– Я заметил, что ты была вчера печальна, – заметил де Нансе, – и что тебе не доставили удовольствия ни танцы, ни игры. Ты, всегда такая веселая и оживленная, молчала почти все время, совсем не смеялась, даже редко и неохотно улыбалась.

– Разве я могла смеяться и веселиться, отец, когда Франсуа страдал и вам тоже было не по себе? – удивилась Христина. – Я слышала столько злых замечаний, видела столько насмешливых или жестоко равнодушных лиц! У нас дома все иначе: слова звучат дружески, на лицах выражается доброта и искреннее чувство. Нет, мой милый, милый отец, я никогда не хотела бы уезжать из Нансе.

Де Нансе отлично понял нежную преданность своей приемной дочери и горячо обнял ее, напомнив, что на следующий день он собирается поехать к ее матери в имение Орм.

– Может быть, и мне поехать с вами, отец? – спросила Христина.

– Нет, дитя мое, ты знаешь, твоя мама не хочет, чтобы ты приезжала в Орм.

– Да я и рада остаться дома! Ведь мама постоянно меня бранит. Я лучше побуду с Франсуа, он такой добрый, приветливый и внимательный.

Приехав в Орм, де Нансе сказал родителям Христины, что для здоровья Франсуа ему скоро придется уехать на юг, что он не может взять с собой Христину и что, несмотря на ужасное горе, которое всем им причинит эта разлука, он считает расставание совершенно необходимым.

– Что же мне делать, сосед? – сказала Каролина. – Я положительно не могу взять к себе дочь. Я совершенно не умею заниматься ею, направлять ее как следует, ей будет у меня плохо, она сделается неразвитой девушкой, у нее может испортиться характер.

– Но вам придется все-таки на что-нибудь решиться, ведь Христине уже минуло шестнадцать лет и, в конце концов, она все-таки ваша дочь, – заметил де Нансе, – если вы не будете ею заниматься, она может стать невоспитанной девушкой.

– Она гораздо больше ваша, чем наша, – ответила Каролина Дезорм. – Я не умела воспитывать ее… К тому же у Христины никогда не было того, что называется сердцем, потому-то я мало-помалу отдалилась от нее. Прежде всего я не хочу, чтобы она жила у меня, и жизнь, которую я веду, не подойдет для молодой девушки.

– Тогда, соседка, может быть, вы позволите мне дать вам один совет?

– Скажите поскорее, – заинтересовалась Каролина.

– Поместите ее года на два-три в пансион при одном из монастырей.

– Чудесно, великолепно! – воскликнула Каролина. – Только не в Париже. Я не хочу, чтобы она жила в Париже!

– Недалеко отсюда, в Аржантане, есть превосходный пансион при монастыре Святой Клотильды, – заметил де Нансе.

– Отлично, я очень рада, – проговорила Каролина. – Решено, правда, Жорж? – обратилась она к мужу. – Ведь ты тоже предоставляешь нашему соседу делать все, что он считает нужным.

Дезорм, теперь подчинявшийся жене больше, чем когда бы то ни было, вполне согласился с нею. Де Нансе простился и поехал домой глубоко опечаленный мыслями о том горе, какое он причинит своим детям.

Войдя к себе в кабинет, он попросил слугу послать к нему Франсуа и Христину.

– Что с вами, отец? – спросила Христина, войдя в комнату. – Вы очень бледны, я вижу, что вы чем-то опечалены и взволнованы.

Де Нансе молча провел рукой по лбу и, видя выражение страха на лицах Франсуа и Христины, обнял их обоих, притянул к себе, грустно посмотрел и проговорил:

– Ах, дети мои, мои бедные дети, наша счастливая, хорошая жизнь окончена. Нам нужно расстаться… Христиночка моя, ты не будешь больше с нами.

– Не буду?! – почти с ужасом воскликнула Христина. – Я расстанусь с вами? С вами, мой отец? С тобой, мой брат? Нет… Нет, никогда!

– Между тем это необходимо, дочка, твоя мама поместит тебя в пансион, потому что я должен уехать с Франсуа на юг, где он закончит свое образование. Я не могу тебя взять с собой.

– Моя мать помещает меня в пансион? Моя мать отнимает у меня мое счастье, моего брата, моего отца?! – Христина упала на колени перед де Нансе. – О, отец мой, вы столько раз спасали меня, спасите же и теперь, оставьте меня здесь… Пожалейте, спасите!

Франсуа прижал Христину к сердцу и тоже горько заплакал. Де Нансе упал в кресло, закрыв лицо руками. Все трое от слез долго не могли выговорить ни слова. Христина опустилась на колени подле де Нансе, одной рукой обвила его шею, другой сжала пальцы Франсуа:

– Отец мой, ваша печаль, ваши слезы, первые, которые я вижу, – все ясно говорит мне, что воля более сильная, чем ваша, распоряжается моей судьбой и делает меня несчастной. Я послушаюсь вас, отец мой, я буду счастлива только воспоминанием. Я буду думать о вас, о вашей нежности ко мне, о вашей доброте, о моем дорогом, о моем добром Франсуа. До конца жизни я не перестану любить вас всей душой, всеми силами моего сердца. Благодаря вам, вам обоим, я была счастлива целых восемь лет! Если мне не суждено больше видеть вас, я надеюсь, Господь сжалится надо мной и недолго оставит на земле. Франсуа, мой брат, мой друг, не забывай твою Христину, которая с таким счастьем посвятила бы тебе всю жизнь!

Новые слезы Франсуа были единственным ответом на эти нежные слова.

– Как я мог бы жить без тебя, моя Христиночка? – сказал он наконец, глядя на нее с глубокой грустью.

– Жизнь недолга, милый Франсуа, – проговорила Христина и, наклоняясь к его уху, еле слышно добавила: – Не надо падать духом ради нашего бедного отца, который страдает из-за нас больше, чем из-за себя.

Франсуа пожал ей руку и, слегка кивнув головой, как бы сказал «да».

– Отец мой, – продолжала Христина, целуя покрытые слезами руки и щеки де Нансе, – отец мой, Господь поможет нам, может быть, он снова соединит нас всех. Кто знает, не приведет ли эта разлука к нашему общему счастью?

Де Нансе быстро поднял голову.

– Пусть Бог услышит тебя, моя горячо любимая дочка! И пусть он когда-нибудь соединит нас всех, чтобы мы никогда больше не расставались.

Мужество Христины вызвало то же самое чувство и в Франсуа. Когда де Нансе увидел, что дети немного успокоились, его собственная печаль тоже стала менее горькой. Он заговорил о будущем и о надежде снова встретиться.

– Когда мне минет двадцать один год, я стану вполне самостоятельной, – заметила Христина. – Тогда я приеду к вам. Наше счастье будет еще желаннее после пятилетней разлуки!

– Пять лет! – воскликнул Франсуа. – Христина, неужели мы не увидимся с тобой пять лет?

– Кто знает, что может случиться? – сказал де Нансе. – Может быть, мы все свидимся гораздо раньше.

– Вы часто будете писать мне, отец? И ты, Франсуа? Конечно, будешь?

– Каждый день, – ответил Франсуа. – Один раз папа, другой раз я.

– Я тоже, если мне позволят в пансионе. Может быть, там очень строгие и суровые правила?

– Нет, дитя мое, – покачал головой де Нансе, – начальница была близкой подругой моей покойной жены. Она очень добра и не станет без нужды стеснять тебя. Именно поэтому я указал твоей матери на монастырь Святой Клотильды, боясь, что она поместит тебя в неизвестное мне учебное заведение где-нибудь далеко отсюда. Здесь, по крайней мере, ты будешь видеться со своей теткой, графиней Семиан, которая в конце года вернется из-за границы после шестилетнего отсутствия.

– Да-да, отец, – сказала Христина. – Габриель мне писала, что тетя совершенно поправилась, прожив два года на острове Ладер. А вы, отец мой, вы будете далеко?

– На юге, дитя мое, – сказал де Нансе. – Подле По. Там Франсуа закончит свое образование. Через два года мы вернемся – вместе с добрым Паоло, которого я тоже увезу с собой.

– Как, и Паоло?! – огорчилась Христина. – Он тоже уедет? Никого, никого не будет со мной…

– Изабелла останется с тобой, дитя мое, – утешил ее де Нансе, – а душой мы будем всегда около тебя.

Дни летели быстро и печально. Паоло грустил не меньше Христины, но старался, как умел, подбадривать молодую девушку.

– Милая синьорина, – сказал он ей как-то, – не надо падать духом. Позже вы быть счастливая, очень счастливая. Я, Паоло, обещать вам это.