Крейсер на тот момент базировался в Оленьей губе, и в пятницу командир разрешил старпому, проживавшему во Вьюжном, прибыть на корабль к обеду, так как он оставался обеспечивать на борту порядок на две ночи до воскресенья. Уже в понедельник мы должны были перешвартовать-ся в Гаджиево, после чего всю следующую неделю штаб дивизии должен был кататься катком по экипажу, проверяя все наши уровни готовности к выполнению основного мероприятия. И естественно, с самого утра на стол командиру начало падать огромное количество бумаг, требующих незамедлительного пропечатывания гербовой войсковой печатью. Тут и помощник командира с интендантом, готовящиеся ставить на довольствие в Гаджиево личный состав, и механик с заявкой на азот, и командир БЧ-1 с заявкой на шкиперское имущество, куча остального народа.

Командир, сам отпустивший старпома отоспаться и не забравший печать себе на это утро, такого наплыва не ожидал и ближе к обеду начал потихоньку закипать. А на докладе после обеда, на котором уже присутствовал старпом, неожиданно для всех, а для самого Рудина в первую очередь, выяснилось, что он потерял корабельную печать…

Обнаружилось это прямо в центральном посту, после доклада, когда к старпому бросилась масса страждущих получить на свои бумажки оттиск советского герба. Сначала старпом с барской небрежностью полез в карман, но, не обнаружив в нем заветного медного цилиндрика, уже более энергично начал шарить по всем остальным карманам, затем озирать стол, после чего с верблюжьей грацией унесся продолжать поиски в каюте. Через пятнадцать минут командиров боевых частей снова собрали в центральном посту, где, восседая в своем кресле, командир с мрачным выражением лица, угрюмо поглядывая на старпома, сообщил всем, что потерялась печать и что надо срочно организовать ее поиски на корабле в течение получаса, но без шума и тревог, после чего снова собраться здесь же. Поиски ни к чему, естественно, не привели, за исключением того, что о пропаже печати узнал весь корабль до последнего матроса. Потом старпому выделили мичмана с собственным автомобилем, который повез того домой во Вьюжный, чтобы проверить, не оставил ли Рудин печать там, на кухне или в ванной. Вернулись они где-то через час и без печати, которую дома обнаружить тоже не удалось. А еще минут через сорок, когда я, воспользовавшись ситуацией, решил вздремнуть в каюте, меня неожиданно вызвали к командиру…

— Разрешите, товарищ командир?

Я постучался и приоткрыл дверь в каюту командира. Внутри было тесно. Кроме командира там были оба старпома, помощник и даже механик, задумчиво покусывающий ус. На Рудина было по-человечески жалко смотреть. По большому счету он походил на пай-мальчика, очень сильно провинившегося перед старшими и теперь не находящего себе места от осознания своей вины и глубочайшего раскаяния. Остальные были не так напряжены, хотя определенная скованность и общая растерянность все же чувствовались. Только один командир, пребывающий в своем постоянно суровом состоянии, был собран и являл собой образ человека, для которого все препятствия в жизни — только досад ные мелочи, мешающие достичь конечной цели. А целью командира на настоящий момент была автономка. Будучи до костей мозга моряком и военным человеком и слепивший за полтора года из давно неплавающего экипажа вполне достойную команду, он стремился только к одному: завершить этот этап успешной боевой службой, и все остальное для него казалось ерундой, не заслуживающей особого внимания.

— Белов! Что у тебя за эскали… экскали… ну… штамп для книг такой есть?

Я сначала и не понял, о чем идет речь.

— Товарищ командир… Что вы имеете в виду?

— Экслибрис… — негромко подсказал Рудин, маячивший за спиной командира, чтобы лишний раз не попадаться ему на глаза.

— Да! Экслибрис! — поправился командир.

Я на мгновенье задумался. У меня и правда был очень неплохой экслибрис. В самую мою первую автономку его вырезал один товарищ, по моему же эскизу, и, надо сказать, вырезал очень грамотно и тонко. Офицера этого звали Леха, он уволился в запас около года назад и проживал ныне в Мурманске, откуда была родом его жена. Чем он занимался в настоящее время и даже где жил, было мне неизвестно.

— Ну… Есть у меня экслибрис… А что такое, товарищ командир?

— Покажи!

Я пожал плечами.

— Дома он у меня.

Командир хмыкнул, как раненый лев.

— А как можно увидеть оттиск его… хотя бы?

Оттиск у меня был. На книге в каюте.

— Разрешите сходить в каюту, товарищ командир?

После моего возвращения сначала командир, а потом все остальные внимательно и по очереди изучили штамп на титульном листе книги.

— Да, неплохо! — сурово констатировал командир после осмотра книги.

— Я же говорил товарищ командир… Грамотно сделано… Очень тонко и аккуратно… — вкрадчиво вещал старпом откуда-то из-за спины командира.

— Не суетись под клиентом, старпом! — Командир шлепнул ладонью по столу.

— Все свободны, старпом и механик остаться. Да, помощник, мичмана Костикова ко мне.

Все молча вышли.

— Садись, Белов. Слушай внимательно. Старпом, бл…, потерял печать. Дело, конечно, гнусное, но решаемое. Но момент сейчас такой, что в обычном режиме его решить нельзя. Если я сейчас доложу, что нами утеряна печать корабля, думаю, что наша боевая служба может даже оказаться под вопросом. Этого я позволить себе не могу. Не для этого я вас целый год дрессировал. Но и без печати нам никак не обойтись. Какой-то запас чистых листов с печатью, конечно, есть, но немного. Нам надо продержаться до самого последнего, пока уже будет невозможно отменить боевую службу, а потом уже и доложить о потере. А это минимум еще недели три-четыре. Поэтому слушай боевой приказ: найди этого своего умельца, который тебе сделал этот самый эскли… Ну понял, короче. И пусть он нам вырежет печать. Такую, чтобы ее оттиск не отличался от настоящего. Печать нужна в понедельник. Вечер — крайний срок.

Я опешил.

— Товарищ командир, он в запасе давно… В Мурманске живет… Я даже не знаю, где… Да и подсудное это дело, гербовую печать подделывать…

— Белов! Если попадешься — вся вина на мне. Я тебе приказ отдаю, ясно?! Рудин, выдай Белову всю, слышишь, всю корабельную кассу! Костиков! — Командир повернулся к возникшему в дверях мичману.

— Поступаешь в полное распоряжение к Белову. Бензин за счет экипажа.

Костиков, служивший с командиром уже не первый год, молча кивнул.

— Механик, на перешвартовку Белова подмени кем-нибудь из инженеров. Его не будет. И всем, кто здесь, оставить все, что слышали, при себе! Все свободны!

Через полчаса я, сидя в машине Костикова, мчался в Гаджиево, судорожно раздумывая над тем, у кого мне найти адрес Лехи. Дома я переоделся в гражданскую форму, сложил в папку найденные на корабле самые четкие оттиски печати, и дождавшись уехавшего переодеваться Костикова, начал поиски Лехиного адреса. К моему удивлению, адрес нашелся довольно быстро, причем в соседнем доме. И хотя время было уже ближе к шести вечера, мы с Костиковым решили ехать в Мурманск сразу же, не теряя времени. Часам к восьми вечера мы наконец нашли долгожданный дом, в котором, судя по всему, и проживал ныне капитан-лейтенант запаса Леха Бур-динский. Костиков остался ждать в машине, а я, подхватив папку с бумагами, зашел в подъезд.

На мой звонок дверь открылась почти мгновенно. Хозяин, судя по внешнему виду, только что сам зашел домой и даже не успел снять куртку.

— Оба-на! Офицер Борисыч! И какими это судьбами тебя ко мне занесло?

Леха сразу узнал меня, хотя сам изменился довольно здорово, основательно подобрев, отпустив бородку, и вообще, приобрел вид упитанного и довольного жизнью бюргера.

— Давай, заходи, не вымораживай квартиру. Я сейчас один, семейство в санатории. Разувайся…

Мы разделись, обмениваясь общими фразами о знакомых и прочих флотских новостях. Когда мы прошли на кухню, Леха, настрогав на тарелку финского сервелата и наполнив рюмки, спросил меня: