В санчасти сразу же сыграли тревогу, и Чапай получил положенный любому инфекционному больному комплекс мероприятий, направленный на нераспространение эпидемии, невзирая на ссылки на стекловолокно в штанах и просьбы просто дать какую-нибудь мазь. От обилия сильнодействующих лекарств в организме чапаевский желудок неожиданно ослаб, и оставшиеся дни Василия Ивановича на фоне постепенно сходящих на нет расчесов в интимных местах лечили уже от элементарного расстройства желудка.

Меня же, по собственному разумению, выписывать можно было уже на четвертый день, так как моя спина, неожиданно отказавшая, так же абсолютно неожиданно перестала напоминать о себе после трех дней уколов и прогреваний. Но наши флотские слуги Гиппократа, очень трепетно и осторожно относившиеся к здоровью гардемаринов, на все наши мольбы и просьбы мягко советовали не торопиться или просто в приказном порядке отсылали в палату болеть дальше. Оттого дурели мы от безделья с каждым днем все больше и больше. Санчасть, где по большому счету бытовали довольно либеральные внутренние правила, одновременно с этим была как неприступная крепость. Мало того, что при покладке в нее отбирали форму, так еще и в 21.00 каждый вечер санчасть наглухо запиралась изнутри дежурной сменой в составе дежурного врача и медсестры, которые в 23.00 выключали свет, несмотря ни на какие протесты болезненных военнослужащих. Самоходы из санчасти по определению были делом нереальным, хотя и не без исключений, так что практически выздоровевшим больным оставалось только преть и преть на своих коечках. Так прели и мы, потихоньку сатанея от безделья и часами занимаясь бестолковым трепом после отбоя. А когда военнослужащему нечего делать, он начинает чудить…

20 февраля наша компания вдруг сообразила, что через несколько дней праздник, 23 февраля — День Советской армии и Военно-морского флота. Как мы ни старались, выписаться до праздника нашей команде не удалось. Начальник медслужбы училища убыл в командировку до 24-го числа, а без его визы выписка была попросту невозможна. И тогда пришла нормальная военная мысль: отметить праздник в санчасти, невзирая ни на что! Инициаторами были, естественно, мы трое. Первокурсники по причине своего малого срока службы имели только право совещательного голоса, а водитель Дима не просто поддержал начинание, но и пообещал материально-техническую поддержку.

Это удивительно, но оказалось, что запастись самым главным — алкоголем, ему оказалось проще всего. Водители часто бывали в городе, причем в самое разное время, в самых разных местах. Нам оставалось только сброситься, и Дима отзвонившись в роту обеспечения, вызвал своего напарника и выдал ему деньги. Рота обеспечения свое название оправдала полностью, и уже 21-го числа вечером мы зашхерили в палате три бутылки знатного крымского портвейна и практически призовую бутылку водки. Дело оставалось за малым. За закуской. Но и тут проблем не возникло. Как раз 22-го числа наша рота, а точнее — чапаевский класс, заступила на камбуз, и в обед 23 февраля нам передали очень порядочный тормозок с жареным мясом, картошечкой и прочими непритязательными курсантскими радостями. Мы были готовы.

Весь праздничный день санчасть проверялась руководством всех факультетов и дежурной частью училища на предмет отсутствия безобразий, как и положено в уважающей себя воинской организации. Все эти проверки мы прошли играючи, так как умудрились перепрятать на это время алкоголь в кабинет растерянного окулиста, умудрившегося забыть ключ от своего кабинета в замке. Туда же был упрятан и тормозок, и еще кое-какие нелегальные вещички, в виде спортивных костюмов и прочей мелочи. Была даже идея и гульнуть там же, но от нее пришлось отказаться ввиду опасной близости дежурного врача. А на этот пост заступила, кстати, небезызвестная зуботеррористка Конкордия, которая в придачу ко всем прочим своим «достоинствам» обладала совершенно несговорчивым и вредным характером.

И вот, наконец, суета улеглась, училище практически в полном составе свалило в увольнение, дежурные по факультетам после ужина в очередной контрольный раз зашли и пересчитали своих больных. Конкордия, следуя особенностям своего характера, заперлась внутри санчасти не в 21.00, а в 20.00 и внутри нашей небольшой больницы снова воцарилось повседневное сонное состояние. Ближе к 22 часам наш оперативный запас молниеносным броском был перебазирован из кабинета окулиста в палату. В 23.00 Конкордия прошла строевым шагом по всему третьему этажу, гася свет и не обращая внимания на любые протесты; так же решительно затушила телевизор и убыла в свою дежурку. С ней никто особо не припирался, зная, что может выйти себе дороже, и уже около 23.30 на этаже воцарилась практически полная тишина. Настал час нашего праздника.

Стол накрывать не стали в целях конспирации, а вдруг та же Конкордия решит провести ревизию спящих курсантов. Разобрали ложки, а бачок с птюхой, просто передавали друг другу. Приоткрыли окно, чтобы выветривался сивушный дух. Вроде бы подготовились к любым неожиданностям. Вздохнули. И понеслось… Режим «Тишина» соблюдали довольно долго. Спервоначалу шикали друг на друга, если кто, не дай бог, начинал разговаривать в полный голос. Да и шикала наша тройка в основном друг на друга, потому что наши первокурсники, опрокинув по стакану портвейна, сразу пришли по слабости организма в некоторое аморфное и безмолвное состояние, которое, правда, не мешало им особенно шустро уминать закуску за нас троих. Зато вот Диму понесло на рассказы о родине, маме и папе, сестрах и братьях, рыбалке и охоте… и о своих девушках. А уж мы зацепились за темы и развивали их до умопомрачения. Надо заметить, что все тосты поднимались исключительно за Флот и все примкнувшие к нему вооруженные силы, хотя сразу же сворачивали на женщин и их роль в становлении будущих офицеров. Потом захотелось курить. Сначала совершали короткие перебежки в гальюн, где в дневное время курить как бы и не разрешалось. Где-то к половине первого ночи портвейн иссяк, а с ним иссякло и желание бегать на перекур. Решили курить по очереди у открытого окна. Первокурсники уже сладко чмокали губами во сне, а наша оставшаяся четверка готовилась к заключительному аккорду в виде бутылки «Сибирской водки». Тут-то все и произошло…

В палате неожиданно зажегся свет. Боб в это время курил в приоткрытое окно возле двери, восседая на спинке кровати. Первокурсники спали. Дима, на его счастье, непосредственно перед этим упал в койку и накинул на себя одеяло. Василий Иванович сидел на кровати по-турецки, в штанах и тельнике. Моя же кровать была как раз напротив двери, у противоположной стенки возле окна, и в это время я, держа во рту незажженную папиросу, открывал ту самую злополучную бутылку водки.

В проеме двери стояли двое. В памяти в первую очередь отпечатались две детали: курчатовская борода начальника нашего факультета капитана 1 ранга Тура и адмиральский погон Амира Имамовича, а уж за этим все остальное.

— Та-а-а-ак… Все ясно! Белов и компания…

Водка как бы сама выскользнула из моих рук и мягко съехав по брюкам мягко приземлилась между ног. Но не тут-то было! Туда же упала и па-пиросина.

— Белов! Бутылку сюда!

И не дожидаясь, пока я ее подам, начфак стремительно бросился между кроватей ко мне. Через секунду бутылка уже была разбита о подоконник и выброшена в окно.

— Конкордия Павловна, всех выписать! Всю палату! Сейчас же… Сию же минуту.

Подняв глаза, я натолкнулся на взгляд Бичурина. Тот молча стоял в проеме двери и смотрел на меня. В его злобно-презрительном взгляде я увидел, как падают с моих погон старшинские полоски, и еще я увидел конец своей так и не начавшейся партийной карьеры…

— Всем собрать вещи и через пять минут всем вниз. Конкордия Павловна, оформляйте выписку.

Ругающийся начфак и его молчавший заместитель-адмирал вышли из палаты.

За те несколько минут, пока мы собирались, нами было принято довольно благородное решение. Первокурсников не сдавать, их могут и отчислить. Стоять на том, что они ни при чем и вовсе не пили. Никто их ночью обнюхивать не будет, да и наши начальники сами видели, что мальчишки спали. Диму тоже решили не сдавать. Ему в отпуск ехать. Засвети его сейчас, так вообще все свои три года родных не увидит. Значит, на все наши четыре бутылки остались мы втроем. На том и порешили. Так нас и выписали в два часа ночи.