Был он сам по себе человеком общительным и внешне простым, хотя природная хохляцкая хитрость и выпестованная годами политковарность иногда пугающе выпирали из него в самые неподходящие моменты, правда, довольно быстро затухая. Ко всему прочему Балабурда был абсолютно незлобливым, не умел злится долго и казался человеком, совершенно случайно оказавшимся в утробе подводной лодки в чине капитана 1 ранга. Он, наверное, так и остался бы в памяти экипажа улыбчивым добрячком, если бы не одна прощальная рапсодия нашего зама. Его увольнение в запас совпало с уходом экипажа в отпуск после автономии. В нее Балабурда благополучно сходил, предварительно отправив семейство и все вещи на родную Украину, а после автономии остался за старшего в экипаже, пока народ не разъехался в отпуск. Меня командир отправил в отпуск сразу, буквально через неделю после похода, чтобы я, вернувшись раньше всех, сменил зама, которого к этому времени уже должны были рассчитать. В те самые крутые демократические годы денег на флот, а уж тем более на какое-то там жалованье катастрофически не хватало. А сразу после похода человек пятнадцать матросов, выслужившие свой срок, должны были уходить на гражданку. И так случилось, что матросские деньги вовремя не дали. Впрочем, как и офицерские. Но тем, кто оставался служить — и офицерам, и мичманам, деньги кое-как выдали, а увольняемым в запас — задержали. Экипаж уехал в отпуск, а матросы, уже гуляющие мысленно по родным городам, ждали финансирования недолго. По их просьбе Балабурда их всех уволил, при этом клятвенно пообещав, что, как только деньги придут, им сразу их вышлют, для чего составил список их точных координат с адресами. Матросы разъехались. Через месяц зам получил денежное довольствие личного состава и всем, кто находился в казарме, выдал согласно ведомости, которую сдал в финчасть. Потом приехал я, и Балабурда передал мне все дела, печать и прочие атрибуты власти, выпил со мной на посошок и убыл на родную Украину. А еще через месяц начали приходить письма от уволенных матросов с одним вопросом: где деньги? Тут и оказалось, что большой и добродушный зам просто оставил их себе. А это была немалая сумма: отпускные, автономочные и просто долги какие-то. Так что, судя по всему, присовокупив к своему немалому «полковничьему» выходному пособию эту матросскую «надбавку», наш зам обзавелся-таки долгожданным мотоблоком и с чистым сердцем начал новую жизнь.

Новый замполит появился довольно скоро. К этому времени к нам пошла первая волна бывших политработников, а ныне воспитателей, с надводного флота. Надводники стремительно сокращались, корабли ударными темпами продавали на слом в Индию и Китай, а высвобождаемых офицеров рассовывали куда попало. Конечно, ракетчик с надводного корабля на подводную лодку вряд ли попадет, а вот замполит — профессия универсальная, а потому сгодится где ни попади. Вот так у нас появился первый замполит, который до этого видел подводную лодку только с борта надводного корабля. Арсений Геннадьевич, так его звали, прибыл к нам в звании капитана 3 ранга и буквально сразу же был произведен в следующий чин по той простой причине, что давно выходил срок очередного чина, а потолком должности на надводном корабле было «майорское» звание. Геннадьевич хотя и был воспитанником своей родной политсистемы, но дураком не был и прекрасно понимал, что время идейных политруков прошло безвозвратно. Другое дело, что он не знал и даже, кажется, не понимал, что такое воспитательная работа без идейной составляющей. А потому вел себя в отношении всех исключительно корректно и очень осторожно, повышая голос и показывая власть исключительно в тех ситуациях, которые подпадали под букву воинских уставов. Корабль он не знал абсолютно, но спрашивать о чем-то у кого попало, судя по всему, стеснялся и иногда обращался исключительно к офицерам по самым «ликбезовским» вопросам. Он очень неплохо сошелся с командиром, наверное, потому, что не лез ни в какие вопросы управления личным составом и проявлял только самую разумную инициативу и только на своем уровне. Через какое-то время у них даже сложился вполне слаженный тандем, и постепенно голос у зама окреп, он даже стал иногда проявлять несвойственный классическому замполиту строевой характер. Из-за этого, да плюс еще и из-за своих черненьких усиков и прилизанной челки, замполит получил не очень благозвучное прозвище Фюрер, которым его именовали, естественно, за глаза и без особой злости. Он сходил с нами на боевую службу, веселя личный состав до колик своими ежедневными подведениями итогов дня по общекорабельной трансляции, когда он выдавал незабываемые перлы, касающиеся устройства корабля. Но в процессе подготовки к автономке, да и в ходе ее, умудрился понравиться командованию и после отпуска был приглашен на должность по-новому труднопроизносимую, а по-старому просто заместителем начпо дивизии.

Авот следующим нашим замполитом сталя сам. Дело в том, что в какой-то момент первая волна освободившихся замов иссякла, а вторая, пришедшая к нам с далеких черноморских берегов, еще не набрала силу. Вот тут-то наш командир и принял решение назначить временно исполняющим обязанности командира по воспитательной работе — меня. Капитана 3 ранга и простого КГДУ. Естественно, только в базе. В море я садился на свое кресло и рулил как обычно. Причем отдал приказом, что подразумевало даже выплату каких-то дополнительных денежных средств, однако это, естественно, мне не выгорело из-за привередливости и склочности финансовых органов. Меня освободили от всех вахт, и я погрузился в нелегкую трудовую деятельность самого обычного заместителя командира самого обычного ракетного подводного крейсера.

Может, сейчас деятельность замов по воспитательной работе уже преисполнена «громадьем» планов и грандиозностью задач, но на тот момент, когда я временно влился в эти стройные ряды, вся эта некогда могучая структура находилась в состоянии безнадежного и блаженного коллапса. Идейный стержень был изъят, звезд на погонах поубавили, и вообще, бояться, а значит, уважать перестали. Большая часть воспитательного корпуса состояла из немолодых капитанов 2 ранга, среди которых попадались даже дремучие каперанги, высиживающие последние годы до предельного возраста. Самое удивительное, что за полгода я так и не смог внятно уяснить, что входит в мои обязанности. Политзанятия и политинформации давно отменили, вместо них придумали какие-то беседы о международном положении, которые никто толком не проводил. Единственное, что было четким и понятным, так это то, что все выходные и праздники я должен был сидеть в казарме или на корабле, а то и курсировать между ними, чтобы, постоянно пересчитывая личный состав, вынюхивать запах алкоголя. Я стал вечно что-то обеспечивать. Ничего особо трудоемкого в этом не было, и я даже умудрился несколько раз, с подачи нашего бывшего зама Геннадьевича, отстоять старшим по воспитательной части по дивизии, немало повеселив этим знакомых механических офицеров на кораблях. Каждую неделю в дивизии начальник устраивал нам совещание, скорее по привычке, чем по надобности, на котором все горестно жаловались, что времена поганые, личный состав пошел никудышный, а заместитель комдива в очередной раз грозно озвучивал самую свежую директиву по «борьбе с личным составом и неуставными взаимоотношениями». Надо признать, что в эти годы повального развала личный состав действительно был не чета прежним, и творил такие безобразия, о которых в былые годы и думать боялись. По большому счету это было кошмарное время. Восьмидесятые годы закончились торжеством демократии, вследствие чего студентов перестали призывать и сразу всех уволили. В считанные дни флот «освободился» от своей самой грамотной матросской составляющей.

Потом покатился парад суверенитетов, сопроводившийся массовыми побегами и требованиями матросов отправить их служить на историческую родину. Затем развал державы закрепили официально, и на флот потекли служить одни россияне. Но к этому времени большинство городской молодежи освоило финансовый способ откосить от срочной службы, и на корабли начали приходить трактористы из далеких областей с семиклассным образованием и горячие горцы из кавказских республик, абсолютно справедливо полагавшие, что подметать плац и скалывать лед — не значит быть военным.