— За что же его сюда?

— Неизвестно. Может, нелегал, а может, и пришил кого-нибудь. На допросы его не вызывают, суда ещё не было.…Слушай, журналист, ты уже бывал в этих местах?

— Не приходилось.

— Ну, тогда, с крещеньецем тебя, — Игорь Шульман достал из-под подушки самодельный нагреватель, изготовленный из двух проводков и консервной крышки. Опустил его в банку с водой, включил в розетку. — Кто чифир будет? Кстати, журналист, чтоб ты знал на будущее: в «хате» не сорить, не плевать, это неуважение. Теперь это наш дом, а в доме не срут. Что касается Доры, то все его вещи помечены дыркой. Видишь, на кружке, на ложке… Никогда его вещи не бери, ничего ему не давай, не здоровайся за руку… Иначе сам будешь считаться «опущенным». Понял?

Игорь сделал глоток, передал банку Сашке Евреину. Тот понюхал, поморщился, но тоже отпил. Банка пошла по кругу. Потом все с наслаждением закурили. На нижней полке заворочался пожилой мужичонка с испитым лицом.

— О, наш убивец прочухался, — засмеялся Шульман.

— Сам ты убивец, — прошепелявил мужичонка. — Дай чифирчику.

— Это Лёша Бляхман. Его за убийство посадили, — пояснил Натан Евгению. — Свою бабу врезал бутылкой по голове. Светит двадцать пять лет. Так что, когда он выйдет, ему уже будет далеко за семьдесят. Если вообще выйдет.

— За что ж он её так?

— По пьянке. Она ему сказала, что он не мужик. А Лёша обиделся. Потом неделю от полиции бегал. В итоге, сам пришёл и сдался.

— А что было делать? — подал голос Бляхман. — Жрать нечего, денег нет. Тут хотя бы кормят. — Он тяжело вздохнул. — Она сама виновата. Разве можно так мужика оскорблять? Я ж из Дагестана, у меня кровь горячая.

— Башка у тебя дурная, а не кровь горячая! — Игорь поднялся, чтоб заварить новую порцию. — Эй, Колян, подваливай к нам, не бойся, — позвал он бывшего главного инженера, — ничего тебе Бык не сделает.

Николай Борисович молча взял из рук Шульмана банку с чифирем, выпил, и снова отошёл в свой угол, куда испуганно забился с самого утра. Весь день он мучительно размышлял, чем ему придётся рассчитываться за ночное прегрешение. Что с него ещё потребует Бык, или хуже того, Дядя Борух? И надо ж было такому случиться! Он чисто автоматически взял ту злосчастную сигарету, даже не задумался. Нет, он знал, что чужое брать нельзя, но даже представить себе не мог, чем это обернётся. Кто бы мог подумать, что он, Николай Борисович Кляймер, главный инженер огромного производства, бывший депутат всех мыслимых и немыслимых советов, член коммунистической партии, близкий друг первого секретаря Молдавии, и т.д. и т.п., окажется в таком дерьме?! Что он будет бояться какого-то недоноска, какого-то Быка, который и на быка-то не похож…

— Слышь, Колян, не мучайся, — угадал его мысли Шульман. — Твоя «хавера» телекарт принесёт? Вот и отдашь его Быку. Будете в расчёте. И не расстраивайся. Много тебе не дадут. В крайнем случае, три месяца не будешь появляться дома. Ты же не судимый, в первый раз…

— Все мы когда-то были в первый раз! — буркнул Натан. — Смотря какой судья попадётся. Есть тут один гад, лысый…То ли ''марокканец'', то ли ещё кто, короче, сефард… «Русских» терпеть не может. Залепит на полную катушку! Мало не покажется! Как говорится, «мама, не горюй».

Натан улёгся на койку, закинул руки за голову и прикрыл глаза. Воспоминания, как уже бывало не раз, накатывались медленно и неотвратимо. Где же он все-таки допустил оплошность? Или его арест, это просто чья-то ошибка?

2. НАТАН

Натан давно уже понял, что этот мир не для него. Но в каком из известных миров ему жить, не знал. Он страшился смерти, хотя догадывался, что там, за чертой, душе, не обременённой телом, наверное, будет легче. Нет, не смерти Натан боялся, а предсмертья. Того, что предшествует уходу: боли и одиночества. О чем бы ни умолял Бога человек, а в глубине души он больше всего надеется на лёгкую смерть. Нет, не надеется, жаждет! Жаждет, потому что боится.

Окружающие говорили про него, что он злой и бездушный, что обмануть ближнего для него — все равно, что воды напиться. Что нет у него ни друзей, ни привязаностей, и за душой ничего святого… На самом деле ни черта они про Натана не знали. Не знали, что внешняя сила его, уверенность, всего лишь маска, за которой скрывается страх.

Страх появился давно, ещё в детстве, после первой драки. Эту драку Натан запомнил на всю жизнь. Была такая считалочка: «Жид, жид по верёвочке бежит». Натан не знал, что такое «жид». Думал, что это жадный человек. Но отец объяснил, что за такие слова по роже бить надо. И уже на следующий день вызвал он приятеля на поединок. А точнее, слегка заехал ему в нос. Был Натан не шибко сильный, не спортивный, толстоват даже…Короче, обычный еврейский пацан. К тому же боялся, потому что приятель был намного здоровее. Но когда друг ответил ему кулаком в глаз, что-то щёлкнуло у него в голове, зашумело, и он уже не чувствовал боли, ничего не видел перед собой, одна всепоглощающая ярость, которую Натан смог удовлетворить, только увидев приятеля на земле, грязного от крови и пыли. Вот тогда-то он и испугался по настоящему. Самого себя испугался, ибо понял, насколько он может быть страшен в слепой своей ярости.

Иногда Натан представлял себе, что будут говорить о нем после смерти. Например, так: «Он был сильным человеком. Когда он шёл, земля вращалась ему навстречу. Мужчины боялись и уважали его, женщины любили его и трепетали от ощущения его силы, люди искали его благоволения…» Так говорили об отце Натана, и ему хотелось, чтобы о нем отзывались так же.

Впоследствии, в любой драке он ждал первого удара, после которого мозг отключался, и переставал чувствовать боль. Вообще ничего не чувствовал, не видел, не осознавал. Только жажда крови и победы толкала его вперёд. Позже один врач объяснил ему, что подобное явление называется «амокова пляска». Это малоизученный синдром внезапного бешенства, которому подвержены жители некоторых островов Малайзии. Где находилась Малайзия, Натан примерно знал, посмотрел на глобусе, но какое отношение «амокова пляска» имеет к нему, представлял себе с трудом. Врач сказал, что малайцы называют это состояние «мата глаб», что означает «слепой глаз». Человек теряет ощущение времени, теряет над собой контроль, и начинает убивать всех, кто попадётся ему под руку.

Нечто подобное Натан чувствовал и перед приступом эпилепсии. Только там все было по-другому, совсем другие ощущения. Он видел сверкающий голубой столб, мерцающий блёстками, который спускался откуда-то сверху. Предметы становились выпуклыми, словно оживали…Чужие мысли переставали быть тайными, он их даже не читал, он их видел… Цвета яркими, ослепляющими, и даже шёпот слышался так, будто вокруг него били барабаны… Ему начинало казаться, что он смотрит на себя со стороны, словно выходил из тела…Стен не существовало, он их не видел, не чувствовал преград…Но когда столб достигал головы, Натан проваливался в темноту. Он не знал, не ведал, что происходит с ним там, в бездне. Но когда возвращался, приходил в себя, ощущал огромную усталость, ломоту и боль во всем теле, будто его долго били ногами. Наверное, это единственная схожесть с «амоковой пляской». Но иногда, очень редко, в памяти возникали видения. Странные, непонятные, навевающие такой дикий страх, что хотелось, как страусу, зарыться в землю…Ничего не видеть, не знать, не слышать, не чувствовать… Он понятия не имел, откуда эти видения. Но они были очень яркими. Как-то Натан попросил друзей проследить и рассказать, что же все-таки происходит с ним в период приступа. Но они ничем не смогли ему помочь. Кроме пены изо рта, конвульсий рук и ног, закатившихся глаз, зубовного скрежета и страха за его жизнь, они ничего не видели и не чувствовали. Но однажды, из той чёрной бездны, Натан принёс предмет. Небольшая статуэтка женщины в позе лотоса. Когда он смотрел на неё, его пробирал такой жуткий страх, что хотелось выть, как собаке над трупом, спрятаться, забиться в угол, бежать из квартиры… В конце концов, он выбросил статуэтку. Но страх не ушёл, он только ещё глубже въелся в подсознание.