— А циннендорфскую — генерал-аудитор Рейхель. Незадолго до визитации шведского короля они объединились в одну, названную великой провинциальной, формально она подчинялась берлинской ложе «Минерва». Великим провинциальным мастером стал господин Елагин. Когда после этого злосчастного визита в столице был образован шведский капитул, который должен был возглавить Куракин, но передал должность Гагарину, сие не всем здешним масонам понравилось. А еще менее понравилось, когда в восьмидесятом году герцог Зюдерманландский самочинно провозгласил себя великим провинциальным мастером двух масонских провинций — к одной из них причисляется Россия. Тогда датские и немецкие ложи «строгого наблюдения» отказались признать его главенство и публично осудили самоуправство. Ложи Елагина и Рейхеля тоже возмутились, хотя и не все.

— Это хорошо, — сказал Новиков. — И я бы тоже возмутился.

При этом он смотрел в лицо Ржевскому очень внимательно, а правая рука уже лезла в карман кафтана.

Ржевский забеспокоился — что там может быть у этого круглолицего великана? Но на свет был извлечен всего-навсего небольшой альбомчик и пристроен на колено.

— Итак, что мы имели в начале сего десятилетия? С одной стороны, ложи Елагина и Рейхеля, в которых проказ герцога сильно не одобряли. А с другой — Капитул Феникса. Это было нечто вроде тайного правления для российских лож шведской системы. Он был, собственно, и ранее, но тогда звался петербургским капитулом, капитулом Петрополитанума. Им командовали из Стокгольма — сперва сам шведский Густав, а с восьмидесятого года — его милый братец, которому Густав передал должность Великого мастера, гроссмейстера.

— Батюшки, сколько ж у вас там великих? — удивился Новиков. — Куда ни ткнись — одни великие.

— Вот тоже нашли себе забаву — друг дружку великими титуловать, — добавил Михайлов.

Ржевский засмеялся было, но смех обратился во вздох.

— А как иначе? Коли идея всеобщего благоденствия — великая, то и господа исполнители должны соответствовать.

— А вы сами, сударь? — прямо спросил Михайлов. — Вы-то к кому принадлежали?

— А вот как раз к ложе «Латона» и к Капитулу Феникса я и принадлежал. Недолго, правда, хотя мне там сулили чины и звания. Сперва не устоял перед соблазном, был и надзирателем префектуры, и президентом капитула, и префектом капитула. Но опомнился и оставил эти затеи другим.

— Почему? — Михайлов был непреклонен.

— Да беспокойство одолело — слишком много суеты с театральными приемами и слишком много помышлений о власти. А мне власть одна лишь нужна, господа, — в своем доме и над сердцем любимой женщины. Видите — прямо говорю. Я по натуре незлобив и сентиментален, ежели рядом со мной грызня за звания — я лучше в сторонку отойду. Но при этом буду внимательно наблюдать.

— Когда ж вы отошли в сторонку? — не унимался Михайлов, хотя Новиков уже толкал туфлей его валяный сапог, искренне полагая, что Ржевский этого не заметит.

— В восемьдесят третьем. Но я, по миролюбию своему, сохранил отменные отношения и с московскими братьями, и с петербургскими, и в недоразумениях служил меж ними посредником. А так вышло, что в Москве и иных российских городах, включая даже Архангельск, братья более состоят в елагинских и рейхелевских ложах, в столице же, ближе ко двору, куда сильнее шведское влияние. И получается, что многие российские вельможи находятся в подчинении у брата шведского короля и обязаны ему повиноваться. Да что вельможи — эти господа сидят по своим дворцам и выезжают разве что на придворные балы. Хуже другое — в прямом подчинении у герцога Зюдерманландского господин, возглавляющий ложу «Надежда к Нептуну», попросту — «Нептун». А это адмирал…

— Грейг! — перебил Михайлов. — Я что-то такое слыхал, да не поверил… Царь небесный, вот теперь все сходится!.. Слушайте…

— Алешка! — не выдержал Новиков.

— Да погодите же, сударь, дайте закончить! — сказал Ржевский таким тоном, что Михайлов замолчал. — Сейчас перейдем к Денису Нерецкому. Я знаю его с юности и всегда считал его неким ангельским созданием. У него прекрасный голос и слух, он даже сам сочиняет романсы, а когда поет — и каменные сердца слезами обливаются.

— Поет, значит… — пробормотал Михайлов.

— Но нелегкая занесла его в ложу «Нептун». Такой человек и должен мечтать о всеобщем благоденствии, рае в шалаше, торжестве всемирной добродетели и божественной справедливости. Но ему бы лучше мечтать об этом, сидя в своей деревне, у окошка, в шлафроке и ночном колпаке, и чтобы при сем по двору ходили румяные девки.

— Поет, стало быть…

— Алеш-ш-ш-ка… — прошипел Новиков.

— В «Нептун» Нерецкого втянул некий господин Майков…

— Ага! Вот и он! — воскликнул Михайлов и обнаружил у себя под носом новиковский кулак. В кулаке был зажат карандаш.

— Простите, сударь, — жалобно сказал Новиков Ржевскому. — Сами видите!..

— Вижу, — сенатор усмехнулся. — Потерпите, сударь, немного осталось. Нерецкий недавно переехал из Москвы в Санкт-Петербург и со всем пылом души взялся участвовать в «Нептуне». Но одно дело — торжественно принимать в масоны какого-нибудь новобранца, устраивать целый спектакль в темной зале с факелами, стелить ковер с тайными знаками, надевать кожаные запоны, словно мясники, и белые рукавицы. А другое — исполнять обязанности человека, связанного масонской клятвой. Клятва же такова: повиноваться гроссмейстеру, герцогу Зюдерманландскому, во всем, что не противно верности, повиновению и покорности, которыми я обязан моим законным государям и как светским, так и церковным законам сей Империи. А кто определяет, что «не противно»? Вот то-то. И мой нежный ангел опомнился, когда оказалось, что вот-вот начнется война со шведами. Да и то — долго бы проходил с закрытыми глазами, кабы я его попросту не припер к стенке. Я, видите ли, не слишком хорошо знал, что делается в «Нептуне», других забот хватало, а он мне поведал — чуть ли не под пистолетным дулом… Пока рассказывал — сам осознал беду и перепугался.

Новиков, не собираясь встревать в рассказ, черкал в альбомчике карандашом, время от времени поглядывая на сенатора.

— И тут он задал мне загадку. Вы, возможно, не знаете, но при вступлении в ложу каждый брат получает особое имя. Оно всегда латинское и заключает в себе комплимент. Скажем, если новый брат склонен строго выполнять правила и всем готов пожертвовать ради справедливости, его могут назвать Suprema Lex… перевести?

— Не надо, — ответил Михайлов, хоть и не понял латыни. Но признаться в своем невежестве не мог.

— Высший закон, — вдруг подсказал Новиков.

— Так вышло, что Нерецкий, сколько-то лет пробыв за границей, потом несколько месяцев живши в Москве, плохо знал столичных господ. Когда я его расспрашивал, то оказалось, что многих братьев он знает лишь по латинским именам. И он не смог мне объяснить, кто тот господин, что понемногу забирает власть в «Нептуне». То есть Грейга никто власти не лишал, более того — как раз было необходимо, чтобы он возглавлял «Нептун». Но рядом с ним завелся человек, который исподтишка настраивал братьев на весьма сомнительный лад. Он по-своему понимал клятву о повиновении — покорность законному государю для него была пустым звуком, словами, необходимыми, чтобы показать внешнюю верность, а при выборе следует все же предпочесть Карла Зюдерманландского.

— Когда найдем Нерецкого, я сам его расспрошу, — сурово пообещал Михайлов.

— Расспрашивать нужно будет господина Майкова. Этот побольше знает. Так вот, я отправил Нерецкого в Москву с письмами тамошним братьям. Я описал им положение, которое возникло в связи с войной. Вся наша надежда на флот, а как раз во флоте много офицеров из «Нептуна», и сам Грейг также большого доверия мне не внушает. Братья из «Аполлона», как я понял, в той же степени ненадежны. Но, к счастью, санкт-петербургские и московские ложи поддерживают связи, и с мнением почтенных москвичей у нас тут считаются. Нерецкий должен был привезти письма, подписанные самыми уважаемыми братьями, прямые обращения к тем, кто сбился с пути истинного и служит герцогу Зюдерманландскому. Но он задержался в Москве, а когда приехал — оказалось, что его караулят. Я предполагал, что так случится, и послал человека, чтобы не пустил Нерецкого в его жилище, а сразу привел ко мне. Но ничего не получилось. Хорошо хоть, что письма уцелели — и я ждал, что мне их сегодня принесут.