Годфри обладал достаточным профессиональным опытом, чтобы не выдать свое потрясение при виде столь умопомрачительного зрелища. Я же привычно сохраняла выражение полного безразличия, которое кое-кто (например, Ирен, а теперь и Аллегра) именует моим «неодобрительным взглядом».

В экзотическом окружении Татьяна цвела, как самая буйная из тигровых лилий.

– Как любезно с вашей стороны прийти в такой неудобный час, мистер Нортон, – сказала она с явным акцентом, – слишком поздно для английского чая и слишком рано для декадентского венского ужина. Будем пить русский чай, – добавила она, кивнув в сторону огромного медного самовара, рядом с которым вытянулась горничная, слишком чинная по сравнению с намечавшимся событием.

Я взглянула вверх, ожидая увидеть над собой складки гигантского шатра, но обнаружила только лепной потолок.

– А это ваша секретарша, – протянула Татьяна, разглядывая меня, пока мы маневрировали среди пуфиков по направлению к круглому столу, ломящемуся от яств неизвестного происхождения. – Мне известно, что многие… деловые мужчины путешествуют с секретарями, но я ни разу не встречала в этом качестве женщин. Это не принято среди англичан, разве не так? – Оглядев меня от макушки до пят, она добавила: – Однако кто же посмеет усомниться в добропорядочности мисс… Раксли[21], я не ошиблась?

Должна сказать, я в состоянии распознать оскорбление, даже если оно скрывается за фразой, со смыслом которой я согласна. Мысленно я готова была аплодировать Татьяне.

– Никто из присутствующих во мне не сомневается, – подтвердила я вслух и вопросительно поглядела на пузатый самовар, чья медная округлость напоминала пресловутые купола-луковицы, которыми славен Санкт-Петербург. Русские, в большинстве своем, стремятся к вульгарному эффекту, лишенному какого бы то ни было изящества. Но сами они, естественно, ни за что в этом не признаются.

Татьяна кивнула горничной, и та подала оловянные кружки, над которыми поднимался пар.

– Русский чай, – насмешливо объявила Татьяна. – Prosit[22]. Она отпила, поглядывая на нас поверх края кружки, как будто мы были миссионерами на празднике каннибалов, а она хлебала кровь. Даже если бы она пролила немного, следы на ее алом одеянии остались бы незаметными.

– Да здравствует королева! – отозвался Годфри.

– Sant́e[23], – присоединилась я. Моему французскому произношению можно было доверять не более, чем искренности моего тоста.

Я попробовала напиток одновременно с Годфри. Жидкость была горячей! Вроде глинтвейна, только без вина… с пряностями, сладкая, пронизанная сильным и резким вкусом чего-то, напомнившего мне медицинский спирт. Я подавила желание закашляться, а Годфри поднял брови и едва не причмокнул губами.

Я поставила кружку на столик, так как более не собиралась из нее пить.

– Видите, почему я могу себе позволить нарушать традиции, – засмеялся Годфри. – Мисс Хаксли абсолютно надежна. И мне все равно, кто и что может сказать или подумать.

Татьяна смотрела на него с уважением, нараставшим по мере того, как он поглощал содержимое кружки.

– Но вы же женатый человек. – В ответ на его удивленный взгляд она покосилась на его левую руку. – Вы носите кольцо. – По ее презрительной интонации можно было подумать, будто она говорит о кольце в носу у быка.

Годфри это не смутило.

– Совершенно верно, – ответил он.

– Разве ваша жена, которая осталась в…

– Во французской провинции.

– …во Франции, – разве ее не тревожит мысль о том, что вы путешествуете с незамужней женщиной?

Теперь, когда преподобная Татьяна обрисовала мое положение, я мысленно покраснела. А может быть, так подействовал глоток «русского чая»?

– Моя жена – уверенная в себе женщина, – отвечал Годфри, – кроме того, я часто бываю в отъезде. Возможно, мисс Хаксли кажется ей идеальной сопровождающей.

– Наверняка так и есть.

Татьяна порыскала по столу и выудила ломтик булки, на котором высилась гора маленьких черных бусинок.

Еще среди угощений я распознала тонко нарезанное розовое мясо, явно ледяное, как и все прочие закуски, видимо, для контраста с горячим напитком. Но для себя, помимо нескольких веточек петрушки, я вообще не нашла ничего привлекательного: сплошь неаппетитная, сырая и скользкая, холодная пища из неизвестных источников.

– Простите, я не особенно сведуща в западных манерах, – сказала Татьяна. – Там, где я прожила большую часть жизни, женщины – или всё, или ничто. То есть они или задают мужчине самые границы его существования, занимают весь его разум, сердце и душу, или являются просто прислужницами. Редко встречаются такие, кто не становится ни страстью, ни вещью.

– Мисс Хаксли всегда казалась мне исключительной женщиной, – ответил Годфри. – Кроме того, я считаю, что женщины способны на большее, чем две крайности. Тем они интереснее.

Татьяна снова взглянула на него, не мельком, как читают выражение лица, но глубоким изучающим взглядом, чтобы охватить всю его персону, от поверхности до сокровенных глубин. Ни одна полоска на брюках не осталась незамеченной, ни одной щетинке на его гладко выбритом подбородке не было позволено ускользнуть.

Это встревожило меня, тем более что я не могла сразу понять причину своего внезапного беспокойства. Мне подумалось, что, наверное, так охотник издалека приглядывается к будущей добыче.

– Как вам удалось так возвыситься? – спросила она, с хрустом откусывая булку с икрой. Этот звук напомнил мне известную сказку о великане, грызущем кости англичан.

– В Ротшильдах мало высокого, разве что их нынешнее положение в обществе и финансовый успех, – произнес Годфри тоном, который показался мне довольно задиристым. – Сам же я не более чем адвокат с некоторым опытом в международном праве. Таковы факты.

– Я с вами не согласна. – Татьяна на глазах распалялась, явно получая удовольствие от словесного поединка. – Финансовый успех и международное право – ингредиенты бурных драм, несметного богатства и захватывающих приключений, как для отдельных людей, так и для целых стран.

– Адвокаты далеки от приключений, – пожал плечами Годфри, высматривая среди каннибальских закусок что-нибудь съедобное.

Татьяна наблюдала за тем, как он ест, с таким вниманием, будто собиралась съесть его самого в следующий момент. Обо мне забыли, как об одной из женщин-вещей из категории «ничто».

Если меня и задело подобное отношение, то оно же оказалось очень кстати. Ирен ожидала, что я буду наблюдать и запоминать, – не самая постыдная роль. И теперь мне стало очень легко слушать и смотреть, не обращая на себя внимания. Я превратилась в часть интерьера, незаметную, но чуткую. Разумеется, я не стала доставать блокнот и карандаш, – сцена требовала более деликатного внимания. Одна надежда, что мне удастся увидеть и запомнить самое существенное. Я как можно тише проскользнула к ближайшему креслу и слилась с мебелью, с которой меня так удобно ассоциировали.

– А что же близко адвокатам? – спросила Татьяна, не уступая дорогу Годфри, двигавшемуся вокруг стола, и тем втягивая его в свою орбиту. Даже на солидном расстоянии я чувствовала одуряющий запах ее духов.

Годфри улыбнулся:

– Бесконечные процессы. Выжившие из ума судьи. Парики из конского волоса. Задержки исполнения правосудия и еще большие задержки со стороны клиентов, когда дело касается оплаты. Несправедливость закона. Редкие триумфы и частые поражения. Удовольствие ожидания возможной победы. Трудно назвать это приключениями, как вы, вероятно, со мной согласитесь.

– Возможно. – Она взяла у него кружку, собственноручно наполнила ее из самовара, отпила немного, а затем сунула кружку обратно ему в руки, накрыв его ладони своими поверх металла, как бы желая согреть их.

Глаза Годфри сузились, и это выражение только усилило ясность черт его лица.