. — Почему это стерлось в моей памяти, не закрепилось в моей душе, не дало никаких всходов, как у Нади? Кто виноват? Я сама, моя судьба, злой рок, еще кто-то?.. Как возвратить все то, чем я восхищалась, когда меня приводили в храм? Почему я теперь ничего этого не ощущаю? Или я действительно стала мертвецом?.. Сама еще живу, а душа моя давно мертва? Такое возможно?.. А почему бы и нет, раз так я живу? Живой труп».

В жизни — всегда сложной,

В жизни — порой грязной

Все победить можно

С верой святой ясной…

«Все победить можно? — Вера грустно улыбнулась. — Наверное, не все. В моей ситуации уже ничего ни победить, ни изменить… С верой, без веры — ничего не изменишь. Сидеть тебе, не святая, а очень грешная Вера, в местах не столь отдаленных до лучших солнечных дней. Ясно?»

Она поднялась и подошла к святым образам, висевшим над кроватью, где спала Надежда.

«Почему я ничего этого не чувствую: ни Бога, ни веры в Бога, ни этих святых? Почему я мертва ко всему этому? Почему оно во мне исчезло, а у Нади осталось? Кто виноват: кто-то или я сама? Ведь мне никто не запрещал верить, ходить в церковь, никто не ругал за это. Пусть родители не понимают выбор Надежды: монастырь, отречение от карьеры, всего мирского. Положим, ее выбор для них — своя крайность: вот так взять — и отказаться от всего, что имеешь. А имеешь ведь не комнатушку в общаге, а целый дворец, не говоря о том, что имеешь в самом дворце. Тогда мое неверие, моя духовная слепота, духовная мертвятина — другая крайность».

Незаметно для себя Вера опустилась на колени перед святыми образами и, плача, обратилась к ним:

— Господи, если можешь, прими меня такую, как я есть: ничего не знающую, ничего не умеющую. Верни мне, Господи, все, что я растеряла, заглушила, убила в себе. Верни чистоту моей детской веры, радости, когда я девочкой стояла в храме и молилась Тебе. Верни меня саму себе и Тебе, научи молиться, верить, прощать и любить всех. Оживи, воскреси, Господи, мою мертвую бесчувственную душу. Если для этого нужно наказать меня — накажи. Если нужно поразить лютой болезнью — порази. Я вся в Твоих руках, Господи! Помоги любящим меня родителям пережить весь мой позор, дай им силы выдержать все это, а со мной делай все, чтобы я только исправила свою жизнь. Я согласна принять любой приговор, любой позор на свою голову, только поддержи моих папу и маму, не оставь их в беде.