Только Геннадий мрачнел день ото дня. Нерпичье мясо он есть не мог, жир тоже. Не ел медвежатины. И мы, не сговариваясь, оставили ему весь небольшой запас консервов и немного галет, которые оставляли для Наташи.

На втором месяце он взялся сам готовить, и только я знал почему. Мы не шибко утруждали себя тщательным мытьем посуды и мяса, а проще — экономили воду. Чтобы добыть ее, приходилось ездить на речку, долбить лед, грузить его на нарту, везти домой, растапливать лед в ведре — так получалась вода. И если умываться можно снегом, то воду мы берегли только для чая и супа.

Все анекдоты были рассказаны, все истории из своей жизни и жизни друзей — тоже, некоторые сказки я сочинял Наташе по два раза, и когда ловил себя на этом, лихорадочно вносил коррективы в сюжет, но Наташа, смеясь, поправляла меня, и мы придумали игру: как бы мог спастись зайчик, если бы… или: а что бы было, если бы у мамаши козлят были медвежьи зубы… или: а что, если б у сестрицы Аленушки была нарта и наш вожак Мальчик… или… и до бесконечности. Геннадий не включался в игру, лишь бросал раздраженно-язвительные реплики, адресованные мне.

Начинался вариант психологической несовместимости. Он бывает, когда давит на человека полярная ночь и одиночество или замкнутый круг одних и тех же лиц, одних и тех же интересов, одного и того же быта.

Я представляю научную ценность экспериментов с космонавтами в сурдокамере, но, по-моему, абсолютное одиночество переносить легче, чем общество человека, ставшего для тебя глубоко антипатичным.

Светлые часы с каждым днем увеличивались. И, наконец, появился красный диск солнца над горизонтом. Он выплыл прямо из Ледовитого океана и выглядел арбузной долькой. В этот день всюду на побережье отмечается Приход Большого Солнца.

Мы поставили брагу. И когда ей пришел черед, за столом возник бестолковый шумный разговор. В середине его я обрадованно сказал Геннадию:

— Кажется, Приход Большого Солнца растопил твою хандру.

В ответ Геннадий неприязненно возразил:

— Напрасные надежды. Сродства душ нет и быть не может. Хотя ты и бывалый, много повидавший человек, но человеческого контакта между нами не установилось. В чем причина и по чьей вине — разберемся позже. А сегодня я окончательно убедился — будет лучше и для меня, и для остальных, если быть врозь. — Геннадий демонстративно поднялся из-за стола, буркнул — Я ложусь спать.

Наутро я отправился заготавливать лед, была моя очередь. В коридоре я отыскал лом и тут только заметил, что моего карабина на обычном месте нет. Карабин я всегда держал в коридоре, чтобы часто не чистить, а то когда его с улицы вносишь в дом, ствол запотевает и ржавеет. Хорошее оружие и хорошие собаки — главное богатство тундровика.

Пачки патронов лежали на полке, но одна из них была надорвана, и патрон валялся на полу.

— Где карабин? — спросил я Наташу.

— Его взял дядя Гена, рано-рано, еще темно было, вы спали…

— Где Геннадий? — спросил я Веру.

— Не знаю, — испугалась она.

— Он же не знает дороги, не умеет ориентироваться! Он ушел без меховой одежды — в торбасах, но без кухлянки.

— Он сбежал! — догадался Николай. — Но почему? Почему никому ничего не сказал?

Было решено ждать его до ночи, а если не вернется, утром отправиться искать.

Утром мы договорились с Николаем, что он едет на своей упряжке на восточную часть побережья, вплоть до участка соседних охотников, и там постарается получить информацию или найти Геннадия. Я же на оставшихся восьми собаках пойду на запад, возможно, Геннадий там, в одной из покинутых избушек. Встреча с геологами тоже входила в мои планы.

В том и другом случае мы с Николаем решили, что если Геннадий будет найден у людей, назад его не везти.

Мы простились, и вскоре его упряжка скрылась за горизонтом.

Собирала меня в путь Наташа. Она вывела Мальчика — старого пса, помесь шотландской овчарки колли и чукотской собаки.

— Зачем? У меня же есть вожак — Селькокай!

— Нет, — настаивала Наташа. — Поставь Мальчика! Он в пургу дорогу сам находит!

Я запряг Мальчика. Наст был крепок, снег утрамбован ветром, и конечно же, никаких следов человека обнаружить на снегу нельзя было.

Собаки бежали хорошо. Через несколько часов я достиг маяка, свернул в распадок и пошел на юг. Сильно мела поземка, потом потемнело и разыгралась пурга, был уже вечер. В распадке я наткнулся на старый нартовый след. След вывел меня к избушке, в ней жили шурфовщики от прииска, самый отдаленный их участок. До самого прииска больше сотни километров.

Ребята приняли меня очень тепло. Это и понятно, они больше месяца не видели людей. На все мои расспросы отвечали отрицательно — никого не видели, ходили на охоту, но никаких следов постороннего человека не замечали.

У меня было немного моржового мяса, я разделил его на восемь собак, покормил их, ребята помогли распрячь собак и посадить их на прикол.

Потом мы принялись за ужин. А пурга набирала силы.

— Ничего, — успокаивал Олег Карцев, старший в этой тройке, — южак у нас больше трех дней не дует.

…Утром ветер не прекратился, но снег перестал валить, и видимость была хорошей.

— Куда теперь? — спросил Олег.

— За Эргувеем.

— Река длинная.

— Ага… покажи хотя бы предположительно, где можно встретить геологов?

— Хорошо, — согласился он. — Карты у меня нет, но я осенью возил туда продукты, я тебе нарисую.

На тетрадном листке рисовать было неудобно, требовалось несколько листков, тогда Олег достал с полки книгу и на развороте ее страниц начал чертить. Он исчертил четыре разворота.

— Вот это дорога к Эргувеем, выход в глухой распадок из долины. Это путь к Ледовитому океану, а оттуда к полярной станции. Вот тут должны быть геологи, к ним скоро придет трактор. Вот это самый короткий путь от нас по западной кромке и возвращение в избушку Николая. Понятно?

— Вполне…

Кормить собак было уже печем. Ребята вынесли пол-мешка сухарей, я открыл три банки консервов, размоченные сухари сдобрил консервированным мясом и жиром и накормил собак. Потом сами сели завтракать. В дорогу с собой ребята дали мне сахар и галеты.

На прощание обменялись адресами, чтобы встретиться на «материке». Книгу я положил за пазуху меховой кухлянки. В пути открыл ее, прочитал название — Тадеуш Вреза, «Бронзовые врата». Все страницы были целы, только книга была зачитана.

К вечеру я вышел в долину Эргувеем, но избушка, стоящая на самом берегу океана, оказалась пуста. В сотне метров от избушки путь пересекал медвежий след. След вел из тундры в океан, значит, медведь вышел из берлоги и уходил за добычей.

В доме был ящик папирос, ящик свечей, пол-ящика вермишели, в коридоре — туша нерпы. Нерпа очень кстати: собаки устали, и теперь им надо было много еды. Пора и самому устроить чаевку.

Чай в котелке закипел быстро, и только потом пришла в голову мысль, что ведь можно сварить и вермишель, пусть без масла, но сварить и сдобрить нерпичьим жиром и мясом. Но в чем варить? Не выливать же из котелка уже заваренный чай?

Еще раз осмотрев избушку, я увидел на койке алюминиевую миску. Взял ее, хотел вымыть: на дне ее была засохшая вермишель. Хозяину незачем было варить в миске, у него есть посуда другая. И хозяин отсюда уехал надолго, раз захватил кастрюлю. Значит, вермишель варил Геннадий. Кроме него, тут ее варить некому!

Так, а сколько до полярной станции? Вытащил книгу — по схеме километров пятнадцать-двадцать. А до геологов? Примерно столько же или даже меньше. Сначала к геологам! Я смотрел на схемы и невольно стал читать книгу.

«Рим, 15 февраля 1958 года. Вчера в конгрегации обрядов было решено избрать патрона для телевидения. Патроном или, вернее, патронессой, будет святая Клара, одна из приятнейших святых средневековья.

Это случилось в 1252 году, в канун рождества. Святая Клара была уже тогда очень больна. При ней не было никого из сестер, все они ушли на богослужение в церковь. Когда приблизилась полночь, Кларе стало страшно обидно, что она не сможет присутствовать на богослужении. Она пожаловалась богу. Не успела она кончить, как услышала голоса и увидела на стене, напротив своего изголовья, какие-то картины. Через несколько секунд голоса и картины слились в четком зрительно-слуховом отражении церковной службы.