— Ну что ж, отлично! А теперь посмотрим, сможешь ли ты сейчас удержаться от битвы, Марк Випсаний Агриппа.
Он повернулся к сигнальщику, как всегда, ждавшему приказа в любую минуту, и произнес:
— Пора!
Флот, целую вечность простоявший на месте, наконец-то пришел в движение. Левое крыло, плыть которому предстояло дольше всех, огибая стены гор острова Левкада, первым взмахнуло веслами и тронулось в путь. Антоний, чей фланг должен двинуться вперед вслед за левым, стоял как вкопанный, и глаза его были прикованы к правому флангу врага.
— Ну же, давай! Ближе, — приказывал он. — Ближе! Ишь, любимчик богов!
Ничего подобного не произошло. Вражеский флот заскользил по воде — но в противоположную сторону. Он отступал перед кораблями Антония.
Антоний тихо выругался. Корабль закачался на волнах. На палубе тоже все пришло в движение: рабы суетились вокруг голубого круга карты, стараясь не упускать из виду ни одного раскрашенного деревянного кораблика, переставляя их в соответствии с ходом сражения.
Все корабли Агриппы пятились по воде, и отнюдь не неуклюже. Они хотят вытащить его из норы. Заставить заглотнуть наживку.
Быстро переведя взгляд с карты на море и обратно, Антоний усмехнулся. У него меньше кораблей — но они гораздо массивнее, и вдобавок он укрепил их мощь, обшив бимсы железом. Он сможет пробить себе путь. Только пусть противник даст ему достаточно водного простора, достаточно места, чтобы набрать скорость. Сначала в ход пойдут весла, а потом — так как ветер крепчал и дул с запада на северо-запад, как и всегда в этом чертовом заливе, — потом, с благословения богов, паруса, словно поджидавшие, когда прозвучит долгожданное слово команды, развернут корабли и помчат их прочь.
Мечты сладки, но в реальности все было далеко не так просто. Его врагом был знаменитый Агриппа — этот хитрец видел все замыслы Антония и опережал каждый его шаг. Истинный дар богов… Антоний великодушно признавал это. Он сам обладал таким же даром — в битвах на суше: у него был зоркий глаз на каждый шанс к победе и талант знать, как поступить в самый разгар сражения.
Эта морская битва, похоже, обещала стать неописуемо тяжеловесной и муторной — как война двух гигантских черепах. Антоний, который мог играючи двигать свои легионы, как костяшки на абаке, смотрел на корабли на карте и не чувствовал ничего, кроме свирепого нетерпения. Он сохранял спокойствие лишь благодаря Сосию — тот предостерегал его словом или наклоном головы. Но вскоре был уже готов слезть со своей плавучей крепости, пойти, милостью Геркулеса, через поганое море к этому поганцу Октавиану и удушить его голыми руками.
Однако он ничем не выдал своей растерянности. Впервые в жизни Антоний не знал, как лучше ему действовать. Но это был его выбор. Если бы он решил сражаться на суше, то игра велась бы по его правилам. Он же предпочел море, и придется пройти через неизбежное: победить, проиграть или просто ускользнуть — на свободу или в черную тьму, откуда нет возврата.
Корабли Агриппы перестали пятиться. Наступила небольшая пауза, пока переставляли весла, — флот противника казался ничуть не опаснее и не агрессивнее, чем армия огромных многоножек. Наконец, враг под бой барабанов двинулся вперед.
Оба флота сблизились. Из катапульт, установленных на палубе, тут же полетели снаряды, словно ни одна сторона не хотела терять время после столь долгого ожидания. За некоторыми из них тянулся хвост огня[96]. Остальные снаряды были обычными — стрелы, ядра из свинца, глины, обычные камни, — но смертельно опасными для плоти, костей и дерева судна.
Внешне спокойное лицо Антония дрогнуло: он усмехался от уха до уха. Наконец-то он получил свое сражение. Скорее всего, он не станет победителем и ему останется лишь надежда ускользнуть при помощи наития и своего не так уж плохо оснащенного флота. Но лучше всего… лучше всего было бы вообще не сражаться.
Октавиан терпеть не мог сражений. Антоний от души надеялся, что и от этого его просто тошнит.
— Ну что, как дела наверху, в нашем курятничке? А, постная рожа, надутый ханжа? Животик свело? Гадишь всласть? Добрыми римскими бульничками — пока все не будет кончено?
Кто-то быстро подхватил шутку — один из остряков-сенаторов; Антоний не сразу вспомнил его имя — свойство плохого политика, как сказал бы Цезарь, но Антоний не был Цезарем.
— Ему осталось наложить еще немножко дерьма, и он построит себе новый город. Как, по-твоему, он его назовет? Клоака Виктория[97]? Какополь?
— Как это бестактно! — ввернул другой. — И совершенно лишено тонкости. Конечно, он назовет его Никополь. В честь своей победы, которую ему преподнесет Агриппа.
— Победы над чем? Над переполненными горшками?
И понеслось в таком же духе — пока в воздухе летал огонь и сближались корабли, пока нос первого корабля не уткнулся в борт первого вражеского судна. Тут же пошел в ход абордажный мостик, и мужчины наконец начали биться врукопашную, лицом к лицу, как и положено мужчинам — даже в море.
Диона стояла на палубе флагманского судна царицы, сразу за троном. Это было ее место по праву, но она редко занимала его, предпочитая поменьше чести и побольше удобства, и устраивалась сбоку или где-нибудь в тени. Однако сегодня ей следовало находиться поближе к центру событий.
На Клеопатре были одежды из золота и золотая диадема — эллинка до кончиков ногтей, царица… Если ее захватят в плен (а такое могло случиться — если все расчеты окажутся неверными и роль, отведенную ей Антонием и его флотоводцами, сыграть не удастся) — она предстанет перед врагом истинной владычицей Египта.
Диона гадала, билось ли сердце Клеопатры — под великолепными одеждами и золотом — так же ровно, как и у нее самой. Воля врага, сражавшаяся с их волей, темные силы, жуткие существа, расползавшиеся из лагеря Октавиана на утесе, атаковали тем сильней, чем ближе подплывал к нему флот. От кошмарных духов черных пастей пещер и безлюдных мест, особенных, где пролилась кровь, древняя кровь; от их неясного диконапевного бормотания можно было сойти с ума. Все это казалось странным и чужеродным в правильном и практичном мире Октавиана. Но Диона знала: он не остановится ни перед чем, чтобы завладеть империей.
Битва приближалась, и солнце все ярче палило над тихим морем. Клеопатра и жрицы, окружавшие ее, изо всех сил старались взять под защиту свой корабль — как и весь флот. Остальное было не в их власти. Они не могли пролить свет в души, в которых не было света, но стремление выжить в предстоящей битве воодушевляло лучше любой магии.
Ни Клеопатра, ни Диона, ни все остальные не спрашивали, что случится, если круг разорвется — или если Клеопатра спасется, а Антоний — нет. Они миновали утес и вышли в открытое море. Диона надеялась, что здесь чары врага пойдут на убыль. Но тянулись долгие часы ожидания, битва все не начиналась, а силы зла не ослабевали.
Но и не возрастали, и это свидетельствовало о том, что они устали, как и жрицы. На море и на суше, в душах и телах война застыла на мертвой точке, словно не желая что-либо изменить и не имея на это сил.
Когда поднялся ветер и корабли наконец двинулись с места, напряжение внутри круга стало ощутимым, как будто враг вот-вот добьется преимущества. Но удара не последовало, ни малейшей дымки тьмы не застлало солнце. Ветер дул, как обычно, как дул каждый день, крепчая к полудню, принимая направление, при котором мог наполнить паруса и погнать корабли в обход острова Левкада, в открытое море. Боги, четыре дня подряд насылавшие на Акций шторм, похоже, тоже устали или перенесли свою злобу на другие земли.
Флот Клеопатры держался в стороне от битвы. Некоторым из ее людей — молодым и не столь молодым — не терпелось послать свои корабли на бой с врагом, но приказы царицы были жесткими и безоговорочными. Они не будут драться. Это не их задача. Им надо ждать. Ждать и смотреть.