— Как они могли уцелеть?

— Нерецкий, не заезжая домой, отправился в гости и там оставил свое имущество. Странно, что мне их до сих пор не принесли…

— Он оставил свой сундук у женщины? — резко спросил Михайлов.

— Да, сударь. А что, это преступление?

— Нет! — Михайлов вскочил, неловко наступил на больную ногу и шлепнулся обратно в кресло.

Тут внесли столик, на котором был расставлен красивый серебряный кофейный сервиз и установили его между креслами. Лакей разлил по чашкам напиток с изумительным ароматом и ловко подал чашку хозяину.

— Я при необходимости могу хоть сейчас отправиться к самой государыне, — Ржевский пригубил кофей и одобрительно кивнул. — Я имею доказательства измены — в руки ко мне совершенно случайно попали письма, адресованные тому загадочному господину, именуемому Vox Dei. В самомнении ему не откажешь.

— Это точно, — согласился Михайлов, снова не уразумев латыни, но решив, что Ржевскому виднее.

— Но я этого не сделаю, пока не получу привезенных Нерецким писем и не доставлю их тем, кому они адресованы. Пусть заблудшие души одумаются — не то им не миновать рандеву с господином Шешковским, а я этого не хотел бы. Они лишь тем виновны, что одурманены идеей. Это как водка, протрезвеют — схватятся за головы. По моим сведениям, их около сотни.

— Вы беспокоитесь об изменниках? — удивился Михайлов. — А я бы их сам доставил к Шешковскому — и первым Майкова! Который не только изменник Отечеству, но еще и вор!

— Вор? A-а, я вспомнил. Это у вас он украл железный перстень, вообразив, будто такие носят в некой новой и тайной ложе, созданной в противовес «Нептуну». Занятный перстенек, он был приложен к тем загадочным письмам, попавшим ко мне промыслом Божьим, не иначе, и самое любопытное — у меня его тоже стянули. Полагаю, ребятишки. Супруга обещала дознаться и вернуть сие сокровище.

— Ребятишки?

— Кто ж еще. Слуги у меня честные. Недопитую чарку еще могут опрокинуть, недоеденный пирог исчезнет без вести. Но кольцо — нет.

— А я полагал… Да уж и не знаю, что полагать… — пробормотал Михайлов. От неловкости он схватился за чашку и едва не снес обшлагом сухарницу. Новиков, быстро подвинув ее на середину столика, чуть не опрокинул кофейник. Маневры эти позабавили Ржевского, но он не подал виду.

— Что до изменников — не все они таковы, — сказал сенатор. — Иной по молодости лет увлекся красивым плетением словес, иной по простоте своей не понял, куда ведет сия дорожка. Опомнятся, раскаются — и будут дальше отлично служить. Зачем их губить? В эскадре не хватает офицеров — что будет, ежели сейчас чуть не сто человек, связавши, повезут к Шешковскому? Или война уже окончилась, мы победили шведов, а я и не знал?

— Изменников более, чем вы полагаете, господин сенатор! Одного мы выследили! — вскричал Михайлов. — Я верить не желал, но сам вчера вечером убедился!

— Это Майков?

— Да! Слушайте, вчера я был в Морском госпитале, говорил с ранеными офицерами, они подтвердили мои догадки, они готовы свидетельствовать. Конечно, я могу сам обратиться к своему начальству, но я, в отличие от вас, боюсь, что эта шведская зараза пустила корни очень глубоко, и не получится ли так, что моему донесению не дадут хода, а самого меня найдут где-нибудь на кронштадтских задворках с проломленной головой или даже вовсе не найдут. Вы насчитали около сотни подозрительных лиц, но у каждого из этих господ есть товарищи, есть подчиненные, есть покровители в адмиралтействе, я уж не говорю о Грейге, которого государыня все еще держит в адмиралах… Ладно, об этом — после.

Новиков поднял взгляд от альбомчика, посмотрел на товарища, словно сомневаясь, что он сможет все изложить внятно. Михайлов ощутил этот взгляд.

— Вот и господин Новиков был со мной в госпитале. Он слышал то же, что и я. И тоже был потрясен!

— Совершенно верно! — воскликнул Новиков, не отрываясь от альбома.

— Я слушаю вас, господин Михайлов. Если можно, с самого начала, — попросил сенатор.

— Извольте, начну с того дня, как сделалось известно о войне, — с преувеличенной любезностью предложил Михайлов. — Доводилось ли вам ходить на военных судах, господин Ржевский?

— Нет, — улыбнулся сенатор, — такой нужды не было. Но издали я их видел.

— Не обратили внимания на маленькие флажки с крестами и полосами?

— Нет, сударь.

— Эти флажки нужны для подачи сигналов — начать поворот, совершить поворот через фордевинд, отправиться в погоню, добавить парусов, да мало ли что… Можно передавать целые фразы сочетаниями флажков. Чтобы их понимать, есть книга — свод сигналов. То есть флагманское судно подает сигнал — допустим, приготовиться к постановке на якорь, — и вся эскадра это понимает.

— А как же ночью?

— На то есть фонари и фальшфейеры, пушечные выстрелы, и эти знаки тоже входят в свод сигналов. Так вот, по случаю войны в адмиралтействе тайно приготовили новые книги, содержащие секретный свод сигналов, и офицер с каждого судна перед выходом эскадры получил пакет под расписку. То есть о существовании этих книг знали только капитан и тот, кто расписался за пакет. На «Мстиславце» таким человеком был я. Изволите видеть, обычные наши сигналы шведам давно известны, а в бою возникает необходимость отдать такой приказ, понимать который им незачем.

— Это ясно.

— Тех, кто знал о секретном пакете, в эскадре было очень мало. Полагаю, на каждом корабле — всего двое, более незачем. Если бы в ходе баталии адмиральский флагман подал такой сигнал, капитаны знали бы, что нужно вскрыть пакеты. Или какое-то судно подало сигнал — на флагмане тоже его сразу бы прочитали, для того при капитане стоит неотлучно штурманский ученик со сводом сигналов. Тем более, что морская баталия — не кавалерийская атака, она нетороплива. Так вот…

Михайлов несколько помолчал, выстраивая в голове дальнейший рассказ. Новиков в это время потихоньку завершал профиль Ржевского.

— Я слушаю, господин Михайлов, — любезно сказал Ржевский.

— Неприятель получил наш новый свод сигналов, господин сенатор. Я узнал об этом случайно — человек, мне преданный, видел, как передавали пакет чухонскому рыбаку, только он не понял, что в том пакете. Постойте — где же он? Володька, где мы Усова потеряли? Он с нами был и может подтвердить!

Возникло замешательство, призвали Савелия, он сказал: некий человек простецкого вида сидит в сенях, не буянит, а достал из кармана четвертушку бумаги с карандашиком и выводит какие-то цифры.

Ефимку доставили в кабинет Ржевского и велели ему рассказать все с самого начала.

— Начало было такое — я руки на себя наложить хотел… — обстоятельно приступил к рассказу Усов.

— Нет, нет, ты начни с того, как я заподозрил Майкова в том, что он меня опоил и перстень украл, — велел Михайлов.

Ефимка вздохнул и довольно толково изложил, как преследовал майковского посланца по взморью и видел передачу пакета.

— Но ведь надо было сразу поднимать тревогу, — сказал Ржевский. — Не любовная же записочка там была!

— Я узнал про это уже после баталии, когда прибыл в столицу, — объяснил Михайлов. — Когда мне об этом рассказали, кое-что показалось мне странным. Судьба «Владислава». Я узнал о ней еще в Кронштадте, но тогда…

— «Владислав» — это корабль, который шведам удалось захватить, — вставил Новиков. — А ты тогда лежал в горячке.

— Я не понимал, отчего судно, решившее атаковать вражеский ордер де баталии, было встречено сразу четырьмя судами противника. Ведь капитан — не дурак, если он на это отважился — значит, обстоятельства были благоприятны! Вы ведь представляете себе морское сражение? — с надеждой спросил Михайлов. — Хоть на картинах видали?

— Весьма туманно.

— Но ведь то, что корабли выстраиваются в линию, вам известно? А напротив — неприятельская линия. Каждый корабль, каждый фрегат и даже каждый катер знает свое место. А тут четыре шведских судна покинули место и контратаковали «Владислава». Сейчас он вместе с командой в плену, мы знаем лишь, сколько человек погибло, сколько уцелело. Я заподозрил, что он давал сигнал флагману по секретному своду, уверенный, что шведы увидели невнятное сочетание флажков. А они узнали, что «Владислав» предупреждает флагман о своей атаке.