— Конечно, нет, мама. Просто слуги болтали между собой, а брат случайно услышал и попросил меня объяснить. А я слышал от отца.

— И он, вероятно, собирается донести все подробности до мужа Дианиры?

— Конечно. Он просто обязан сделать это.

Диона хотела было не согласиться, но что толку спорить с ребенком о справедливости и милосердии. Она присела на край фонтана и заставила себя улыбнуться.

— Ну хорошо, а как дела у твоего отца?

— Неплохо, как и всегда.

— А как чувствует себя жена твоего отца? — Она вопросительно посмотрела на сына.

— Госпожа Лаодис здорова. Вчера вечером она родила сына.

— Неужели? Какое это, должно быть, для нее счастье.

Андрогей был умен не по годам, и Диона надеялась, что он не поймет скрытого смысла ее слов. Она рассталась с Аполлонием очень давно — Тимолеон был совсем еще маленьким. Тогда это казалось неизбежным. Ее удивило даже не то, что он снова женился, а что так долго ждал, чтобы найти подходящую юную наследницу. Лаодис, молодая, привлекательная, прекрасная мать для будущих детей, получила, кроме того, в приданое доход богатой провинции. Для мужчины с амбициями, который вращается при дворе на средних ролях и горит желанием подняться повыше, — идеальная партия.

Когда-то он питал надежды в отношении Дионы, полагая, что она поможет ему достичь цели. Семья ее была из вымирающего рода Лагидов[6], Диона осталась последней: отец умер от лихорадки еще до ее рождения, мать скончалась при родах. Родители оставили ей все, что имели: земли, поместья — такие богатства удовлетворят аппетиты любого охотника за удачей. Диона выросла в храме Исиды, который заменил ей и мать, и отца. Она покинула храм, чтобы стать законной наследницей, хозяйкой собственного дома и предстать пред очами царицы — своей родственницы. Но выставлять себя напоказ претило ей, она предпочитала жить просто.

Наверное, она была плохой женой, но все эти женские премудрости не для нее. Аполлонию нужна была женщина, не склонная забывать обо всем на свете во имя исполнения воли богини; умеющая развлечь невыносимо глупых придворных, терпеливо исполняющая любые прихоти мужа.

Она родила ему двух сыновей. Аполлоний взял к себе старшего, оставив второго с ней. И теперь у него сын, которого он не желает делить с матерью.

Андрогея, похоже, не волновало появление соперника, претендующего не только на любовь отца, но, вероятно, позднее и на наследство. Возможно, он не боялся этого — судьба еще не наносила ему чувствительных ударов.

— Расскажи мне о своем новорожденном братике — попросила Диона. — Как его имя?

— Папа хочет назвать его Птолемеем, — ответил мальчик. — Но Лаодис настаивает на имени Демострат, в честь ее отца. А уж она-то добьется своего. Ее отец собирается пожаловать внуку все свое имущество и доходы.

Андрогей не был завистлив. Он и в этом походил на мать; кроме того, ему недоставало честолюбия, отец, без сомнения, считал это весьма прискорбным. Диона погладила его по волосам, и он это вытерпел — редкий случай.

— Останешься пообедать?

— О, не могу. Празднуют рождение малыша — и я должен быть там, а то пойдут сплетни: все считают, что я готов удушить младенца прямо в колыбели.

— Какая нелепость, — вырвалось у Дионы.

— Для меня естественно желать, чтобы первенец оказался девочкой, — заметил Андрогей. Конечно, он был огорчен, но его чувство не имело ничего общего с той звериной ненавистью, которая приводит к братоубийству; Диона была уверена в этом.

— А когда родился Тимолеон, у папы оставалось время на меня? Я не помню.

У отца никогда не находилось времени на детей, но Диона ни за что не сказала бы этого сыну.

— Отец уделял тебе не меньше времени, чем и до рождения брата. — В конце концов, она почти не покривила душой. — Он всегда предпочитал общаться с взрослыми сыновьями, а не забавляться с малышами. Вот увидишь: побалует жену, полюбуется на младенца и снова вернется к тебе — ведь ты умеешь поддерживать умные разговоры.

Тимолеон завопил бы от радости — Андрогей лишь слегка пожал плечами. Чувства юмора он лишен начисто, впрочем, как и его отец.

— Надеюсь. Сейчас он держит себя как Александр, когда у того появился наследник.

— Однако тут все права на твоей стороне. Аполлоний родом из обычной греческой семьи, а род Леодис происходит от македонского солдата, даже не благородной крови. Наш же род ведет свое начало от самого Лага и брата царя Птолемея[7].

Слова матери, хотя в них не содержалось ничего нового, несколько ободрили мальчика; но Андрогей не был бы Андрогеем, если бы не внес в них ясность:

— У Николая Лагида никогда не было собственных сыновей, даже незаконнорожденных.

— Это так, и госпожа Мериамон была бесплодна. Зато они усыновили много детей. Одна из их дочерей, в которой текла македонская и персидская кровь, вышла замуж за египтянина; у них родилась дочь, которая полюбила грека, от их брака тоже родились дети — так и пошел наш род. Ты должен гордиться своим происхождением. Александр гордился бы.

— Откуда тебе знать, что чувствовал бы великий Александр? — усомнился Андрогей.

— Так говорит Богиня, — ответила Диона. Этот аргумент не подлежал сомнению. Даже сын со своим полудетским скептицизмом испытывал благоговейный трепет перед жрицей Дионой. Она взяла его за руку — мальчик тут же попытался высвободиться — и мягко попросила: — А теперь расскажи мне, как ты живешь.

Андрогей, более чем сдержанный молодой человек, против такого тона устоять не мог — и рассказывал куда больше, чем собирался. А Диона радовалась, что сын разговаривает с ней, навещает даже чаще, чем раньше. Андрогей был ее первенцем, и она, как бы ни противился этому его отец, всегда оставалась его матерью.

3

Сейчас в царице нельзя было узнать женщину, которая несколько часов назад была в гробнице Александра. Садясь на престол в тронном зале, она становилась существом высшего порядка. Дворцовый распорядитель, как обычно, призвал Диону к исполнению своих обязанностей, и она, облачившись в придворные одеяния, заняла положенное место: недалеко от трона, среди жриц Исиды в ритуальных одеждах.

Эта Клеопатра, здесь, сейчас, была воплощением Исиды на земле. Предки ее, македонские греки, никогда не забывали о своем происхождении и не придерживались египетских обычаев в одежде и поведении. Но Клеопатра, когда считала нужным, умела перевоплощаться в подлинную царицу Египта. Сегодня она была именно ею.

Блюститель строгих канонов красоты обнаружил бы немало изъянов в ее лице, но фигура царицы была безупречной. Облегающее платье из льна, такое тонкое, что казалось почти прозрачным, подчеркивало прекрасные линии тела. На ней были изумительной красоты драгоценности: массивное нагрудное украшение из золота, слоновой кости и лазурита; золотой пояс; золотые браслеты на длинных ногах и гибких руках. В руке она сжимала жезл и высоко держала голову, увенчанную двумя коронами, красной и белой, и золотыми фигурками грифа и змеи — символами Двух Земель, отныне объединенных в Великое царство Египетское. Ее лицо было раскрашено так же, как маска в гробнице; глаза подведены малахитовой зеленью. Клеопатра выглядела воистину великолепно — и лучше, чем кто бы то ни был знала об этом. Тяжелые короны казались специально созданными для ее причудливо изогнутого носа и властного, выступающего вперед подбородка, а диковинная разрисовка огромных темных глаз придавала им горделивой выразительности.

«Красива? Нет… — думала Диона, — но ослепительна, богоподобна…»

Многоколонный мраморный зал в греческом стиле, но расписанный в типичной египетской гамме — красное и золотое, белое и голубое, с вкраплениями зеленого, — заполняли придворные в греческих хитонах, египетских туниках, персидских накидках и шароварах, иудейских одеяниях и даже в римских тогах. Писцы в египетских юбках сидели рядом с учеными мужами в греческих мантиях и заносили на папирусы все происходящее на двух языках: египетском и греческом.