— Да, мама, — прошептала Вера, — я многое поняла… И хочу поехать в монастырь…

— Как? Тоже в монастырь? — Смагин подскочил с места.

— Нет, папа, — поспешила успокоить его Вера, — не насовсем. Просто хочу повидаться с Надей. Я чувствую, что нужно побывать там. Не знаю, зачем, но нужно… Моя подписка о невыезде заканчивается. Не хочу, чтобы меня доставили в милицию снова в наручниках. Хватит этих издевательств, сил уже никаких нет терпеть. Скорее бы конец. Будь, что будет. Я не виновата…

— Пусть поедет, — поддержала дочь Любовь Петровна.

— Тем более, что скоро ее ожидает другой «монастырь», — за колючей проволокой, — махнул устало Павел Степанович. — Годиков, эдак, на пять. Если народный суд не впаяет больше.

— Думаю, дело до суда не дойдет, — Выкван сохранял спокойствие и выдержку. — Я тоже уверен в непричастности Веры к аварии. Но чтобы доказать это, связать воедино все факты, которые у нас уже есть, не хватает какого-то одного звена. Как только оно появится — а оно обязательно появится — все то, что задумали против нас, развернется против тех, кто это задумал. Не хватает лишь маленького звена. Маленького чуда.

— Идите вы со своими чудесами знаете куда? — Смагин поднялся и надел пиджак. — В монастырь! Все чудеса — там. А у меня — сплошные земные дела и заботы. Не до чудес.

Отчаяние

Вера приехала в монастырь под вечер, когда служба давно закончилась, монахини и послушницы поужинали и разошлись по своим кельям, чтобы там совершать уставное молитвенное правило, обязательное для всех. Готовилась к молитве и Надежда. Она была несказанно удивлена и обрадована, увидев в дверях родную сестру. Обняв, она пригласила ее в свое скромное жилище.

— Обалдеть можно, — изумилась Вера, оглядываясь по сторонам, — никогда бы не подумала, что ты решишься оставить ради этого все, что имела, видела, узнала. Папа наш недавно открыл приют для бездомных, так там условия получше здешних будут. А тут, выходит, электричества даже нет?

— Не только электричества, — Надежда усадила сестру за столик. — Мобильных телефонов тоже нет, компьютеров нет, Интернета, телевидения, развлечений разных, клубов, ресторанов.

— А что же есть?

— Бог, Которому мы служим, — ответила Надежда, готовясь угостить сестру с дороги горячим монастырским чаем.

Вера присела за стол, не раздеваясь, погруженная в свои невеселые переживания.

— Ты счастлива? — задумчиво спросила она, глядя на Надежду, стоящую перед ней такой родной и в то же время такой неузнаваемой: в строгом черном платье, такой же черной шерстяной кофточке, белом платочке.

Надежда почувствовала, что на душе сестры лежит какая-то тяжесть.

— Как все странно, — задумчиво продолжила Вера. — Ты сама отказалась от всего, что имела, чтобы жить здесь. А я лишилась всего, сама того не желая, и теперь буду жить в своем «монастыре», который называется зоной. Видишь, сестричка, какие мы с тобой одинаковые и разные…

И, заплакав, стала рассказывать о приключившейся с ней беде.

— Я не умею ничего из того, что умеешь ты: ни служить Богу, ни молиться, ни стоять в храме, — Вера вытерла слезы, снова став задумчивой. — Поэтому прошу: помолись за меня, грешную. Для этого я приехала к тебе. Завтра утром мне нужно быть в милиции, оттуда — в суд. Прокурор и обвинитель будут требовать наказать меня на полную, народ вообще готов повесить, расстрелять, растерзать меня, причем сделать это публично, чуть ли не в прямом эфире, чтобы, как говорится, другим впредь неповадно было. Я не знаю, как все это переживет отец, он и так на грани физических и душевных сил. Ничего невозможно сделать. От папы отвернулись все, даже самые близкие его друзья, брезгуют с ним общаться. Но я хочу, чтобы ты поверила мне: я не виновата. Не виновата! Меня подставили, использовали для того, чтобы насолить отцу, отомстить ему, расправиться с ним перед выборами. Они уже и так проиграны. Поэтому я не буду ждать, когда мне огласят приговор. Если дело дойдет до суда, то я… с собой… Молись обо мне, сестренка. Прости за все и молись за мою грешную душу.

И она снова горько заплакала.

Надежда обняла Веру, и слезы тоже навернулись у на ее глазах.

— Ты хочешь сделать нашему отцу еще больнее?

— У меня просто нет иного выхода… Я освобожу себя и всех от этого позора.

— Нет, сестричка, если ты на это решишься, то навлечешь на отца и всех нас еще больший позор, а на себя — гнев Божий.

— Мне и так нет прощения, — Вера не могла сдержаться от рыданий. — Пусть уж лучше раз и… Я в тупике. Никто и ничто не может мне помочь! И потом… Об этом никто не знает, только ты: меня вынуждают, от меня требуют…

— Что от тебя требуют? — встревожилась Надежда. — Лезть в петлю?

— Что угодно: в петлю, наглотаться наркотиков, порезать себе вены — что угодно!

— Кто требует? Говори, кто тебя шантажирует?

— Я не знаю, как их зовут, кто они, откуда, — Вера стала бледной. — Они появились сразу после того, как я очутилась в том состоянии беспамятства. Теперь приходят каждый раз по ночам, едва начинаю засыпать. Я боюсь сомкнуть глаза. Только смыкаю, начинаю дремать — и появляются они: во всем черном, окружают меня и требуют, требуют, требуют… Особенно та, что главная: высокая, худая, с каким-то знаком или орденом на груди. Она требует сделать это немедленно, сует мне в руки бритву, говорит, где взять психотропные препараты. Я боюсь, Надя, боюсь. Я не знаю, как бороться с ними. Они начинают меня мучить, бить, угрожать… Я спрашиваю их: «За что вы меня так мучаете?» А они говорят: «Ты сама знаешь!» Что знаю? Я ничего не понимаю, что происходит, кто эти призраки. Не могу, нет сил!

— Это тебе внушает дьявол и его слуги, — Надежда еще жарче обняла сестру, — это они внушают такие страшные мысли. А если поддашься — уже действительно не будет прощения. И никто тебя не сможет вымолить от этого страшного греха. Никто.

— Я не виновна… Я не виновна, — Веру охватил страх.

— Раз ты говоришь, что невиновна, то выход есть. Найдется выход! Нужно лишь верить Богу, молиться Ему и вручить свою судьбу в Его руки. Но это должна сделать ты — сделать так же решительно, как поверила обманщикам и подставила под удар нашего родного отца. Выход один: доказать, что ты невиновна. Не в петлю лезть, не бритву брать в руки, а бороться за правду, потому что Бог — в правде. Он Сам есть Правда.

— Я не виновата… — простонала Вера, — но не знаю, что делать, как бороться дальше. Все, что можно, уже сделано. И все бесполезно.

Надежда опустилась на колени перед святыми образами и начала безмолвно молиться. За окном пошел дождь, забарабанив крупными каплями по крыше, где-то вдалеке послышались раскаты грома.

— Пошли, — Надежда решительно взяла Веру за руку.

— Дай хоть чаю попить, — та не понимала, куда тянет ее сестра.

— Еще будет время.

— Да я скоро…

— Говорю, будет еще время: и на чай, и на все остальное. Пошли к матушке игуменье. Нужно посоветоваться. Есть один план.

***

Игуменья внимательно выслушала рассказ Веры, а потом, взглянув на обеих, вдруг улыбнулась.

— Сколько вижу близняшек, всегда поражаюсь премудрости Господней. Ни один художник, даже самый талантливый, не способен воспроизвести то чудо, которое творит Господь. Смотрю вот и думаю: как вас родители различают? Даже родинки на лице у вас одинаковы, обо всем остальном и говорить нечего: абсолютная копия. Как в зеркале. А вот по духу — ничего похожего, как земля и небо. Почему так?..

Затем внимательно посмотрела на Веру.

— Решила, значит, не по-Божьему, а по-своему найти выход? Тут мы тебе не помощники, напрасно пришла. Петли у нас нет, фонарных столбов тоже, да и бритвой не пользуемся: поди, не мужики. Разве что в речку. Бултых — и дело с концом. Неподалеку отсюда старая мельница осталась, может, жернова сохранились. Так бери жернов — и в речку. С разбегу, чтобы наверняка, а то волной назад вдруг выбросит. Речка, знаешь ли, не всех утопленников принимает. Тогда с тобой новых хлопот не оберешься: откачивать, «скорую» вызывать…