Создается образ внутренней множественности состояний, которые существуют одновременно, рядом друг с другом, а усилия в ощущениях движутся, как солдаты в шеренге, один подле другого. Это и есть пространство внутри нас, мы его ощущаем для расположения образов внешних вещей. “Пространство есть то, что дает нам возможность различать многие тождественные и одновременные ощущения: это, таким образом, принцип дифференциации, отличный от принципа качественной дифференциации. Следовательно, это реальность без качества..., а в самих качествах, различающих два ощущения, должна заключаться причина, в силу которой они занимают в пространстве то или иное определенное место”. (Бергсон, 1992, с 90 - 91). Следует поэтому отличать ощущение протяженности и представление пространства. Чем выше мы поднимаемся в ряду разумных существ, тем четче очерчивается идея однородного пространства, говорит Бергсон. У животных есть удивительное ощущение направления пространства, когда оно находит привычное место через неизвестные ранее промежуточные места. Но точно также и у нас отличаются направления левого и правого качественно, но оно, в свою очередь основано на способности представлять или воспринимать пространство уже без всяких качеств, непосредственно как величину . (Вот о какой величине говорил Аристотель!)

Таким образом, Бергсон выявляет пространство как однородную, бескачественную среду, нашу внутреннюю протяженность, ощущаемую и затем уж осознаваемую нами как некий фронт, на который мы помещаем образы всех вещей внешнего мира, этакий заранее готовый выставочный стенд. Неразрывно с этим внутренним пространством возникает и длительность ощущений.

Однородный фронт, однородная, дающая только представление о количестве, среда выступает двойственно в зависимости от того, наполняют ее сосуществование ощущений или их последовательность, причем они не сливаются друг с другом, не сводятся друг к другу, хотя и неразрывны, они как бы перетекают друг в друга. Последовательность ощущений и создает длительность. “Чистая длительность есть форма, которую принимает последовательность наших состояний сознания, когда наше “я” просто живет, когда оно не устанавливает различия между наличными состояниями и теми, что им предшествовали; для этого оно не должно всецело погружаться в испытываемое ощущение или идею, ибо тогда оно перестало бы длиться. Но оно также не должно забывать предшествовавших состояний: достаточно, чтобы, вспоминая эти состояния, оно не помещало их рядом с наличным состоянием, наподобие точек в пространстве, но организовывало бы их так, как бывает тогда, когда мы вспоминаем ноты какой-нибудь мелодии, как бы слившиеся вместе”. (Бергсон, 1992, с. 93). Длительностью, ничем не заполненной продолжительностью бытия создается (точнее сказать, всегда есть, присутствует) определенная глубина того самого фронта, о котором говорилось выше. И если продолжить военное сравнение, то есть сравнение с марширующими строем солдатами, то наши ощущения выстроятся наряду с “шеренгой” – расположением плечом к плечу, еще и “колонной”, когда солдаты располагаются также еще и в затылок другим. Образовался строй, в котором некоторое количество солдат, причем желательно неразличимых, одинаковых по росту и по комплекции, эдаких идеальных роботоподобных гомункулов – мечта воинского начальника – сомкнуто двигаются вперед, располагаясь и в шеренге, и в колонне. По шеренге сформировалось пространство, по колонному измерению – время, точнее сказать, первое – протяженность, второе – длительность. По сути дела, глубина этой длительности есть наше настоящее время.

Вот она, сцена действия. Очень своеобразная сцена – она как бы и пустая, но активная среда, готовая к восприятию всего, что встречается нам и что преобразуется в количественное измерение наших ощущений, которые затем перерабатываются последовательно в восприятия и затем в представления. Она и есть та искомая до-опытная форма времени и до-опытная форма пространства, о которых говорил Кант. Так считает Бергсон. Это тот яркий в середине и тающий по краям объемный, данный нам для распоряжения живой некий голографический экран, имеющий перспективу в трех измерениях и двигающийся, как бы катящийся в одну сторону. Двигается он своеобразно: оставаясь на месте, продвигается из тьмы во тьму некоей серединной “освещенной” частью. С одной стороны он возникает, “освещается”, с другой пропадает, исчезает. И катится только в одном направлении.

В наших восприятиях перемешана реальность и вымысел, иллюзия и действительность и Бергсон проводит очень тонкий анализ, пытаясь отделить одно от другого: реальное время и пространство от их восприятия и осознания, которое мы осуществляем с помощью внешних примет, предметов внешнего мира, которые обычно и считаем реальными. На самом деле происходит подстановка: реально наше внутреннее пространство и время, но мы их не замечаем, для этого нужен научный анализ.

Так почему же мы не замечаем так уж отчетливо протяженности и длительности своего собственного внутреннего состояния? Потому что в сознании, когда мы начинаем рассуждать или давать себе об этом отчет, нам отчетливо в рассудке внятны, говорит Бергсон, только одновременности, но не подлинная последовательность, не глубинное течение времени. Все, что мы замечаем, это точку пересечения “колонны с шеренгой”, то есть фигуру “солдата”, в ней находящегося. “Существует реальная длительность, – говорит он, – разнородные элементы которой взаимопроникают, но каждый момент которой можно сблизить с одновременным с ним состоянием внешнего мира и тем самым отделить от других моментов. Из сравнения этих двух реальностей возникает символическое представление о длительности, извлеченное из пространства. Длительность, таким образом, принимает иллюзорную форму однородной среды, а связующей нитью между этими двумя элементами, пространством и длительностью, является одновременность, которую можно определить как пересечение времени с пространством”. (Бергсон, 1992, с 97). Бергсон догадался, почему время и пространство, которые есть наша собственная реальность, так долго ускользали из нашего сознания: потому что мы в силу их однородности замечаем только точку их пересечения между собой, но не промежутки, которые и есть реальное время (в порядке длительности) и реальное пространство (в порядке рядоположенности) ощущений. Таким образом, он за четверть века до Минковского нашел нерасторжимое единство пространства и времени в глубине нашего психологического бытия. По сути дела одновременность есть пространство-время, точка остановки времени в пространстве, или бесконечный числовой ряд, что одно и то же.

Здесь возникают два ключевых понятия, которыми Бергсона обычно и характеризовали в последующей большой литературе: “кинематографический метод” и “интуитивизм”. Каким образом время мы все же полагаем длящимся, если оно для нас только точки одновременности, то есть ряд остановок, а не длящаяся, как звук, например, нить дления? Каждая такая точка есть вспышка, сцинтилляция, которая появляется и гаснет, однако от нее остается на некоторое мгновение свет, отпечатанный в мозгу. Соединяя их в непрерывную последовательность, мы как бы прокручиваем киноленту событий своей внутренней жизни и тем самым проверяем, контролируем течение своего собственного бытия. На этом принципе действительно основано кино, там движение на экране слагается из неподвижных сфотографированных последовательных мгновений на кинопленке таким же путем, но в другом месте: в сетчатке нашего глаза, где на некоторое мгновение задерживается, запечатлевается образ предыдущей картинки.

Так и точки одновременности, о которых говорит Бергсон, являют собой произвольные моменты некоего отрезка времени, которые мы сами создаем, когда пытаемся контролировать течение своей внутренней жизни, всматриваемся, прислушиваемся к биению внутреннего пульса. Мы в данном случае уподобляемся матросу, который стоит у борта и пробует лотом дно, измеряя точками соприкосновения с ним глубину фарватера. Только мы измеряем собственное течение жизни своим сознанием, контролируем жизненный процесс в самой его простой, неразличимой форме, не поделенной на события, мысли, всякие внешние впечатления. Мы как бы непрерывно спрашиваем себя: “Живем ли?” Мы касаемся времени своей жизни только в месте соприкосновения его с пространством, в точке одновременности. Наша линия жизни состоит из точек нулевой длительности, а вот сама-то длительность есть промежутки между точками, говорит Бергсон. “Промежуток времени существует только для нас в силу взаимопроникновения состояний нашего сознания”. (Бергсон, 1992, с 100). Нигде больше в окружающем предметном мире никаких промежутков нет. Измеряя время приборами, мы только отсчитываем одновременности и больше ничего.